До Михаила я наркоманов в глаза не видела, знала про них что-то отдаленно только, причем исключительно из рассказов старшей сестры. Не было опыта такого общения, я не понимала, что к чему. Сестра, кстати, подсылала ко мне психологов, сама разговаривала, угрожала.
Но я отговаривалась тем, что он пропадет без меня, просто умрет, у него ведь уже были передозы. Разрушение сильного организма бывшего спортсмена происходило медленнее, чем у многих наркоманов со стажем. Но все равно это разрушение было неизбежным. Я это понимала, но слишком сильно, по-настоящему, очень искренне любила человека. Даже вопреки здравому смыслу. Ну и моя уже неоднократно описанная в этой книге упертость играла роль: я думала, что смогу победить его зависимость, спасу его.
Периодически он давал мне надежду и какое-то время держался. Я вроде как успокаивалась, пока все было хорошо. А потом приходила домой и видела – все, он опять сорвался.
И однажды в такой момент я почувствовала себя страшно опустошенной. Я тогда неплохо зарабатывала, делая корпоративы по всему Пермскому краю. И вот сижу и думаю: ну заработала я эти деньги очередные, а толку? И вот так дальше и буду зарабатывать, веселить людей, а потом возвращаться домой в депрессию и уныние… А деньги эти все равно человек быстро потратит неизвестно на что… Вернее, очень даже известно.
Еще весна тогда была какая-то на редкость плохая, дождливая, все серое вокруг, и сама природа как будто бы такая скорбящая, тоскующая. И я решила: я должна встать и уехать. Сейчас – или никогда. Сбежать от него.
Мне 37 лет, я успешный человек в своем регионе, немножечко известный… и вдруг ни с того ни с сего покупаю билет в Москву, где я толком никого не знаю. И уезжаю без оглядки – такой вот способ бегства.
Он мне потом говорил: «Смотри, как я тебя замотивировал. Если бы не я, у тебя бы ничего этого не было: ни популярности большой, ни успеха твоего на всю страну…» И он прав. Ну если, конечно, бегство в ужасе можно назвать мотивацией, а попытку наладить карьеру – достойной заменой полной нереализованности в построении нормальной семьи.
Так мы разошлись на год. А через год я, снова поддавшись женскому инстинкту «без меня пропадет», подумала о том, чтобы забрать его к себе в Москву.
«Больные отношения», «чувство зависимости», «саморазрушающая любовь» – это теперь, пообщавшись с психологами и не только, я знаю эти термины…
А тогда я просто не могла вычеркнуть человека из жизни. Жалела. Не только его, но и его родителей. Они всегда относились ко мне по-доброму, очень любили меня. И я знала, что за год, пока меня не было в Перми, агрессия Михаила, все усиливавшаяся из-за того, что я его оставила, выливается на них.
Ну и, конечно же, снова надеялась спасти и помочь. К тому же я вновь услышала от него твердые обещания завязать и начать новую жизнь в столице. Он и правда какое-то время не употреблял. У меня замаячила надежда… Вдруг получится наконец создать ту самую семью, о которой я мечтала.
Я прилетела на похороны матери Михаила в Пермь и там предложила переехать ко мне в Москву. Его отец отвел меня в сторону и сказал один на один: «Ты думаешь, мы с женой не понимали, что только благодаря тебе и он жив и нам ты жизнь продлила? Но ты давай это заканчивай, он совсем невыносимый стал, агрессивный, тебя до могилы доведет». Я, конечно же, не прислушалась.
Через какое-то время бездеятельного нахождения в Москве Михаил сорвался. Правда, теперь уже это часто были не наркотики, а алкоголь. Наркотические запои сменились длительными и жесткими алкогольными, физическое насилие никуда не ушло, а даже, наоборот, усилилось.
Агрессия стала его перманентным состоянием, и на съемочной площадке «Реальных пацанов» я периодически появлялась с синяками, в том числе на лице. Всегда выдумывала какие-то правдивые и реалистичные истории: ударилась в темноте, неудачно сходила к косметологу и прочее.
Но я стала смелее. Открыто говорила ему, что выгоню… И тогда он начал угрожать уже тем, что убьет. А я понимала, что угрозы, может, и эфемерные, но в его состоянии он был способен на все. Я видела перед собой уже совершенно неадекватного человека, который, помимо всего прочего, еще и манипулировать моим чувством вины умел. И мне было реально страшно.
При этом подсознание мое работало четко: отношения в ЗАГСе мы за 13 лет совместной жизни так и не зарегистрировали, а дети, которых я очень-очень хотела, с Михаилом если бы и получились, то такого отца с его неуравновешенной психикой я бы им точно не пожелала.
В какой-то момент я поймала себя на мысли, что не отказываюсь вообще ни от какой работы: роль в антрепризе – легко, озвучка мультфильма – я готова, провести корпоратив – пожалуйста…
Снова мне все меньше хотелось находиться дома, а на недосыпы, выгорание и стресс я пыталась не обращать внимания. Но это видели окружающие.
Ведь дикие переработки, расшатанные нервы и семейные неурядицы я периодически «залечивала» алкоголем. Нет, в запои я не уходила, литрами не пила, несмотря на небылицы, которые появляются обо мне в СМИ и которые с удовольствием смакуют некоторые мои коллеги. Но выпить, для того чтобы расслабиться и, как мне казалось, не сойти с ума, могла.
Делала это нечасто, но из-за того, что в такие моменты во мне просыпалась агрессия, окружающим они запоминались надолго. Агрессировала я потому, что не могла поделиться своей личной трагедией, потому что хотела, чтобы люди сами увидели и считали все. Потому что мне казалась, я не заслужила такого: я ведь так старалась для отношений, столько работала, ну почему так-то…
Я где-то внутри себя ощущала, что занимаюсь саморазрушением. Понимала, что ничего из того, что я планировала в жизни, о чем мечтала, у меня в таких отношениях добиться не получится. Что с жуткими переработками профессиональное выгорание мне обеспечено, а заливать горе алкоголем – это совсем не моя история. И значит все, хватит!
Потом мне было очень стыдно, ведь я помнила, что и кому наговорила в минуты «расслабления», и понимала, что люди этого не заслуживают.
И в какой-то момент меня снова как будто ударило током. От Михаила отрезало в раз. Быть может, снова сработало подсознание, и терпение мое лопнуло. То есть мое подсознание накапливало в себе все, что со мной происходило, и отношение постепенно менялось, хоть я это не сильно замечала. А тут раз – последняя капля – из подсознательного это перешло в осознанное, и Михаила из жизни я исключила.
Ведь, конечно же, я где-то внутри себя ощущала, что занимаюсь саморазрушением. Понимала, что ничего из того, что я планировала в жизни, чего хотела бы, у меня в таких отношениях добиться не получится. Что с жуткими переработками профессиональное выгорание мне обеспечено, а заливать горе алкоголем – ну это же совсем не моя история. И значит все, хватит!
На лето Михаил уехал в Пермь. Мне звонили знакомые, рассказывая, что он снова «заторчал». Он не брал трубки. Исчезал, потом появлялся… И в момент «очередного» появления, я, сама поражаясь своей решительности, заявила ему, что не хочу, чтобы он возвращался. За день я собрала и упаковала все его вещи и заказала доставку в Пермь.
Отдельная и практически «детективная» история – это то, как я просила пермских друзей выманить у Михаила нашу собаку Марту, которую он взял с собой в Пермь. Хотя это оказалось несложным делом – мне привезли собаку в Москву во время очередного запоя ее бывшего хозяина. А пропажу Марты тот заметил вовсе не сразу, зато потом сразу понял, куда и почему она исчезла.
Я всегда боялась одиночества, хоть и не могу объяснить почему. Сейчас осознаю, все-таки лучше быть одной, чем не пойми с кем.
Я настолько сильно хотела уйти от прошлой жизни, что у меня не осталось ни одной совместной фотографии с Михаилом. Нет ни одной вещи в доме, которая даже отдаленно могла бы напомнить о нем. Я полностью поменяла образ жизни, привычки, сменила прическу и гардероб…
Но вот «поменять себя» и залечить психологические травмы не совсем получается до сих пор. Некоторое время спустя я включала «защиту» во взаимоотношениях со всеми мужчинами, боялась, что они снова будут ломать меня под себя. При этом сажала, что называется, себе на голову, так как боялась остаться одна.
Я всегда боялась одиночества, хоть и не могу объяснить почему. Сейчас осознаю, все-таки лучше быть одной, чем не пойми с кем.
Боже, сколько же страхов и комплексов мне насадили… Разгребаю их до сих пор. Несколько раз мы работали на мероприятиях вместе с певицей Валерией, которая тоже пережила домашнее насилие. Я смотрю на нее с восторгом: как отлично она сейчас выглядит, как светится… А потому что когда-то сумела вовремя уйти, не побоялась и разорвала эту цепь насилия и унижения.
И тем, кто сейчас в похожей ситуации, могу прямо сказать: бегите! Как бы ни были сильны ваши чувства, не терпите, не давайте себя ломать. Даже если кажется, что бежать некуда, что дальше неопределенность. И если есть страх перемен. Как раз-таки, если не менять ничего, будет только хуже. И вам, и окружающим. Вас рано или поздно растопчут и раздавят, несмотря на все обещания и уговоры. Раздавят если не физически, то морально.
А тем, кто говорит «бьет – значит любит» или «поднял мужик руку – виновата баба», я искренне желаю никогда не столкнуться с тем, с чем столкнулась я и сталкивается ежедневно множество женщин на просторах всего бывшего Советского Союза… Думаю, что подобные фразы – это проявление ханжества и невежества, и хочу в нашем обществе такое встречать пореже. Мы уже далеко ушли от неандертальцев.
Я не психолог, не политик, не социальный работник, поэтому могу рассуждать только со своих субъективных позиций. Я могу только рассказать свою историю и надеяться, что она поможет кому-то вырваться из-под гнета домашнего насилия, кому-то перестать осуждать, а кому-то вообще узнать, что так бывает.