То был поразительный, беспримерный репертуар – и если юный зритель не попадал в театр первый раз на "Гибель эскадры", то он рисковал оставаться там вплоть до окончания юного возраста. Но чаще всего он оставался и после. В ТЮЗе действовала хитрая система уловления и воспитания юного зрителя через "педагогическую часть" – она отбирала активных зрителей для "делегатского собрания" (а делегаты могли дежурить в театре и смотреть спектакли бесплатно), устраивала конкурсы юных рецензий (я участвовала и выиграла книжку Власова и Млодика "О смелых и отважных" с автографами актёров театра) и много чего ещё.
Пусть советский бред. Не возражаю. Я выросла в этом бреду, я люблю этот бред. Благодаря ему я прожила чистое детство, детство как оно есть, в радости и мечтах. Не спорю, что детство это подзатянулось и созревание вышло поздним – ну и что? Так ли это страшно – может, куда страшней растление детства?
(Я вот сейчас резко скажу, грубо. Дарят девочкам мишек и куколок, читают про Винни Пуха и Мэри Поппинс. Никто и никогда не расскажет им, что в расчудесной взрослой жизни их ждут обязательные женские работы, и притом в их не слишком аппетитных разновидностях. А попробуй откажись – и драгоценный муж запросто уйдёт туда, где это делают. Я не о тех, кого обуревают страсть и нежность и чьи чувства ищут полного воплощения, – я о тех, кто притворяется, а их тьма. Лгуньи ловят мужчин. Выполняют омерзительное, кто для выгоды, кто для того, чтоб не остаться в одиночестве, чтоб успеть за краткое время цветения хоть как-то размножиться. Даже неловко в этой ситуации говорить о человеческом достоинстве – его у таких женщин нет и быть не может. И наши мужчины, вовсю пользуясь русской ситуацией мужского дефицита, искренне, отчаянно и неимоверно этих (да и вообще всех) женщин презирают. Такая вот Мэри Поппинс получается. Что, не так?)
А потому не лучше ли всё ж таки не торопиться на сияющую разноцветными приманчивыми огнями ярмарку взрослой жизни, где очень сомнительные товары будут покупаться ценой бесконечного унижения? Не до безумия и патологии, но – да продлится радужный сон детства!
Я выросла в нарядном, весёлом, добродушном театре, где торжествовала наивная идеализация мира. Театр может и должен быть и другим, но отчего не существовать на белом свете и такому? Я, нищая некрасивая девочка, с разведёнными родителями, совершенно беззащитная перед жизнью, – в театре своём была счастлива и, между прочим, довольно сильно закалилась духом. Поверила в могущество разума и любви, получила представление о Родине, увидела героев, добивающихся торжества справедливости и милосердия. Так что для меня Корогодский затмевает Товстоногова – не по величине места в истории театра, а по расположению в моей личной истории.
Я пришла в ТЮЗ впервые – кажется, на "После казни прошу…", чтобы посмотреть на Раскольникова – Г. Тараторкина, который занимал моё воображение примерно пару лет. Было это ранней весной 1972 года. Я тут же привела в театр всех своих подружек, и мы мигом пересмотрели весь репертуар – входной билет за тридцать копеек обременения не представлял. Трудно было попасть разве на "Наш, только наш" (переаншлаг), а так зал был всегда полон, но фанатам удавалось купить заветный входной почти всегда.
Так что главным местом нашего с подругами обитания стал ТЮЗ, где у нас были спектакли-фавориты и спектакли-аутсайдеры, но даже их мы смотрели по нескольку раз.
Благодаря этому я знаю наизусть "Гамлета" (в ТЮЗе шёл перевод Пастернака с вкраплениями Лозинского, так и запомнила) и "Бориса Годунова". Там же впервые я восхитилась Островским, поскольку "Свои люди – сочтёмся" Лев Додин поставил гениально, с грандиозным актёрским составом (Тараторкин – Подхалюзин, Рэм Лебедев – Большов, Ирина Соколова – Аграфена Кондратьевна, Юрий Каморный – Ризположенский, Антонина Шуранова – Устинья Наумовна, Лиана Жвания – Липочка), да в декорациях Эдуарда Кочергина, да с музыкой Валерия Гаврилина!
Полюбить театр возможно, лишь погрузившись в него с макушкой, познав влюблённой, очарованной душой разницу между одним и тем же спектаклем в разное время, всё остальное – умозрение. Мне жаль современных критиков, которые ходят в театр по обязанности и притом исключительно на премьеры – они, как правило, откровенно театр ненавидят, и это абсолютно искренне. Посмотрев пятнадцать – двадцать современных премьер в месяц, действительно возможно потребовать уничтожения репертуарного театра, просто чтобы прекратить свои бессмысленные муки.
А у меня в душе сохранились запасы счастья. Я и до сих пор люблю наивный нарядный театр. Обожаю хороших актёров. Восхищаюсь, когда умело поют и танцуют. Вообще в этой сфере (театр) на всякого мудреца должно быть довольно простоты. Театр создан не театроведами, он возникает из "вещества театра", которое всегда есть в запасе у поколения и которое или идёт на творение театра, или гибнет втуне. Для чего такое милое дело, как жизнь на сцене, грузить убогими и угрюмыми концепциями? Дескать, всё в современном мире погибло, Бог умер, человек пропал, давайте по этому поводу по сцене будут ходить пакостные люди в чёрном и четыре часа орать дурниной.
Когда городу Ленинграду грозила настоящая, а не из театроведческих концепций, гибель, люди в полном счастье дрожали от холода в Музкомедии и смотрели какую-нибудь "Сильву".
Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?
Помнишь ли ты наши мечты?
Пусть это был только сон – мне дорог он!
И вот что удивительно – добро бы о гибели мира и бессмыслице жизни рассуждали сильно потерпевшие, пережившие нестерпимое горе люди. Нет же: бубнят сытые, румяные, на хороших зарплатах, не испытавшие никаких настоящих катастроф. Им подавай спектакли про тлен, разрушение, разложение и распад. Эй, не с жиру ли вы беситесь? Эй, не резон ли вам быть поосторожнее – жизнь сумеет разыскать своих обидчиков и предъявить им настоящий счёт, когда все пустые до поры слова оборачиваются кровавой плотью яви.
А я как любила, так и люблю в театре прочную систему ценностей. Что ты, мил человек, любишь-то? – спрашиваю я мысленно того или иного режиссёра. И ответы, что удивительно, всегда находятся…
Поскольку в ТЮЗе мы сидели почти каждый день, у нас с друзьями завелось стихийное доморощенное театроведение. Мы обсуждали всё: и премьеры с распределением ролей, и как прошёл рядовой спектакль, и вводы, и меру таланта того или иного актёра. Райский образ жизни! Конечно, больше всего мы заботились о Николае Николаевиче Иванове – как он сыграл сегодня, не хуже ли, чем вчера. Но, к нашему счастью, Иванов играл или хорошо, или великолепно. К нам он был добр и даже иногда улыбался со сцены – именно своим "доброжелателям", письма же, как выяснилось через много лет, внимательно читал и бережно хранил.
Два обстоятельства омрачили наше преданное служение: оказалось, что Иванов – глава местной тюзовской партячейки ("парторг"). И мы мрачно пошутили: опустили ему в почтовый ящик журнал "Молодой коммунист". А потом написали – мы тут на митингах должны А. И. Солженицына клеймить, вы, наверное, тоже?
Тут Иванов прервал своё божественное молчание. Подошёл к нам и сказал: вы меня что ж с таким дерьмом смешали? Был благоговейно "прощён". Блаженна, но и требовательна не ищущая разделения любовь!
В следующий раз мы затревожились, когда Николая Николаевича пригласили сниматься в эпопею "Вечный зов" Краснопольского и Ускова. Эти деревенские саги казались нам чудовищно фальшивыми, каковыми они, собственно, и были. "Тени исчезают в полдень" и тому подобное (вроде фильмов Е. Матвеева) считались позорной конъюнктурой – а тут любимый артист согласился играть в эдакой чуме одну из главных ролей. Мы даже и смотреть это не стали, так, глянули с полсерии вполглаза. Это было как бы пластинку Толкуновой или Кобзона купить, что ли. Нам-то, пижонкам из французской школы! Но сцена ТЮЗа до "советского мыла" не опускалась никогда, правда, время от времени там появлялись экзотические постановки.
К примеру, спектакль "Думая о нём", по очерку, по-моему, А. Аграновского. Или Аграновский написал про "Остановите Малахова", драму трудного подростка? Короче, это был театр. док в полный рост. В нём шла речь о доблестном комсомольце, трактористе, который погиб, спасая трактор. Свободная форма спектакля предполагала общение с залом – можно было писать записки. А Иванов в "Думая о нём" был ведущим.
Однажды мы и написали: "Посмотрите, какие вдохновенные лица у зрителей. А ведь загорись сейчас ТЮЗ – все бросятся спасать свои пальто. Никто и не подумает тушить пожар в театре…"
Зал грохнул от смеха, и Николай Николаевич потом включил нашу записку в ход спектакля, читал её на каждом представлении. Мы загордились!
Увлечение ТЮЗом длилось около четырёх лет, но потом были обнаружены театр Ленсовета и театр Музкомедии, где я тоже отсмотрела все спектакли по многу раз. Ленинград никак не был для меня "городом одного театра", каковым его упорно считали в Москве, я и сейчас возражаю против подобной концепции. По-моему, это тяжёлое наследие тоталитаризма – выстраивать для искусства схемы по принципу "главного и второстепенного". В творчестве нет главных, здесь есть – если есть – "единственные и неповторимые".
Да, любопытно, когда приехал какой-нибудь знаменитый театр, ты пришёл, восхитился и ушёл. И совсем другое дело, когда театр – свой, родной, под боком, ты растёшь вместе с ним, радуешься его удачам и печалишься о провалах, он тебя на свой лад воспитывает, а ты его поддерживаешь рублём и любовным вниманием. Тут не одна череда впечатлений, а целый жизненный процесс!
Могу заявить с уверенностью, что меня, к примеру, лично воспитывала, не подозревая об этом, Алиса Фрейндлих – живое доказательство того, что человек может быть светоносен. Сценическая иллюзия? Не согласна. Скорее – творческий идеал, реальное воплощение жизни человека на высших уровнях своих возможностей.
Человек до самого себя – высшего – возгоняется редко. Тарковский из книги Сурковой "Андрей Тарковский и я" и Тот, кто снял "Рублёва" и "Зеркало", – один и тот же человек? Да, один. Но взятый в разных своих уровнях. Творчество даёт возможность взлететь, поэтому оно не иллюзия, а подвиг и чудо.