Мы решили поехать пораньше; две недели в Серенгети позволили бы Иэну подготовить семинар, посвященный четырехлетней работе по проблеме Маньяры. Семинар намечался на начало июня и давал возможность обменяться с коллегами результатами последних работ. Мы упаковали книги, бумаги, карты, провизию, одежду, спальные мешки и до отказа набили самолет.
Груз был тяжел и очень важен для нас. Мы захватили все, что имело ценность в наших глазах. Уиджи разместилась у меня на коленях, а генетт Алишу и Амину, свернувшихся меховыми колбасками, засунули в рукава куртки и завязали, чтобы они не удрали и не покусали нас при взлете. «Кикс» взлетел и поднимался все выше и выше, как птица на восходящих потоках воздуха.
Преодолев невидимый за тучами гребень Нгоро-нгоро (на высоте более 300 метров), Иэн понесся вдоль склона, как горнолыжник в гигантском слаломе. Острые скальные выступы терялись в бесконечности, тянувшейся, насколько хватало глаз. Вся земля под нами была в черных пятнах: в саванне паслись антилопы гну. Солнце светило нам в спину и освещало гривы и хвосты сотен тысяч кочующих животных. Малыши, бежавшие рядом с матерями, выглядели белыми пятнышками. Как мне сказали, к миграции готовилось более миллиона животных.
В Серенгети я была дважды. В первый раз в 1955 году, когда единственный смотритель парка жил в единственном домике в Банаги. Я работала для маленькой кинофирмы, снимавшей фильм «Тото и браконьеры», и меня приютили в одной из немногочисленных хижин Серонеры, где проживали смотрители парка и случайные посетители вроде меня. Во второй раз, в 1965 году, я приехала сюда снимать миграцию животных и очутилась как бы в доисторическом времени, когда по необъятным просторам свободно бродило множество животных. Но до сих пор мне не приходилось касаться научного подхода к дикой флоре и фауне, а потому нынешнее путешествие имело для меня вкус новизны.
Научно-исследовательский институт Серенгети — центр комплексных научных исследований. Он разместился в нескольких новеньких зданиях, выросших словно грибы. А вокруг простирается 7500 квадратных километров плато, на котором обитает около 2 миллионов диких животных. Для тех, кто любит нетронутые африканские просторы, институт словно бельмо на глазу. Главное здание называется Лабораторией имени Михаэля Гржимека. Животные, растения, климат, соседние племена и туристы — все это для ученых и ЭВМ элементы анализа, который позволит разработать план для поддержания равновесия всех этих факторов в данной окружающей среде. Я спрашивала себя, думали ли Гржимеки об институте такого масштаба, когда добрый десяток лет назад впервые приземлились в Серенгети.
Институт снабжен электричеством, водопроводом, специальным оборудованием. В нем работают картографы, лесоведы, биологи, экологи, этологи и прочие специалисты, необходимые для работы центра.
Попав внутрь института, я забыла обо всем и окунулась в атмосферу карт, цифр и тщательнейшей исследовательской работы. Будучи совершенно чуждой университетскому миру, я с трудом сходилась с работавшими там людьми. Однако проведенное в центре время не пропало даром. В первый же день мне объяснили, как по аэрофотоснимкам, сделанным на протяжении нескольких лет, специалисты определяют изменения окружающей среды, вызванные слонами, и показали лабораторию, где путем вскрытия устанавливают причины смерти животных. Не раз приходилось видеть, как слоны вырывают с корнем деревья, а львы убивают свою добычу, но подобное методическое собирание статистических данных для ЭВМ оказалось для меня новостью.
Очень скоро мне стало понятно, что планы создания множества национальных парков для защиты диких животных наталкиваются на серьезные проблемы. Будущее животных зависело не только от законов, охраняющих их от охотников. Стоял вопрос об увеличении популяций животных и быстром исчезновении деревьев. Никто не знал, что мешает восстановлению лесов — слоны с их аппетитом или ежегодные пожары в саванне. Ученые находили ответы лишь на отдельные вопросы. Несколько лет назад со всей серьезностью поднимался вопрос об «устранении» слонов Серенгети, но теперь, при получении новых данных, проблема потеряла свою срочность. Наука медленно идет вперед. Во время дискуссии каждый специалист оперировал своими собственными убеждениями, которые зачастую полностью противоречили высказываниям предыдущего оратора, но каждый из них говорил так убедительно, что диву даешься, как им иногда удается достигнуть согласия. Ученый всегда анализирует и подвергает сомнению все общепризнанные идеи и факты. Когда был затронут вопрос о целесообразности существования парков, мнения разделились. Идеалисты продолжали стоять на своем. К счастью, африканцы, живущие среди дикой природы, не забивают себе голову подобными проблемами. Когда они не могут что-нибудь объяснить, они говорят: «Шаури йя Мунгу» («Божий промысел»), и, наверное, они правы.
Настало время начать подсчет слонов и буйволов. Но тут над нашими головами сгустились тучи, и разразилась гроза. Самолеты из других парков пролетали над институтом и просили, чтобы за участниками присылали машины. Институт гудел в ожидании важнейшего события. На аэродроме появлялись все новые и новые лица. Пилоты готовили самолеты к полетам.
Вечером Гарвей Кроз собрал всех пилотов, штурманов, учетчиков на короткий инструктаж по слонам и буйволам, а также для раздачи карт, кинокамер и пленок и указания зон работы. Имелось шесть самолетов и десяток пилотов, которые летали по четыре часа. Для перекрытия секторов парка в первый же день надо было, чтобы большинство пилотов совершило по два полета. Самолеты могли заправляться на взлетно-посадочных полосах в саванне, куда заранее доставили горючее.
Через двое суток мы получили окончательные результаты — 2000 слонов и 50 000 буйволов.
Вечером был устроен прием по случаю успешного завершения операции. Так как основной целью был подсчет слонов, то прием состоялся на территории семейства Кроз. Нани Кроз напекла хлебцев и кексов, потратила несколько часов на приготовление соусов, нашпиговала пряностями свиную грудинку для жаркого, присланную из Найроби на специальном самолете. Мы с Анни Нортон Гриффит установили большую палатку и раздобыли стулья, столы и посуду. Солнце кануло за горизонт, словно растворившись в горной долине. Самолеты пронеслись над нами и покачали крыльями, как бы говоря: «Ждите нас». Мы наполнили все кружки свежим пивом — мучили жара и жажда. Праздник начался.
Под выцветшей крышей палатки неровным светом горели свистящие ацетиленовые лампы, вырывая из тьмы бумажные цветы и фольгу, намотанную на подпорки. Стол украшали большие глиняные котлы с горячей остро приправленной пищей и маленькие букетики диких сильно пахнущих цветов. Под открытым небом на раскаленных углях жарилось мясо. Такие праздники в саванне — редкость, а потому мы вырядились в самые лучшие из своих повседневных нарядов. По веселым лицам пробегали сполохи света, вырывавшегося из распахнутой двери палатки. Гремела музыка. Босоногие люди танцевали на траве, где ночью львы, гиены и шакалы подчистят остатки нашего пира. Большинство мужчин было в зеленом — униформа парков, но некоторые надели фуляр, или яркую рубашку, или брюки — вполне допустимая вольность ради праздника. Иэн изменил своему обычному костюму и появился в длинном желтом африканском платье, его светлые волосы развевались по ветру.
— Вы мне все больше и больше напоминаете Иисуса Христа, — сказал Джон Оуэн.
Это был наш последний вечер с друзьями из Института Серенгети.
Всю ночь я прислушивалась к рыку львов и топоту копыт бесчисленных стад. Выли и хохотали гиены, отзвуки музыки долетали до моей комнаты — ночные шумы так и не позволили сомкнуть глаз. Под моим окном продолжалась жизнь, неизменная для антилоп гну, которые год из года мигрировали, пересекая Серенгети во всех направлениях. В период непродолжительных дождей их популяция росла. В тот год появилось 200 000 малышей. В «пиковые» недели сезона рождений каждые сутки рожало не менее 10 000 матерей.
Никогда мне не забыть одного рождения, которое довелось наблюдать как-то во время миграции. Всегда хотелось присутствовать при начале жизни и запечатлеть на пленке это событие. Увидеть и прочувствовать все тяготы родов. И вот, еще находясь в Серенгети, ранним утром я выскользнула из дома до того, как первые отблески зари вспыхнули на горизонте. Львы бродили так близко, что слышалось их дыхание, но они находились в блаженном состоянии обжорства. У меня была машина без фар, но с помощью подфарников удавалось освещать дорогу и двигаться довольно быстро. Ночью прошел дождь; дорога была скользкой, и когда я добралась до долины, то остановилась, боясь увязнуть. После походов, лазанья по горам и акробатических упражнений на деревьях в Маньяре я была в прекрасной физической форме. Мне хотелось вжиться в этот мигрирующий мир. Шум стоял невероятный. В свежем предутреннем воздухе дрожали миллионы звуков. С первыми лучами солнца я погасила подфарники и тихонько двинулась навстречу потоку мигрирующих животных.
Утро началось тысячами рождений. Подлинное сотворение мира: из тьмы рождалось утро, и солнце освещало новую жизнь. Повсюду, куда ни кинь взглядом, на тонких дрожащих ножках покачивались малыши, еще дымящиеся от горячих вод материнского лона, — они спешили встать и научиться бегать: нельзя было терять ни минуты.
Мать с любовью обнюхивала новорожденного, облизывала его — первой приветствовала его появление в мире. Но с самого рождения малыши были в опасности: вокруг повсюду виднелись как предупреждение следы смерти.
Ночью вволю пировали хищники: добыча была беззащитна. Рождение и смерть были неразлучны. Повсюду валялись кости, которым суждено побелеть от солнца. Высоко в пустом небе незаметными знаками грифы указывали, где лежит утренняя добыча. Львы с трудом волочили переполненное брюхо по земле.
Повсюду учились бегать малыши: вначале они делали несколько шагов и падали, но тут же поднимались и снова делали несколько шагов. Кровь и сила приливали к их конечностям, готовя к жизни в постоянном беге, ибо нужно уметь хорошо бегать, чтобы выжить.