Моя мама плакала. Первый раз в жизни.
– Извини, – сказал я, – Я думал, что тебе все равно.
– Все равно? – закричала она. – Да ты понимаешь, как мы волновались?
Я не понимал, поэтому не стал отвечать на этот вопрос.
– Я приеду завтра, – сказал я тихо, – Извини меня.
– Я сдаюсь, – сказала она, – Я больше не могу.
– Что это значит? – спросил я.
– Это значит, что я больше не собираюсь делать вид, что у нас хорошие отношения.
– Делать вид?
– Где ты будешь ночевать? – спросила мама.
– У друзей. Что значит «делать вид»?
– Тебе на меня плевать, – сказала мама. – Вот и я буду поступать так же.
– Как?
– Что за друзья?
Как раз подошла моя очередь в гардеробе. Я сдал номерок и ждал свою куртку.
– Что за друзья? – повторила мама свой вопрос, – Раньше у тебя никого не было, а сейчас все время какие-то друзья.
– Студенты, – ответил я единственное, что знал про них.
Тут Фред (или Джордж?) взяла у меня смартфон и что-то сказала маме. Я не успел услышать, что именно, потому что гардеробщик как раз вручил мне куртку.
Фред куда-то отошла, а людей вокруг было слишком много, чтобы я смог определить, куда именно идти.
Я искал глазами хоть кого-нибудь знакомого, но лица были просто овалами, закрепленными на тонких шеях.
Черт. Неужели я потерялся?
Оказалось, что нет.
Фред (или все-таки Джордж?) подошла ко мне, взяла под локоть и повела к выходу.
– Твоя мама тебя отпустила. Держи телефон.
– Это смартфон.
– Да по фиг, – она сунула смартфон мне в руку.
Я спрятал его во внутренний карман куртки и последовал за ней и остальными.
Когда мы вышли, было уже совсем темно. Воздух был свежим, сырым и холодным. Он пах дождем, мокрым асфальтом, желтыми листьями, выхлопными газами. И я вдыхал этот воздух. Я упивался им.
С неба падала вода, и мы пошли к автобусной остановке очень быстро. Мне предложили сигарету, и я закурил.
Мы сели в автобус, доехали до «Приморской», а потом долго ехали в метро. В вагонах почти никого не было, и мы смогли сесть.
Я не слушал музыку, но Фред, сидевшая рядом, дала мне один наушник.
Обычно я не слушаю чужую музыку, как не ем чужую еду. Музыка еще важнее, чем еда. Музыка – это гармония в мире хаоса, и я всегда любил только свою музыку. Только ту музыку, которую нашел сам.
Но сегодня… почему бы и нет?
В наушнике тихо заиграла волынка, а потом приятный женский голос начал петь. Мелодия была медленной и немного печальной, а язык оказался мне незнаком.
– Что это? – спросил я.
– Фолк. Шотландская группа.
– А название?
Она поднесла к моему лицу mp3-плеер. Там высветилось название. Capercaillie.
– Спасибо.
И мы замолчали.
Обычно я не слушал музыку, где присутствовал вокал, потому что он сбивал все настроение, но фолк мне даже понравился.
Мы пересели с зеленой ветки на синюю и поехали на «Парк Победы». Все это время мы с Фред сидели рядом и слушали музыку.
А потом мы долго шли по Бассейной улице вдоль громадной Российской национальной библиотеки, а потом завернули на Новоизмайловский проспект и снова шли, шли, шли.
Вода перестала падать, и сквозь клочья облаков засветили тусклые городские звезды. Я смотрел вверх и искал знакомые созвездия. Поскольку видно было плохо, я почти не преуспел в этом деле.
Я увидел Орион, Гончих Псов и Кассиопею.
Орион снова появился на небе после полугодового перерыва.
Здравствуй, старый друг.
В какой-то момент Фред подергала меня за рукав:
– Земля вызывает Алекса, прием.
– Алекса? – удивился я.
– Ну да, – она улыбнулась, – Ты что есть будешь?
Это был сложный вопрос.
– Что угодно, – ответил я, хотя это было не так.
– А пить? Или тебе нельзя?
Я пожал плечами.
– Ладно, придумаю что-нибудь. Иди в квартиру с Джорджем и остальными, а мы в магазин.
И она с двумя парнями пошла в магазин, а пять человек, включая меня, зашли в подъезд.
В квартире мы разделись и повесили свои куртки в прихожей. Вещей было очень много, обуви тоже.
Старая однокомнатная квартира показалась мне довольно уютной. Грязно не было, на стенах висели разные плакаты, распечатки, на выцветших обоях виднелись разные надписи и рисунки.
– Это Алекс, – Джордж выставила меня вперед перед очень высокой девушкой, – Мы его вчера встретили в поезде. А это, – она указала на девушку, – Маша. Хозяйка квартиры.
– Спасибо, что разрешили остаться у вас, – сказал я.
– Да все ок, – Маша махнула рукой и улыбнулась.
Часть людей ушла в комнату а часть осталась на кухне. Я тоже остался на кухне, потому что увидел в раковине много грязной посуды и решил ее помыть.
Средство для мытья посуды отличалось от нашего, а губка была такой старой, что мне было немного противно к ней прикасаться. Но все же я занялся делом.
– Эй, Алекс, – кто-то подошел сзади. – Ты чего делаешь?
Я обернулся и увидел Машу, хозяйку квартиры. Я не спутал ее ни с кем другим, потому что она была выше всех.
– Мою посуду.
– Да не надо. Я завтра сама помою.
– Мне не сложно, – ответил я.
– Да ты, блин, идеальный гость, – она засмеялась.
– Просто мне не нравится грязная посуда.
Я мыл посуду, а остальные сидели в комнате. Слышно их было плохо из-за шума текущей из крана воды, но я слышал, что они смеялись.
На меня накатывало умиротворение. Прибоем. Волнами. Я никогда раньше не думал о людях как о живых существах, которые мыслят. Нет, конечно, я это знал. О том, что у каждого из нас есть свой генетический код, свой фенотип, свои привычки, чувства и идеалы. Но все же люди казались мне просто составными частями чего-то другого. Деталями, которые вращают мир. Например, учителя и ученики – это часть школы, ее клетки, ткань, органы. А сама школа была организмом.
Но сейчас что-то изменилось.
Я почувствовал.
Пока я не мог сформулировать, что именно произошло, но что-то изменилось. Во мне или в мире. Или и там и там.
Раньше я прятался в своем мире, состоящем из музыки, стихов, книг, но в том мире не было меня самого. Или, наоборот, меня там было слишком много.
В том мире во мне не существовало границ, поэтому я становился одновременно всем и ничем.
У меня были глаза, но я сам казался себе одним гигантским глазом. Я видел все и не видел ничего. Я был слепым, я становился слепым десять тысяч раз, когда люди хотели, чтобы я видел.
Но никто не мог заставить меня видеть. Невозможно научить человека зрению насильно раскрывая ему глаза.
Он должен открыть глаза сам.
Я помыл посуду, которая стояла в мойке, потом начал мыть сковородки и кастрюли, которые оставили на плите. Потом протер кухонный стол.
Периодически на кухню кто-то заходил и звал меня в зал, но я отказывался. Я хотел побыть один. И я хотел убрать грязь. Всю грязь.
Когда я принялся за очистку плиты, пришла Фред. Она взяла меня за руку и повела в прихожую.
– Надевай куртку, – велела она, и я надел.
Она тоже оделась, мы надели какие-то старые потрепанные тапки и вышли в подъезд. Фред дала мне сигарету, и мы закурили.
– Разве в подъездах сейчас можно курить? – спросил я.
– По фиг, – ответила Фред и прикурила сначала мне, потом себе, – Как твоя поездка?
– Плохо. Папа не обрадовался. Оказалось, что у него есть дочь. Как в каком-нибудь сериале.
– О-о. Жесть какая. Значит, ты не останешься жить в Питере?
Я помотал головой.
– Я тоже не очень хорошо съездила, – она шмыгнула носом.
Я молчал, не зная, что сказать или спросить, тогда Фред сама продолжила:
– Приехала к своей лучшей половине.
– К кому?
– У меня отношения на расстоянии, – она снова шмыгнула носом, – Были.
– Были?
– Ага. Я приехала, а оказалось, что… там уже… – Фред вытерла глаза свободной от сигареты рукой, – Другие отношения.
И она заплакала.
Я оцепенел. Что я должен сделать?
Тогда я поступил так же, как Влад вчера. Похлопал ее по плечу. Но Фред выкинула сигарету на пол и обняла меня, уткнувшись в плечо.
Она плакала, а я обнимал ее.
Мне было ее очень жалко, потому что… я не знал почему. Но ей было плохо, и мне тоже было не очень хорошо.
Сигарета в моей руке полностью истлела, и я осторожно отодвинулся, чтобы выкинуть ее окурок в банку, которая стояла на подоконнике.
Фред тут же отстранилась от меня.
– Извини.
– Все в порядке.
– У меня очень красные глаза?
– Да, – ответил я. – Надо умыться холодной водой. Тогда кровь отольет от лица.
Фред кивнула, и мы вернулись в квартиру.
Она закрылась в ванной, а я вернулся на кухню, чтобы отмыть духовку. Но я почти ничего не успел, потому что она подошла ко мне и снова взяла меня за руку. На этот раз Фред повела меня в комнату.
Усадила меня на пол рядом с собой (все сидели на полу на подушках) и вручила стакан, в котором плескалась вишневого цвета жидкость.
– Сангрия, – сказала Фред.
Я отпил немного. Оказалось, что сангрия – это очень вкусно, в отличие от рома с кока-колой.
Потом кто-то взял гитару и начал ее настраивать. Когда в музыкальном инструменте нарушается строй или лад, и он начинает звучать не так красиво, как должен, говорят, что он расстроен. И про людей часто говорят, что они расстроены. Разница в том, что настроить гитару гораздо проще, чем человека.
Парень, который ехал с нами в поезде, начал петь. Не слишком хорошо, но и не плохо. Он пел песни про эльфов из мира Средиземья и еще про что-то, только я не вслушивался в слова.
Потом гитара перешла к девушке, которая пела веселые песни, сбивалась, не всегда попадала в ноты и очень много смеялась. Мне она понравилась.
Потом пели и другие. Когда мне предложили сыграть на гитаре, я отказался. Я не умел играть на музыкальных инструментах, и мне вдруг стало от этого грустно. Я всегда любил музыку, но никогда раньше не думал о том, что могу сам играть.