Иногда мне казалось, что Игорь специально выбирает то, что я не ем. Всякие каши, овощные рагу, свинина, говядина.
Влад все время был на тренировках, а я оставался дома. Да и идти мне было некуда.
Мы иногда разговаривали, когда мама и Игорь были на работе. Вернее, я разговаривал, а он в основном молчал.
Мне хотелось говорить, говорить, говорить, и я говорил. Обо всем, что знал. Обо всем, что прочитал. Обо всем, что хотел вспомнить. Я не мог говорить о том, что чувствую, поэтому я говорил обо всем остальном. Влад слушал. Или не слушал. Но мне становилось легче.
Всю неделю к нам в квартиру привозили вещи.
Без музыки было сложно. В голову все время лезли какие-то слова, строчки, строчки, строчки, строчки, строчки. Приходилось записывать.
Каникулы заканчивались, и мне казалось, что пустота внутри заслонила все. Весь мир.
Ночью с воскресенья на понедельник я долго не мог уснуть.
В конце концов я достал чистую тетрадь, спрятался под одеялом и, подсвечивая пустые листы телефоном, начал писать.
Извечное солнце мертво априори
И остро мерцает стекло витражей
Которые скованы в тусклые зори
Что зеркалом станут для всех миражей
То мертвое солнце извечной улыбкой
Разбудит огонь, что принес Прометей
И время польется забытой ошибкой
Отступника, спасшего братство людей
Ущербные луны бессрочно стареют
Молчанье небес рай дарует благой
И ждут люди солнца как можно скорее
Чтоб в свете его обрести свой покой
Это стихотворение мне не понравилось, но после написания я почти сразу уснул.
На следующий день начались мои семь недель молчания.
19. Семь недель молчания
Время придет, и мы все исчезнем. Спустя миллиарды лет
В нашей Вселенной исчезнет последняя антиматерия.
Черные дыры не станут светилами снова, возврата нет.
Свет звезд устарел на тысячи лет. Тысячи лет неверия.
Новая четверть. Нечего сказать.
Неделя первая
Мои одноклассники замолчали, когда я вошел в класс и сел за свою парту.
Я услышал слово «псих». Маловероятно, что они говорили про кого-то другого. Они смотрели на меня, шептали что-то и смеялись.
Артем и Гриша тоже. Но, по крайней мере, они не стали меня бить, как мои бывшие одноклассники.
Денег на карманные расходы мне больше не давали, и я должен был есть в школьной столовой.
После школы я собрался домой, но у выхода из класса меня ждали Артем, Гриша и Саша Соколов.
– Где бабло? – спросил Саша.
– Какое бабло?
– Ты дурачка не строй. За вискарь отдавай бабло, – сказал Артем.
Я попытался пройти мимо, но они не позволили. Гриша толкнул меня в плечи.
– Ты куда собрался? Пока не отдашь, мы тебя не выпустим.
– У меня нет денег.
– Ну-ну, – сказал Артем. – Всегда были, а теперь нет.
Странно, но так и было. Только я не мог им об этом сказать. Не мог сказать о том, что произошло в начале каникул. О том, как я сбежал и как вернулся. Им было бы все равно.
Как всегда.
– Чего молчишь? – спросил Саша Соколов.
– У меня правда нет денег, – ответил я, глядя в пол.
– Ладно, пойдем, – сказал Артем, и они втроем убежали.
Я остался один.
– Все в порядке? – услышал я голос Ольги Алексеевны.
– Да, конечно. До свидания, – я кивнул и быстро пошел к выходу.
Артем, Гриша и Саша Соколов меня не ждали, и я смог поехать домой.
По пути я снял деньги с карты, чтобы отдать им завтра. Я знал, что они не отвяжутся. Они будут продолжать требовать денег, пока я их не отдам. Поэтому лучше сразу сделать так, как они говорят.
Во вторник утром я отдал тысячу рублей Саше Соколову. Он даже не успел ничего сказать.
В конце дня нам раздали задания по алгебре, геометрии, физике и химии. Восемьдесят типовых задач по каждому предмету. У каждого ученика был свой вариант, и каждому раздали специальную тетрадь, в которой надо было все записывать. Срок сдачи – 23 декабря, понедельник.
У меня появилась цель, но мне было сложно думать о задачах.
Я думал о том, что потерял. О том, чего никогда не имел.
Год назад я был в таком же положении. Ни с кем не общался, ни о ком не думал. И сейчас снова оказался в такой ситуации.
Вроде бы ничего не изменилось, но на самом деле изменилось все.
После двух последних месяцев мне невероятно не хватало общения. Хоть какого-то.
Но я должен был забыть об этом. Теперь никто не хотел со мной общаться.
Я мог бы говорить с Владом, но он поздно приходил домой после школы и тренировок. Ему было не до меня.
«Вам придётся уйти, оставляя всё позади, так что не привязывайтесь ни к чему».
Но разве это возможно?
Разве возможно просто уйти, оставив все позади?
До просветления мне было еще очень далеко.
Я выбросил миски и лоток Шрайк, а почти полный пакет сухого корма для котят оставил нашей консьержке, у которой жили коты.
Сначала со мной не разговаривали, затем начали смеяться, а уже к концу недели стали показывать пальцами.
По литературе мы начали проходить «Преступление и наказание», и я не понял, зачем Родион Раскольников убил старуху-процентщицу. Но и, помимо меня, этого не понял никто из класса, так что это было не страшно.
На самом деле персонажи книг очень странные.
В прошлом году мы проходили «Онегина», и я не понял, зачем Евгений Онегин и Владимир Ленский решили устроить дуэль. Это нелогично.
Люди умеют договариваться друг с другом. Не зря же около пятисот тысяч лет назад у предков человека разумного появилась способность к членораздельно!! речи. Конечно, речевой центр появился намного позже, чем центры, отвечающие за реакцию «беги или бей», но за пятьсот тысяч лет можно было бы научиться разговаривать друг с другом. Тем более Мирна Гопник (смешная фамилия) доказала, что человек обучается речи в раннем возрасте инстинктивно. Это не просто какое-то новообразование, с которым можно не считаться.
Я поднял руку не два, а целых четыре раза (два раза на уроке физике, один раз на уроке французского языка, один раз на уроке русского языка). Впереди были олимпиады, на которые я должен был пойти, и я готовился к устным ответам.
Но почему-то мне не удавалось нормально отвечать у доски. Я забывал все, что отлично знал еще пять минут назад.
В конце недели я решил, что бессмысленно поднимать руку. Ведь все четыре раза я отвечал плохо. Я даже задачи у доски решал плохо, потому что волновался и все забывал.
В субботу Игорь уехал встречать маму в аэропорт, а Влад пришел после тренировки раньше их приезда и сразу же сел за стол делать уроки.
– Тебя не раздражает, что у нас нет двери? – спросил я.
– У меня никогда не было двери, – ответил Влад.
– Правда? А как же личное пространство?
– Ну в теории я знаю, что это такое.
– Это ужасно.
Влад пожал плечами.
Неделя вторая
Когда я вошел в класс в понедельник, Артем Хвостов выкрикнул:
– Малолетка!
– Надо же, как остроумно, – сказала Соня Ильвес, которая зашла вслед за мной. – Какой молодец, Хвостов, возьми конфетку.
Конечно, Соня подошла к Алине.
– Ой, да заткнись, эстонка, – ответил ей Артем.
– И это все… – начала Соня, но Алина Шишкина перебила ее:
– Сонь, не лезь.
Соня не полезла. Она продолжила общаться с Алиной.
А я прошел на свое место за последней партой.
Малолеткой дело не ограничивалось. Когда я выходил из класса, Артем Хвостов подбегал сзади и тыкал пальцами мне в бок. Это было щекотно, только я от щекотки не смеюсь, а мне становится очень неприятно и даже чуть-чуть больно. Я рассказывал об этом Артему, Грише и Наде, когда мы еще дружили, и они, очевидно, запомнили.
Надя и Артем больше не общались, даже не разговаривали друг с другом. В этом Соня не ошиблась. Она ошиблась в другом – Гриша продолжал дружить с Артемом, а не с Надей.
А я продолжал дружить ни с кем.
В среду Артем Хвостов рассказал всем, что я «сосался с жирухой». Мне стало обидно. Не за себя, а за Лену. Не могу сказать, что она мне понравилась, но разве правильно заострять внимание на внешних данных человека?
Вокруг Нади начали собираться лица женского пола из нашего класса, девятого и одиннадцатого. Они подолгу сидели в холле и что-то обсуждали. В четверг, когда я зашел в школу, услышал, что она громко сказала:
– А еще Хвостов общался с этим психом.
– Да он реально долбанутый, – сказала какая-то девушка.
– Осторожнее, – сказала еще одна, – А то он как треснет по башке.
Остальные захихикали.
Я ушел в класс.
– Слышали, что он себе вены резал? – спрашивал Артем Хвостов у одноклассников, – Эй, зомби, покажи шрамы.
На самом деле я не резал вены. Но в детстве, когда я не до конца понимал, из чего состою, то резал кожу на предплечьях, чтобы понять. Я думал, что увижу клетки и хромосомы, но, конечно, не увидел. Больно не было. Совсем. Родители заметили это и запретили так делать. И я перестал.
Я рассказал об этом Артему Хвостову, Грише Зыбину и Наде Соловьевой, но они почему-то извратили мои слова. Это было странно, неприятно и даже немного больно. И я пытался понять, зачем. Зачем так поступать? Но не мог найти ответа.
Я ничего не говорил. Я молчал. Это получалось у меня лучше всего. Всегда и сейчас.
Неделя третья
Я узнавал новые подробности своей жизни. Артем Хвостов громко и подолгу рассуждал о том, кому я сосал, чтобы пропустить два класса школы. Действительно – кому? В семь и десять лет.
В среду утром по дороге из метро ко мне подошла Соня Ильвес.
– Что там у вас происходит? – спросила она.
– Где?
– Ну в классе у вас. Кажется, после того случая с Хвостовым и этой рыжей тебя не слишком любят.
Я пожал плечами.