польский король. Так подтвердилась верность слов премудрого Солунского[38] раввина Акибы, указавшего, что год сей неблагоприятен: при сложении чисел его получается зловещая цифра.
А в год 1453, число которого опять — 13, двадцатитрехлетний Магомет II прорвался с севера, как то предсказывал Акиба, в царьградскую твердыню и, захватив ее, отдал на разграбление воинам общественные сокровища. В резне погиб последний византийский царь Константин Дракосес.
Утвердившись на престоле византийских царей, Эль-Фаттых поворотил свои отряды янычар на запад, где каждые 28 дней вырезывается на небе серп полумесяца. Их назначение было идти в закатные государства до тех пор, покуда не окажутся они под самым полумесяцем и не воздвигнут там для Аллаха и его пророка пышнейшую мечеть. И тогда небесное светило засверкает на ее вершине…
Дворцы и базилики Византии были разграблены, золотые статуи пошли на слитки, гипподром и августеонский форум были забиты телегами кочевников; в царских хоромах поместил свой двор седьмой султан, которому силой сего рокового числа[39] было определено находиться там; девяносто девять дней подряд возили караваны в Сераль награбленные богатства восточного мира, громоздя их в хранилищах. Котельщики отчеканили великому падишаху, тени Аллаха на земле, первый золотой трон для отправления нужды, дабы и в часы скромнейшего уединения он отличался бы от подлой черни…
Грозные, несметные войска снарядила Порта. Греция и Сербия были преданы огню и мечу в лето 1459. Трапезундское царство, владение последних Палеологов[40] и Комнинов[41], было развеяно в лето 1461. Один за другим пали средиземноморские острова, принадлежавшие доселе Венеции. Босния и Албания, где все те же благородные купцы святого Марка, познали разорение и горькую неволю и склонились перед силой. На обширных пространствах от заморских земель Персии, Грузии и Черкесии до ляшских и венгерских рубежей и вплоть до самой Далмации утверждались в крепостях бунчуки с конскими хвостами, гяуры складывали у ног бейлербеев[42] Магомета положенную дань.
Эль-Фаттых был не только храбрым и удачливым султаном — он был мудрым правителем. Вступив на отчий стол, он тут же повелел немым служителям Сераля и янычарам задавить шелковыми шнурами и обезглавить братьев и дядей, и все потомство их, дабы пресечь возможные распри и вражду. Первого визиря почитал он за последнего раба: участь его зависела от легкого мановения султанского пальца. Верные защитники крепостей, храбрые дружины князей, сдержавшие по глупому обычаю рыцарства клятву верности сюзерену, предавались немедленной смерти. Венценосных владык Трапезунда, Боснии, Лесбоса, Афин волокли в пыли, привязав к конским хвостам. Но черный люд, простиравшийся ниц перед победителем, добивался тотчас милости. Магомету было нетрудно разобраться — через греческих своих лазутчиков — в корыстных побуждениях некоторых европейских князей, и в постоянных торговых устремлениях веницейцев, слезно призывавших к священной войне и подкреплявших тайком свои прочувствованные речи золотом. Он истреблял храбрых, вел переговоры с корыстолюбцами и, ласково улыбаясь веницейцам, отнимал у них колонии, громил торговые дома.
О правосудии султана поведал европейцам живописец Джентиле Беллини[43], посланный веницейцами увековечить для художественных галерей Венеции благородный лик великого падишаха. После долгих битв, принесших гибель воинам многих наций, властители республики лагун рассудили за благо помириться с турками, заключить договор на торговых началах. В таких условиях миссия художника Беллини была всего лишь дружеской и бескорыстной данью уважения.
Конечно, живописцу нужны были модели. Живую натуру, включая самого падишаха, он нашел среди ковров, витражей и золотых украшений. Видя, однако, что Беллини затрудняется по части мертвых тел, особенно, отрубленных голов, турецкий властелин повелел немедленно ичоглану[44] стать на колени. Другой, по знаку падишаха, выступил вперед и снес первому голову. Не часто удавалось западным живописцам пользоваться подобными моделями.
Как-то постарались бостанджии[45] подать к столу преславного султана первинку — раннюю канталупку. Один из отроков — служителей трапезной — пожадничав, присвоил плод и тайно съел его. Грозно нахмурил брови повелитель, не найдя на блюде лакомства, обещанного дворецким. Призвав пред светлое свое лицо отроков, служивших в тот день — их было восемьдесят, — он приказал виновнику открыться. Никто однако, не назвался. Его султанское величество придумал тут же лучшее средство опознания виновного. Призвали палача, и стал он рассекать подряд животы отроков. В чреве двадцать восьмого падишах обнаружил еще не переваренный плод.
На другой день живописец, преклонив колена, слезно вымолил у царственной своей модели позволения отбыть немедленно в Венецию.
Эль-Фаттых был мудрецом; искусно пользовался он фанатизмом османов, постоянно выказывая свое усердие в вере магометовой; в своих же покоях он усердствовал гораздо меньше; и в отношениях с православным патриархом он был безупречен, ничем не умаляя истины, которой тот служил.
Об этом черном ангеле, звере, предреченном Иоанном Богословом[46], думал с трепетом душевным княжич, стоя на коленях в глиняной церковке рядом с отцом. А инок читал по складам вещие слова Апокалипсиса:
— Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой. И купцы земные восплачут и возрыдают о нем!
И в самом деле! Наступили времена, о которых давно вещали священные книги.
«Кто подобен зверю сему? — говорит Откровение Богослова, — и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно; и дана ему власть действовать 42 месяца. И дано было ему вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть надо всяким коленом, и народом, и языком, и племенем».
«Кто имеет ум, тот сочти число зверя; ибо число сие человеческое, число его 666».
Мойше, молдавский философ, рассчитал и обнаружил, что во всех именах царей, преемников лжепророка, имеется указанное число, ибо оно означает: не ведающий отдыха, молитвы и духа, власть праха и плоти, пир сатаны среди людей.
Человеку все идет впрок на стезе к мудрости. И поныне глядит на сияние вечной истины Штефан с иконы в Путненском монастыре, где он изображен с потупленной головой и скрещенными на груди руками. Рыцарем этой истины видел он себя. А скорбящие о вере купцы-веницейцы, наводнявшие моря своими судами и собиравшие все золото мира, следили за успехами великого султана совсем из иных побуждений.
Магомет был для них силой, которую надлежало сокрушить любой ценой: не то — конец их власти над Европой.
Республика лагун[47], основанная около тысячи лет тому назад, постепенно крепла и поначалу завладела торговлей на Адриатическом море. Выйдя затем в Средиземноморье, Венеция захватила гавани и торговые дела до самого Леванта и Египта, где ранее хозяйничали греки и древние финикийцы. Во время крестовых походов, трезво рассчитав барыши, веницейцы воспылали тут же великой верой и предложили крестоносцам свой флот. Прибыв на место, они, разумеется, сперва истребовали плату за провоз, затем набили корабли пряностями, чтобы дома извлечь новую прибыль. В сражениях с неверными воители Христа завоевали земли и гавани, — купцы сейчас же основали там торговые дома. Позже воины ушли; купцы остались, сговорились с другими купцами: для тех и для других святая денежка была единственным законом.
Сражаясь и отбивая прибыль у братьев во Христе — прежде всего, генуэзцев, — они со временем покорили далекие края, побережья, острова, — и наводнили Византию и Александрию меняльными конторами. И тут увидели внезапно османского зверя, ползшего на них из дебрей Азии. Ученые мужи Венеции немедля указали, какую он представляет угрозу для святой веры. В действительности, опасность грозила прежде всего торговым кораблям.
Султаны в самом деле уменьшили владения веницейцев, укоротили торговые пути. Захватив Царьград, Магомет II прежде всего изгнал веницейцев. За войною с Баязетом и Мурад-султаном началась война с Магометом. Наемные войска Республики в приморских крепостях, на островах, рубились храбро — на то хорошо платили. По призыву искуснейших дипломатов, которых знал мир, властители Европы согласились принести в жертву войска свои у Никополя, Варны, в Сербии и Венгрии. В Албании поднялся Георг Кастриот[48], сказочный витязь из тысячи и одной ночи; всю жизнь сражался он в родных горах, сдерживая рвавшиеся в Далмацию орды янычар. Он встретил смерть с оружием в руках, оставив детей на попечение банкиров. Тогда дипломаты Венеции обратились к венгерскому и польскому королям, к семиградскому воеводе. Дошли они и до персидского шаха, а позже приметили и молдавского воеводу по имени Штефан.
Зорко следя за ходом событий, всячески оберегая оружием и хитростью свои торговые владения, принуждая жителей материка покупать товары и воевать за Республику, веницейские патриции были уверены, что защищая свои богатства, они спасают тем самым цивилизацию — второе название Республики. Рядом с ними жители средневековой Европы выглядели сущими варварами. Где еще кроме как в граде святого Марка можно было увидеть такие дворцы, соперничавшие в пышности с византийскими, такие роскошные празднества, таких дорогостоящих куртизанок! Порок — непременный спутник золота. Прекрасно сознавая это, люди той поры предоставляли грядущим поколениям подвиг искупления.