– Что? – спросил Игорь и тоже нахмурился.
– Я хочу остаться здесь. До конца учебного года. Очень сложно переводиться после третьей четверти, особенно учитывая то, что оценки выставляются по полугодиям.
Мама и Игорь переглянулись.
– Я не думаю, что… – начал Игорь, но Влад перебил его:
– Я тоже хочу, чтобы Леша остался.
Это было очень странно, потому что мы с Владом не помирились и не разговаривали друг с другом.
– Тебя никто не спрашивает, – сказал Игорь, посмотрев на Влада.
– Эй, – мама положила свою руку на руку Игоря. – Не надо так резко.
– Я сам решу, как обращаться со своим сыном, – ответил Игорь.
– Давай их послушаем. Значит, ты хочешь остаться до конца учебного года? – спросила мама, глядя мне в глаза.
Я кивнул и почувствовал, как заболели виски. Очевидно, я переволновался.
– Лиза, – сказала Людмила Сергеевна. – Вы же уже все решили. Он уедет в конце марта.
– Мы ничего не решали, – мама улыбнулась. – Тем более Влад тоже хочет, чтобы Леша остался.
– Лиза, у тебя гормональный сбой, ты не…
– Леша останется, раз так хочет, – сказала мама.
Игорь нахмурился, но промолчал. А Влад продолжал улыбаться.
И я понял, что я тоже улыбаюсь.
Впервые в жизни я почувствовал, что я… победил?
Но я не подозревал, что радоваться мне осталось недолго.
32. Конец
Любая история в мире имеет два варианта развития:
Трагедия или комедия, а по-другому никак.
Каждый поступок, каждая мысль и событие
Часть чьей-то пьесы. Стоит лишь сделать шаг.
Я устал. Так устал.
Это авитаминоз. Это все чертов авитаминоз.
Во вторник утром, 11 марта, я приехал на «Сухаревскую» на полчаса раньше начала уроков и ждал Вику внизу у эскалатора. Обычно она заходила в класс за пятнадцать минут до начала первого урока.
Я не ошибся. В этот раз Вика вышла из вагона за двадцать минут до начала урока, я подошел к ней, и мы вместе встали на эскалатор.
– Привет, – сказал я.
– Здравствуй, – Вика улыбнулась. – Ты чего такой?
– Какой?
– Не знаю. Странный.
– Я хотел спросить.
– Что?
– Ты любишь поэзию?
– Нет, это для дебилов с тонкой душевной организацией.
Я кивнул.
– А что? – спросила она.
– Ничего.
– Ну ладно. Кстати, знаешь, что я прочитала?
– Мм?
– Что секс способствует нейрогенезу [11].
Я снова кивнул.
– Надо чаще трахаться, – засмеялась Вика.
С этим утверждением я не мог поспорить. У нас не было общих тем для разговоров, кроме учебы, но разговорами наше общение не ограничивалось.
Поэтому после уроков мы пошли к ней в гости.
Несмотря на то что я не мог дать Вике почитать свои стихи, я почти поверил в то, что смогу выступить на поэтическом вечере.
Я подумал, что Ольга Алексеевна может почитать мои стихи. Если она сама пишет, то точно сможет оценить и дать конструктивную критику.
Осталось дождаться четверга. Я перечитывал свои стихи и выбирал, что может ей понравиться. Это было очень сложно. В конце концов я решил дать ей обе тетради со стихами, чтобы она сама выбрала то, что ей понравится.
И я ждал. Все шло как обычно. Мы с Викой мало говорили. Два раза я поднял руку, но оба раза спросили Артема Хвостова. Теперь он отвечал у доски очень часто. Но не очень хорошо.
В четверг 13 марта на факультативе появилась Алина.
В основном она молчала, а еще они с Соней сидели не рядом друг с другом, как раньше.
Мы говорили об экспериментах над животными.
– В 50-х годах американский психолог Гарри Харлоу ставил опыты на макаках-резус, – сказала Ольга Алексеевна. – Он отлучал детенышей от их матерей и помещал рядом с «суррогатной матерью» из проволочной сетки с прикрепленной к ней бутылочкой молока. Помимо этого была сделана еще одна «суррогатная мать» из мягкого материала. Почти все время детеныш проводил с мягким заменителем. Это помогло понять, что тактильные ощущения важны не менее, чем кормление.
– Это и так понятно, – перебила ее Женя.
– Это сейчас понятно, – сказала Вика. – А раньше никто об этом не знал.
– Да ладно. У меня есть младшая сестра, сейчас ей шесть, но, когда она была совсем мелкой, ее надо было брать на руки, чтобы успокоилась.
– Ну и хорошо. Но раньше ее бы никто не стал брать на руки.
– Все равно бред какой-то, – нахмурилась Женя.
– Давайте продолжим? – Ольга Алексеевна улыбнулась, – На самом деле сейчас этот эксперимент может показаться довольно диким, но тогда он был своевременен и очень важен. Хотя все спорно. Во многих семьях и тогда, наверное, дети получали и материальную, и духовную заботу. Но все же в пятидесятые и даже в шестидесятые американская семья могла сдать ребенка в детдом, когда мать рожала второго.
– Что? – спросила Женя, – Навсегда?
– Нет. Только на время, пока она была в роддоме.
– А отец?
– Отец в это время работал.
– Дикость какая-то, – сказала Алина.
– А что с макаками? – спросила Вика.
Я улыбнулся. Очевидно, животные были ей интереснее, чем люди.
– Когда они выросли, они не смогли вести себя адекватно, – ответила Ольга Алексеевна.
– Как это? – спросила Алина.
– Они не хотели общаться, не могли образовать пары, кусали себя до крови, кидались друг на друга. Тогда Гарри Харлоу понял, что помимо тактильных прикосновения важна игра детенышей друг с другом, чтобы они смогли социализироваться. А потом он захотел узнать, какими матерями будут самки, которые провели детство в изоляции. Он помещал самок в специальную клетку.
– В раму для изнасилования, – Соня улыбнулась, – Прекрасное изобретение.
– Прекрасное? – спросил я.
– Это сарказм, – она снова улыбнулась. – Все для науки.
Ольга Алексеевна кивнула.
– Да, только так самцы могли оплодотворить самок.
– И что случилось? – спросила Женя совсем тихо.
– Часть макак убила своих детенышей, – ответила Ольга Алексеевна. – Часть просто не обращала внимания. Но были и те, кто вел себя адекватно. Их было очень мало.
– А процентное соотношение какое? – спросил я.
– Не знаю, если честно.
– Зачем вы нам об этом рассказали? – спросила Алина. – Это, по-вашему, правильно?
– Об этом я предлагаю подумать вам, – Ольга Алексеевна улыбнулась.
– Я не хочу об этом думать, – сказала Алина. – Я хочу, чтобы в школе мне давали инфу о нормальных вещах, а не об этих ужасных экспериментах.
– В концлагерях было сделано много открытий, – сказала Соня. – Всякое бывает в жизни.
– Я не хочу об этом знать, – Алина нахмурилась. – В жизни и так много всяких гадостей, так зачем про это лишний раз говорить? Вы считаете, что это правильно, да? Эти эксперименты?
– Это не правильно. Но о некоторых вещах стоит знать.
– Зачем?
– Историю учат, чтобы не повторять прошлых ошибок, – сказала Вика. – Поэтому мы должны узнавать разные вещи.
– Не только, – сказал я. – Просто… да, мы должны знать историю, чтобы не повторять ошибок. А еще чтобы понять.
– Что понять? – спросила Женя.
– Как мы пришли к тому, что есть сейчас, – ответил я. – Нельзя рассматривать наше общество вне контекста. Чем больше мы знаем, тем больше можем понять.
– Да, – кивнула Соня. – Нам необходимо знать разные вещи. Включая те, которые нельзя классифицировать однозначно как плохие или хорошие. Именно это учит нас думать.
Я непроизвольно начал улыбаться, глядя на нее.
– А вы что скажете? – спросила Алина, которая все еще хмурилась.
– Я?
Ольга Алексеевна улыбнулась, – Я считаю, что Соня права. Мы должны узнавать разные вещи.
– Ясно.
– А еще Гарри Харлоу изучал депрессию, – сказала Ольга Алексеевна. – У него умерла жена, и он проходил курс лечения электрошоком.
– Раньше электрошоком все подряд лечили, – Соня хмыкнула.
– О да. А потом стал изучать депрессию у обезьян. Помещал их на шесть недель в закрытую темную камеру, где нельзя было даже пошевелиться.
– Это называлось «колодцем отчаяния», – вставила Соня.
– Да, точно. В общем, кормили зверей нормально, но после этого «колодца отчаяния» они уже не могли прийти в норму.
– Это ужасно, – сказала Женя, – Наверное, его эксперименты были важны, но это правда ужасно.
– Сейчас тоже проводят эксперименты над животными, – Вика пожала плечами, – Косметические компании всякие.
– Я даже мех не ношу, – ответила Женя.
– Ты не носишь, а сибиряки носят.
– Ну сибиряки это сибиряки. Там же холодно. Там это имеет смысл.
Вика кивнула, и они не стали дальше спорить.
Странно. В начале года Вика и Женя все время ругались, а сейчас нет.
Это было здорово.
Мы еще немного поговорили о том, что такое эксперимент, и чем он отличается от наблюдения. Оказалось, что эксперимент нужен для подтверждения какой-то гипотезы. Во время эксперимента экспериментатор создает ситуацию и непосредственно участвует в ней. Во время наблюдения наблюдатель не вмешивается в происходящее и может наблюдать объект или объекты в естественных условиях. Наблюдатель просто фиксирует события и собирает данные.
А в конце занятия, когда мы уже собирались, и я хотел достать тетрадь со своими стихами из рюкзака, я вдруг услышал голос Сони.
– После этого учебного года я уезжаю в Швецию. Ворона улыбнулась.
Тетрадь выпала из моих рук, и я наклонился, чтобы поднять ее.
И так и остался. Почему-то я подумал, что мое сердце из стекла, и его только что растоптали. Это, конечно, метафора. Да и не может быть никаких стеклянных предметов рядом с черной дырой.
Это просто невозможно.
Кто-то коснулся рукой моего плеча, и я встал. Это была Вика.
– Все в порядке? – спросила она.
Я кивнул и отвернулся к рюкзаку, пока остальные говорили с Соней. Я не хотел ничего слышать. Не хотел, не хотел, не хотел.