– Проксима Центавра, 4,2 световых года.
Я удивился, а Ольга Алексеевна подмигнула.
– Не ты один увлекался астрономией.
Я кивнул. Не зря же она носила жетон из «Звездного крейсера „Галактика"».
– Размер Вселенной больше четырнадцати миллиардов световых лет. И что такое человек в этом громадном пространстве? Что такое наша планета?
Мы немного помолчали, и я продолжил:
– Мне казалось, что меня должно сплющить. Как в черной дыре. Мне казалось, что Вселенная меня просто поглотит. Растворит. Ну как-то так. А поговорить мне было не с кем. Никто не понимал. Даже родители говорили, чтобы я просто не думал об этом. А я не мог не думать. Мне было страшно.
Я опустил глаза и посмотрел на свои руки. Кожа на пальцах высохла и потрескалась. Пора носить перчатки, но я все время забывал их дома в прихожей.
– Как тебе жилось до переезда? – спросила Ольга Алексеевна.
– Мне нравилось. После школы занимался разными делами. По понедельникам я покупал булочку с корицей и гулял по набережной на Васильевском острове. В любую погоду. По вторникам ходил в бассейн. Мне очень нравилось лежать на воде и думать. Только в Москве я в бассейн не записался пока. Как подумаю, сколько всего в этой воде… Страшно чем-нибудь заразиться, – я вздохнул. – А по средам читал классику. Обязательно именно классику. По четвергам учился рисовать, а по пятницам заходил в книжный магазин. А по выходным я делал все, что хотел. Смотрел фильмы и читал книги. Разные. Спонтанно. Мама почти все время была на работе, а к папе иногда приходили друзья, и мы с ними сидели. Было очень интересно. Они говорили на разные умные взрослые темы. Папа работает финансовым журналистом, так что у него очень умные друзья.
– И что ты делал в их компании?
– Слушал. Иногда что-то говорил. Ну по теме. Что-то по истории или астрономии. Или антропологии. Они говорили про Олимпийские игры, а я рассказал о том, как император Нерон приехал на Олимпийские игры в Грецию. Это забавная история. И они смеялись. Я раньше думал, что они просто смеются. А они смеялись надо мной, – я посмотрел в глаза Ольге Алексеевне. – Они ведь смеялись надо мной, да?
– Не знаю. Может, им твоя история показалась смешной.
– Нет, – я помотал головой. – Они смеялись надо мной, потому что я говорил глупости. И папа смеялся. Я думал, что мои истории казались взрослым смешными, а им казался смешным я. А мама, когда приходила домой, всегда ругала папу, что он позволяет мне сидеть с ними. Я обижался на нее. А вдруг я зря обижался? Вдруг она хотела как лучше?
Ольга Алексеевна смотрела на меня, а я пытался понять, что значит выражение ее лица. И не мог. Отвратительное ощущение.
– Значит, вы с мамой мало общались? – спросила она.
– Да. Она всегда занята. Ну в командировки ездит и работает допоздна.
– Она у тебя инженер.
– Ага, – я кивнул. – Когда она дома, то все время сидит с ноутбуком и чертит. Такая сосредоточенная. Я думаю, это здорово – так любить свою работу.
– Ты из-за этого переживаешь?
– Нет, – я помотал головой. – Мне все равно. Я неправильный, да?
– Нет. Ты не неправильный. Даже не думай такие вещи, – Ольга Алексеевна нахмурила брови.
– Тогда что со мной? – Я подпер тяжелую голову рукой, почти лежа на столе.
– Тебе честно?
– Конечно.
– Думаю, у тебя легкая форма аутизма.
Я выпрямился.
– Аутизм? Это как в фильме «Восход Меркурия»?
– Нет, что ты, – она замотала головой, – Все не так страшно. Ты слышал про Ганса Аспергера?
– Нет, а кто это?
– Психолог. Изучал людей не от мира сего. У этих людей была хорошо развита речь, но возникали трудности с социальной интеграцией.
– У меня хорошо развита речь, – сказал я, – И есть трудности с социальной интеграцией.
– Это называется синдромом Аспергера. Раньше в России его не диагностировали, а теперь все непонятное на него списывают.
Кажется, я уже слышал это название.
– Значит, мне стоит пойти к врачу? К неврологу? Мне дадут какие-нибудь таблетки, которые смогут нормализовать работу моего мозга? Да?
Ольга Алексеевна молчала, а я закусил губу. Мое сердце билось сильно и быстро. В этот момент я хотел стать нормальным больше всего на свете. В этот момент я все отдал бы за это.
– Боюсь, что медикаментозного лечения не существует, – сказала Ольга Алексеевна.
– Тогда операция?
Она помотала головой.
– Неужели ничего нет?
– Боюсь, что нет.
И момент прошел.
– Даже ОКР[7] лечат, – сказал я. – Почему эти симптомы нельзя нивелировать? Это же просто физиология мозга.
– Леша, говори тише, пожалуйста. Мозг – это не так просто.
– И что же со мной? – Я указал пальцем себе в висок. – Где здесь проблема? Это не лобные доли, которые отвечают за высшую нервную деятельность. У меня с ней все в порядке. Я же умный. Какие отделы мозга за это отвечают?
– Есть несколько теорий.
– Каких? Какие теории объясняют мое уродство?
– Ты не…
– Какие? – спросил я.
– Например, повреждения системы нейронов, которые отвечают за подражание.
– Зеркальные нейроны?
Ольга Алексеевна кивнула.
Я задумался. Это вполне могло быть правдой. Я не могу подражать другим людям, поэтому у меня не получается социализироваться.
– Есть еще теории? Вы говорили, их несколько.
– Да. Возможно, дело в недостаточной связи между зрительной корой и лобно-височными областями.
– Поясните.
– Лобно-височные доли обрабатывают информацию, которую посылает зрительная кора. У некоторых людей обработка информации не происходит должным образом. То есть… – Она вздохнула. – Обычно, в случае правильной фильтрации сигналов зрительной коры, мозг производит отбор самых важных сигналов. Это помогает избежать сенсорной перегрузки. А если механизмы фильтрации нарушены, то никакого отбора нет.
Я кивнул и замолчал. Все просто. Все очень просто. Я просто биохимическая машина. Не более того.
– Похоже на правду, – сказал я. – Я не вычленяю самого важного. И сосредоточиться не могу. Глаза устают. Болят. И голова тоже. Весь мир орет. Или молчит. По-другому не бывает. Настроить громкость не получается.
Ольга Алексеевна кивнула.
– Значит, мой мозг и правда дефективный. Я всегда подозревал, – пробормотал я, не сдержав вздоха, и снова улегся головой на стол. – Знаете, я всегда избегал нейробиологии.
Я ведь боялся прочитать про себя что-нибудь не то. Мне этого очень не хотелось.
Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, почувствовав, как дрожат мои губы.
– Раньше не хотелось. А теперь я рад.
– Рад?
– Ну да. Раньше я думал, что я просто урод. А теперь я знаю, что дело в работе мозга, и это не моя вина. Я не выпендриваюсь, я не избалованный. Я просто такой, какой есть. Мне стало легче. Даже если у меня не этот синдром, то… – я развел руками, – то это моя физиология, и я не выпендриваюсь, как говорят некоторые. Правда же?
Ольга Алексеевна улыбнулась, и тут прозвенел звонок на перемену для младших классов.
Значит, прошло всего сорок минут. Мне показалось, что целая вечность.
Я качнулся на стуле и почувствовал, как кружится голова.
– Ой-ой, – я засмеялся и сел ровно, – Я никогда в жизни столько не говорил. Вообще никогда. Теперь кислорода не хватает.
– Попей водички.
– Да, точно.
– А как у тебя с научным докладом? Про что будешь писать?
– Ни про что.
– В каком смысле?
– Ну я не записался вовремя, так что теперь поздно. Тем более я не умею выступать перед большим количеством людей. В общем, неважно. Я пойду.
– Давай, Леша.
Я встал и подошел к двери.
– А можно мне прийти в следующий раз на факультатив?
– Конечно, приходи.
Я кивнул и вышел из маленького кабинета в большой мир. По коридору носились совсем мелкие дети и ученики постарше. Всюду слышался гул и раздавался смех.
Да, это был другой мир, которого я не понимал. Может даже, я никогда его не пойму. Но я не обязан понимать всех, как все не обязаны понимать меня.
Я просто стоял и смотрел, чувствуя, что наконец-то мне стало легче. Это не моя вина, что я не такой. Просто так получилось.
Дома я решал задачи по химии в ожидании мамы. Влад пришел домой с тренировки и лег спать, попросив разбудить его, когда придет Игорь.
Игорь считал, что спать днем нельзя, так как это сбивает режим. Но Влад иногда нарушал его запреты.
В уме вертелись строчки, но я не мог ничего написать. Почему-то не получалось.
В классе мне так и не вернули тетрадь с моими стихами. Ну и пусть.
Мама и Игорь пришли домой в 21:21 с пакетами из продуктового магазина. Я разбудил Влада, и мы пошли их встречать.
После этого мы с Владом разбирали продукты.
Я хотел есть. Но у нас больше не было никакого куриного филе по понедельникам, средам, четвергам и воскресеньям. Теперь мы ели только то, что хотел Игорь.
И в этот вечер мы ужинали свининой и пюре (я съел только пюре). Я все же дождался, когда Игорь пошел в ванную комнату.
Я постучал в дверь маминой спальни.
– Да-да?
Я открыл дверь и осторожно вошел, остановившись на пороге.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – мама сидела с ноутбуком на коленях. – Ты насчет компьютера?
– Что насчет компьютера? – удивился я.
– Ну мы же договаривались, что вернем тебе ноут после Нового года.
– Да? – Я этого не помнил, – Спасибо. Я вообще-то хотел у тебя спросить о другом.
– О чем? – Мама отвлеклась от своей работы и посмотрела на меня.
– Я всегда был таким?
– Каким таким?
– Аутичным.
– Что? – повысив голос спросила она, отложив ноутбук на тумбочку рядом с кроватью. Она никогда не ставила ноутбук на постель.
– Ну я ведь правда аутичный. Разве нет?
– Нет, – еще громче сказала она, – Кто тебе сказал такую чушь?
– Ольга Алексеевна, наш школьный психолог.