Я зашел в уголок для обжиманий и позвонил маме.
Она ответила после пятого гудка.
– Привет, Леш.
– Привет, мам. Есть билеты на тридцатое апреля. Я знаю, что мы учимся, но билет на пятнадцать часов, а уроки заканчиваются в четырнадцать двадцать. Мы успеем.
– А обратный билет? – спросила мама после долгого молчания.
– Обратный тоже найдем.
– Ну хорошо. Тогда узнай точную сумму, вечером я тебе денег дам.
– Спасибо, пока.
– Пока, – сказала мама и отключилась.
Мне стало так весело и радостно, что я чуть не запрыгал.
И вдруг кто-то ткнул меня в бок.
Я обернулся. Оказалось, что ко мне подошли Саша Соколов, Надя Соловьева и Гриша Зыбин. Саша и Надя шли в обнимку.
– Куда едешь? – поинтересовался Саша Соколов.
– В Санкт-Петербург на майские праздники, – сказал я.
– О, да ты модный. Я вот на Мальдивы полечу, буду дайвингу учиться, – улыбнулся Саша Соколов.
– Не боишься азотного наркоза?
– Чего?
– Ничего-ничего, – я улыбнулся ему.
– А что, ты с Веревкиной больше не мутишь? – спросила Надя.
Я пожал плечами.
– Интересно, кто кого кинул, – засмеялся Гриша Зыбин. – Ботанка или зомбарь?
– Просто в следующем году я возвращаюсь в Санкт-Петербург, и мы решили, что нет смысла продолжать наши отношения.
Откуда я, интересно, это все взял?
– Серьезно? – Надя приподняла брови.
Я кивнул.
– Это из-за Хвостова? – спросил Саша.
– Почему из-за него?
– Ну он тебе доводил, – ответил Гриша Зыбин.
– Не он один, – заметил я.
– Забей на него. Его все равно скоро выгонят, – улыбнулся Саша Соколов.
– Почему? – спросил я.
– Потому что он ни хрена не знает. Он же тупой, как пробка.
– Да, – Надя похлопала своими большими глазами. – Он у меня английский все время списывал.
– А у меня литру – улыбнулся Гриша. – А у тебя матешку. А больше ему никто не дает. Списывать, я имею в виду. Так что скоро его на фиг выгонят.
– Быстрее бы, – сказала Надя.
– Вы же с ним дружили, – удивился я. – Почему вы теперь так к нему относитесь?
– Потому что он вел себя как мудак, – ответил Гриша Зыбин. – Разве не помнишь? А потом еще оказалось, что он Надюхе изменял с той рыжей дурой.
– Ты же тоже об этом знал, – я посмотрел Грише в глаза. – И просил меня не говорить Наде.
– Что-о? – спросила Надя. – Ты знал?
– Надюш, – сказал Гриша, подняв руки. – Леха просто тупит. Все не так было.
– Так или нет? – спросила Надя, глядя мне в глаза.
– Так.
– Ах ты, козел! – сказала Надя. – Пойдем, Сашуля.
И они с Сашей Соколовым ушли в обнимку.
– Ты… – сказал Гриша, показав мне свой крупный кулак. – Чмо сопливое! На фига ты рассказал?
– Это же правда, – я пожал плечами.
– Блин, ну надо же понимать, что телкам можно рассказывать, а что нет.
– Я же зомбарь. Что с меня взять?
Гриша махнул рукой и пошел в сторону класса, а я остался, поражаясь своему хамскому поведению.
Влад помог мне выбрать стихотворение, которое я должен прочитать, и я тренировался.
Получалось плохо.
Я хотел заниматься как раньше, вновь сосредоточиваясь только на учебе. Но я не мог, потому что все время отвлекался. Почему раньше учиться было интереснее?
Да еще Гриша Зыбин теперь постоянно толкал меня и ставил подножки. Говорить с ним было невозможно, потому что он делал вид, что меня нет. Это раздражало, но сейчас в моей жизни были вещи и посерьезнее.
Часть заданий надо было сдавать в печатном виде, поэтому после учебы мне часто приходилось сидеть в компьютерном классе. Мне надо было написать рефераты по географии, истории, экологии, КСЕ и обществознанию.
Я поднимал руку чаще, чем пять раз в неделю, но вместо меня спрашивали других. Только Клара Ивановна спрашивала именно меня и все время вспоминала, как я перепутал «Войну миров» и «Войну и мир». Класс смеялся, но мне не казалось это смешным.
Однажды, когда я в очередной раз стоял у доски и рассказывал об изменениях в характере Пьера Безухова, Клара Ивановна в очередной раз решила напомнить об этом.
– Это ж надо, про марсиан-то. А что ты еще читаешь? Небось фантастику любишь.
– Это не ваше дело, – сказал я и сразу же ощутил, что наступила полная тишина.
Осталось только тиканье часов и звук на грани слышимости от люминесцентной лампы, к которой я почти привык.
– Что ты сказал? – Клара Ивановна сняла свои огромные очки.
– Вы ведете себя неэтично. У меня было обострение аппендицита, я выпил много таблеток и ничего не соображал от боли. Вы не должны смеяться над тем, что я говорил тогда.
Я сам не понял, откуда у меня появилось столько смелости.
– Выйди из класса, – сказала она.
– О’кей, – я помахал рукой и вышел.
Остаток урока я провел у Ольги Алексеевны.
Жизнь продолжалась.
Раньше я думал, что я не слишком нравлюсь Игорю, но сейчас я понял, что раньше еще было ничего. Теперь он постоянно орал на меня и давал подзатыльники. Если Влад был рядом и пытался за меня вступаться, то Игорь орал и на него. При маме он вел себя тише, но я решил не говорить ей об этом. Мы только-только начали понимать друг друга, и я боялся, что мама снова посчитает меня лгуном.
Однажды, когда мамы не было дома, Игорь заявил Владу, что не станет оплачивать его обучение в вузе. И что Влад должен поступать на мужскую специальность вроде инженера, а не на какую-нибудь бабскую филологию. Так и сказал.
Я, как и обещал, взялся подготовить Влада, и это оказалось очень сложно. Влад знал алгебру так плохо, что пришлось начать ее изучение с девятого класса. А физику и химию вообще с самого начала. Но мне даже нравилось, потому что физика и химия – это интересно. И сам я мог повторить все, что забыл.
Я не понимал, как работает мозг Влада, потому что мы занимались, решали уравнения и задачи, а потом он все забывал. С геометрией было получше, но алгебра давалась ему тяжело. Влад решал одно квадратное уравнение, второе, третье, потом отдыхал десять минут, и все приходилось объяснять заново. Как так?
Но мы не сдавались.
Зато он очень хорошо разбирался в языках и анатомии.
Нет. Я старался выкинуть эти мысли из головы, но один вопрос продолжал мучить меня.
И однажды я задал этот вопрос.
Мы остались дома вдвоем, и я в очередной раз объяснял Владу, как решать простое квадратное уравнение. Он кивал, решал одно, но не мог решить второе.
Мы сидели за письменным столом уже два часа шестнадцать минут.
– Ты стал счастливее? – спросил я.
– Что?
– Ну после того, как ты… ты стал счастливее?
Влад долго молчал.
– Я стал свободнее, – ответил он наконец.
– Что это значит?
– Сам не знаю, – он пожал плечами. – Просто мне так кажется.
– Но ты сам говорил, что у тебя теперь нет ничего.
– Да. Никаких ориентиров, – он улыбнулся.
Нет ориентиров.
Как лодка, которую кидает от волны к волне.
Мне часто снятся волны. Огромные волны надо мной, сквозь меня.
И я не знаю, что со мной случится.
А потом я просыпаюсь.
И все равно не знаю, что будет.
Мы с Владом продолжили заниматься алгеброй.
Весь апрель мы занимались. Влад говорил, что это бессмысленно, но я знал, что нет.
Откуда?
Да ниоткуда.
К концу месяца у него начало получаться.
Занятия с Владом отвлекали от всего остального. От всех дурацких размышлений. Я почти не думал о Соне, не обращал внимания на Игоря, который все время орал, не слушал Людмилу Сергеевну.
Мамы почти не бывало дома, потому что она начала работать еще больше. Теперь она принимала участие в конструировании какого-то подводного робота.
Почему я раньше не замечал того, как она погружена в свою работу? Она жила где-то в своем мире идеальных математических моделей, чертежей и проектов.
И она хотела, чтобы все вокруг было таким же идеальным.
Но я уже понял одну сложную, но важную вещь – ничего идеального не бывает.
Наши измерительные приборы не точны. Наши глаза не точны. В наших генах постоянно происходят ошибки перезаписи. Наши нейроны гибнут каждый день. Мы сами совершаем ошибки.
Но это и есть эволюция. Пробы, ошибки, тупиковые пути и боль. Рождения, вымирания, миграции, адаптации.
Жизнь.
Ричард Докинз [14] говорил, что мы – не то, из чего мы сделаны.
Когда я родился, я состоял из одних атомов, а сейчас уже из других.
Атомы все время меняют свое местоположение, лишь на мгновение собираясь вместе, чтобы стать чем-то, а потом вновь распадаются и становятся чем-то другим.
Вечная сансара, вечная нирвана.
Вечное пересечение божественного и обыденного.
Все мы люди.
Все мы будды.
Мы все – бодхисатвы.
35. Ожидание
В моем мире выли злые ветра, кто-то кричал, кто-то звал.
Лежали снега на вершинах острых, как бритвы, скал.
В моем мире нет состояний покоя. Вечность чуть меньше дня.
Я однажды вернусь в этот мир, а пока
Просто помни меня.
Иногда в жизни остается только усталость и ожидание, что все должно измениться.
Когда-то я не любил перемены.
Иногда Соня заходила в наш класс к Алине, и они разговаривали. Соня сидела на парте и болтала длинными худыми ногами. Стремительно теплело, и многие уже носили кеды (почему кеды стали такими модными?), но Соня носила ботинки на шнуровке.
Ее волосы уже не были черными, и она перестала быть похожей на Белоснежку. Теперь она становилась похожа… на себя.
Альбинос. Одна на двадцать тысяч.
Дни текли, плавно перекатывались один в другой, и я потерял им счет.
Так наступил мой день рождения.
21 апреля, понедельник.
Мне пришлось проснуться до будильника, потому что кто-то меня тряс.
Надо мной нависал широко улыбающийся Влад.