й народ так же, как Власов и его движение предали русский. Советская пропаганда придала термину «бандеровцы» новые коннотации. Если первоначально подразумевалось, что «бандеровец» - это «убийца» (как это было в обиходе у поляков и евреев, подвергавшихся массовому насилию со стороны ОУН и УПА в 1943-1944 гг.), то вскорости это слово стало означать «предатель», «бандит», «фашист» и даже «капиталист».
В 1944—1946гг. в советской пропаганде повстанцев УПА часто называли «немецко-украинскими националистами» - прихвостнями и холуями нацистской Германии, продолжающими сражаться против СССР даже после поражения своих покровителей. Через несколько лет после окончания войны советская пропаганда отдала предпочтение термину «украинские буржуазные националисты», который подразумевал осуждение украинских националистов уже как «капиталистов».
Советский режим, как и УПА, прибегал к демонстративному насилию, усматривая в нем пропагандистский потенциал. Одной из таких практик НКВД были публичные казни партизан УПА через повешение, на наблюдение за которыми сгоняли жителей окрестных населенных пунктов (иногда - целые группы школьников). Советская идеология превратила в героя и мученика писателя Ярослава Галана, осуждавшего деятельность националистов и убитого (предположительно) повстанцем УПА. В целом, в советском дискурсе все жертвы украинских националистов получали статус мучеников и героев.
Однако советская пропаганда полностью игнорировала и отрицала военные преступления, совершенные НКВД, советскими партизанами и военнослужащими Красной армии, тем самым не позволяя родственникам жертв скорбеть о погибших. В этих условиях многие простые украинцы стали воспринимать деятелей ОУН и УПА как антисоветских героев, а о злодеяниях, совершенных против евреев, поляков и украинцев, предпочли забыть.
В период перестройки, когда в Западной Украине возродился культ Бандеры, жители этого региона оказались под воздействием сразу двух пропагандистских нарративов - советского и националистически ориентированного украинского. Деятели антисоветского движения, среди которых были как диссиденты, так и националисты, относились к Бандере и деятелям ОУН-УПА как к иконическим фигурам антикоммунистического движения - символам свободы и независимости. Первый и второй памятники Бандере, установленные по месту его рождения (в с. Старый Угринов), были уничтожены советскими оперативниками. Третий памятник Провіднику был, по иронии судьбы, переделан из статуи Ленина.
Многие памятники, возведенные в память о жертвах украинских националистов или в честь советских героев, заменили памятниками Бандере и «героям ОУН и УПА». Бандера и украинские националисты-революционеры снова стали важной частью западноукраинской идентичности. Не только крайне правые деятели, но и основная часть западноукраинского общества, включая учителей средних школ и преподавателей университетов, стали считать Бандеру украинским национальным героем, борцом за свободу и человеком, которого следует почитать, поскольку он боролся против СССР.
В контексте постсоветской политики памяти, которая, как известно, полностью игнорировала демократические ценности, подобные аспекты в истории Украины рассматривались исключительно в апологетическом ключе. В западных областях страны главной основой коллективной идентичности стал национализм, а в восточных похожую роль стали играть своего рода пророссийско-популистские настроения прокоммунистического толка.
После распада СССР в Украину вернулись некоторые оуновские эмигранты. Эти люди (среди них прежде всего стоит отметить Славу Стецько) основали различные крайне правые политические организации, в том числе КУН. На конференциях и других мероприятиях оуновцы принялись поучать молодых историков и всячески популяризировать культ Бандеры. В это же время вышли в свет объемистые агиографии Провідника, написанные ветераном ОУН Петром Дужим и лидером парамилитарных и крайне правых организаций Евгением Перепичкой. Оуновские эмигранты (Владимир Косик) основали ЦДВР, который вспоследствии инкорпорировался во львовское учреждение Академии наук Украины. Продолжая политику выбеливания в украинской истории темных пятен, связанных со злодеяниями ОУН и УПА, ЦДВР подвел под основание культа Бандеры академическую платформу. Процесс, начатый в годы «холодной войны» такими эмигрантами, как Николай Лебедь, Петр Мирчук и Владимир Косик, вышел на новый виток своего развития.
Значительное влияние на политику памяти, проводимую украинским правительством в годы президентства Ющенко, оказывал директор ЦДВР Владимир Вятрович, следствием чего стало присвоение Бандере, как и другим лидерам ОУН и УПА, звания «Герой Украины».
В пропаганде и легитимизации культа Бандеры приняли участие многие историки, не только Вятрович. Некоторые из них (Николай Посивныч) публиковали агиографические биографии; другие (Александр Гогун) утверждали, что все антисоветское - Бандеру, ОУН и УПА, Власова и РОА - следует считать демократическим. Создатели новых постсоветских нарративов заявляли, что они занимаются разрушением советских дискурсов и стереотипов, в то время как сами они, отрицая причастность украинцев к Холокосту, применяли методику, весьма сходную с советской.
К 2009 г. на Западной Украине было открыто около 30-ти памятников Бандере и четыре музея. В его честь было переименовано внушительное количество улиц. Культ Бандеры, появившийся в постсоветской Украине, напоминает по форме тот культ, который в годы «холодной войны» практиковался в украинской диаспоре. Новыми врагами бандеровцев стали русскоговорящие жители восточных областей страны, русские и демократы, но иногда они вспоминают и о «старых» - поляках, евреях и других. Круг людей, практикующих культ Бандеры, очень широк. Среди последователей Бандеры можно встретить, с одной стороны, бритоголовых крайне правых активистов, демонстрирующих во время коммемораций фашистский салют и дающих понять, что Холокост был «светлым периодом» европейской истории. С другой стороны, к сторонникам Бандеры относятся также учителя старших классов и профессора университетов. Обе группы предполагают, что Украина находится в зависимости от России. Иногда они утверждают, что страна оккупирована демократами или русифицированными восточными украинцами, которых они хотели бы украинизировать или бандеризировать. Конструктивную критику и научные исследования деятельности Бандеры и украинских националистов эти люди воспринимают как политическую кампанию против своего народа (или как бандерофобию).
В постсоветской Украине культ Бандеры принял еще более эксцентричные формы, чем в диаспоре: бизнесмены и крайне правые деятели занялись его коммерциализацией (открывая пабы с символикой УПА и организовывая в честь Бандеры музыкальные фестивали). Культ также оказался привлекательным, например, для людей, которые первоначально считали львовский памятник Бандере слишком монументальным и не проявляли интереса к парамилитарным структурам. Разрастание культа придало новый масштаб деятельности крайне правых организаций,
ряды которых стали пополняться за счет передовых интеллектуалов. Показательным примером этого может служить фигура Сергея Квита, [бывшего] ректора Національного університету «Києво-Могилянська академія», который, помимо написания в Українському вільному університеті в Мюнхене апологетической диссертации о Дмитрии Донцове, является членом КУН.
Другая сомнительная форма памяти о Бандере и ОУН-УПА была создана сообществом польских кресов. Эта группа встроила историю этнической чистки поляков Волыни и Восточной Галичины в националистический нарратив польской мартирологии, отрицающий националистическую политику II Речи Посполитой и злодеяния польских подразделений, совершенные против украинского мирного населения. В целом ряде националистических публикаций эти авторы прибегли к инструментализации страданий жертв этнической чистки поляков. В 2004 г. вышла в свет биография Бандеры, написанная Эдвардом Прусом. В каком-то смысле она полностью противоречила постсоветским националистическим искажениям. Историк движения кресов объединил советские дискурсы с польским националистическо-мученическим нарративом. Придя к выводам, отличным от тех, которые сделали Вятрович и Гунчак, Прус все же согласился с ними в том, что определение «еврейский большевизм» является не стереотипом или признаком националистического восприятия действительности, а действительно чем-то таким, что имеет под собой реальные основания. Для понимания сути позиции сообщества кресов следует учесть два аспекта. Во-первых, в 1945-1990 гг. коммунистическая политика Польши не предоставляла больших или вообще каких-либо возможностей скорбеть о жертвах ОУН и УПА и прийти к примирению в этой очень сложной части польской истории. Во-вторых, после 1990 г. мультипатриотическая и популистская (в целом - просто некритическая) политика примирения между Польшей и Украиной не уделяла большого внимания жертвам украинских геноцидных националистов и польских вооруженных формирований, уничтожавших украинское гражданское население. Эта политика, которой придерживались как многие ведущие польские и украинские интеллектуалы, так и политические деятели, предусматривала почитание антисоветских армий (УПА и Армии Крайовой), которые боролись за «независимость» своих народов.
Систематические коммеморации Провідника, которые устраивали националистические круги украинской диаспоры, не прекратились и после распада СССР, при этом несколько ветеранов ОУН и УПА, оказавшихся после войны в Мюнхене и лично знавших Бандеру, все же заявили мне в своих интервью в 2008 г., что навязчивое увлечение Бандерой в Западной
Украине находится за гранью их понимания. Они поделились со мной наблюдением, что установившееся восторженное отношение к Провіднику напоминает им о культе рубежа тридцатых и сороковых годов, и заявили, что такой культ искажает понимание не только личности Бандеры, но и истории его движения. Некоторые из них были также обеспокоены коллективным отрицанием злодеяний ОУН и УПА. Правда, никто из них так и не пожелал рассказать о конкретных военных преступлениях, которые совершали националисты, хотя все они были хорошо о них осведомлены.