Мотивы, в связи с которыми возникает преклонение перед Провідником, не вполне приемлемы для украинцев, проживающих за пределами ареала распространения его культа. В ответ на предложение облсовета галицкого Тернополя «установить памятник Бандере» горсовет Ужгорода заявил, что «не разделяет восхищение» Бандерой и «считает агитацию за какие-либо радикальные действия возмутительной».
В восьмидесятые годы Химка и Марплз не были критически настроены к украинскому националистическому движению, однако в девяностые годы эти историки переосмыслили свое отношению к этой теме и принялись детально ее изучать. Несколько «либеральных» историков из западных и восточных областей Украины, напротив, выразили мнение, что историю Бандеры и его движения следует искажать намеренным образом, чтобы примирить западных и восточных украинцев и помочь Украине вступить в ЕС.
В статье Софии Грачевой, которая вышла за пять лет до первой публичной дискуссии о Бандере, была подвергнута резкой критике спорная позиция историка Ярослава Грицака. Этот ученый фактически маргинализировал погромы, поскольку поставил под сомнение информацию об их масштабах и возложил ответственность за них только на немцев, советы и, косвенным образом, на самих евреев (в силу якобы «антиукраинского» характера свидетельств, которые были предоставлены жертвами погромов). Кроме того, Грицак отрицает, что идеология ОУН содержит антисемитские элементы, и разделяет стереотипную точку зрения лидера ОУН(б) Ярослава Стецько о «еврейском большевизме», проявляя при этом большую симпатию к так называемым традиционным еврееям, чем к политически активным. Критика Грачевой вызывает обеспокоенность, поскольку она является по существу правильной и адресованной ученому, представляющему прогрессивные и независимые круги украинских историков (книга Грицака «Очерк истории Украины», впервые изданная в 1996 г., а затем много раз переиздававшаяся, широко используется в украинских университетах и школах; несмотря на отдельные недостатки, связанные с оценками событий Второй мировой, это издание остается одним из лучших в этом ряду).
Дискуссии о Бандере, состоявшиеся в 2009-2010 гг., продемонстрировали, что в итоге не только украинские националисты, но и многие украинские «либеральные» и «прогрессивные» интеллектуалы не застрахованы от воздействия культа Бандеры и по разным причинам отказываются замечать научные исследования, посвященные деятельности украинских националистов. С одной стороны, некоторые из этих интеллектуалов критикуют историков-националистов и крайне правых деятелей, таких как Вятрович и Тягнибок. С другой стороны, они пропагандируют и легитимизируют культ Бандеры, но делают это более изощренным способом. В отличие от Вятровича и Тягнибока, поддерживающих крайне правый националистический культ Бандеры, «либеральные» интеллектуалы отдают свой голос за культ человека, который в их глазах символизирует сопротивление. Некоторые из них в ходе этих дискуссий защищали Бандеру как «неудобного героя». Другие утверждали, что он является элементом «регионального плюрализма символов» или неотъемлемой частью украинской коллективной идентичности.
Вопрос о том, были ли политические конфликты 2013-2014 гг. и гражданский конфликт 2014 г. каким-то образом связаны с культом Бандеры и апологетическим отношением некоторых слоев украинского общества к экстремистскому украинскому национализму, не является предметом данного исследования, но его следует затронуть, поскольку эти вызывающие беспокойство события имеют для украинского общества и государства катастрофические последствия. Было бы неправильно делать допущение, что к этому насилию привели исключительно или в первую очередь культ Бандеры или апологетическое отношение к украинскому националистическому движению. Такое предположение исказило бы многообразие культурных и политических отношений, существующих между «западными» и «восточными» украинцами, а также между Украиной и Россией, и привело бы к игнорированию сложностей политической ситуации, сложившейся в Украине, реабилитируя тем самым политику Владимира Путина и других заинтересованных сторон. Тем не менее именно рост национализма в Западной Украине, наряду с очевидной неспособностью переосмыслить значение личности Бандеры и события его эпохи, способствовали поляризации и радикализации умонастроений постсоветской Украины. В Западной Украине этот процесс связан с установкой памятников Бандере и другим националистам, а на Востоке страны - с сохранением памятников Ленину и другим советским деятелям, включая возведение новых памятников Сталину. При этом следует учесть, что в настоящий момент в культурной, интеллектуальной и политической жизни Украины демократия и концепция гражданского общества не играют существенной роли и их иногда путают с национализмом и другими формами экстремизма.
Неспособность к скорби. Отсутствие эмпатии. Сакрализация. Травма
Первые открытые дискуссии о Бандере, состоявшиеся в 2009-2010 гг., показали, что такие темы, как деятельность Бандеры и ОУН-УПА или Холокост и причастность к нему украинцев, могут быть предметом свободного обсуждения, но этот опыт также показал, что украинские интеллектуалы не готовы переосмысливать свое отношение к затронутым на них вопросам.
Одна из важных причин, по которой украинцы не могут переосмыслить «неудобные» моменты отечественной истории, заключается в том, что для того, чтобы такой процесс состоялся, к жертвам украинских националистов необходимо испытывать эмпатию - сострадать им, и через сострадание прийти к постижению всех трудных аспектов украинской национальной истории. Такая эмпатия, однако, не может появиться в условиях, когда культ Бандеры и прославление (даже сакрализация) исполнителей преступлений де-факто легитимизируют политику геноцида, а жертв ОУН и УПА объявляют виновными в своей гибели. Такое мышление одновременно преуменьшает, отрицает и прославляет преступления ОУН и УПА, предлагая украинцам солидаризоваться с преступниками, ставшими в постсоветском дискурсе «народными героями», «вечными героями» или «героями Украины». Возникновение таких социальных обстоятельств связано с наличием своего рода коалиции молчания, другими словами - коалиции коллективного и, возможно, даже организованного отрицания. Впрочем, эти процессы развиваются в значительной степени неосознанным образом, что можно сравнить с ситуацией, сложившейся в первые послевоенные десятилетия в Германии. В итоге тех немногих, кто не восхищается преступниками и сочувствует жертвам украинских националистов, осуждают и дискредитируют.
Интересно отметить, что в постсоветской Украине некоторые ученые, в основном «либералы», скорее будут проявлять эмпатию к польским, чем к еврейским и украинским жертвам массового насилия ОУН-УПА. Эти интеллектуалы не отрицают тот факт, что польские мирные жители были убиты украинскими националистами. Но они не могут признать и заявить, что те же люди по аналогичным мотивам убили значительное число евреев и украинцев. Лишь в некоторый степени этот феномен можно объяснить тем, что этнические чистки поляков лучше изучены, чем оуновский террор против евреев и украинцев. Все эти вопросы исследованы несколькими учеными подробным образом, и все главные выводы известны достаточно давно. Однако причины отрицания массового насилия против евреев и украинцев, судя по всему, отличаются друг от друга. В то время как причиной для отрицания насилия против евреев, очевидно, является национализм, глубоко
укоренившийся в украинской научной и политической культуре, в случае с насилием против украинцев отрицание связано чувством глубокого стыда за «национальных героев», убивавших членов своей же этнической группы.
Вполне очевидно, что тщательная и продолжительная националистическая сакрализация Провідника и его движения была бы гораздо более трудно осуществимой, если бы жители Западной Украины не столкнулись в свое время с советской оккупацией и последовавшими за ней террором и пропагандой. Советский режим не только наносил сокрушительные удары по ОУН и УПА, но и повсеместно подвергал жестоким гонениям мирное население Западной Украины. Почти каждая семья Восточной Галичины и Волыни так или иначе пострадала от советского террора. Многие люди, которые поддерживали УПА (или их в этом только обвиняли), были убиты, арестованы или депортированы в ГУЛАГ. В этих условиях для украинцев Восточной Галичины и, в меньшей степени, Волыни Бандера и его сторонники стали символом сопротивления советскому режиму.
Поклонение Бандере не как «фашисту», а как символу «сопротивления» является результатом постсоветской патриотической сакрализации Провідника и его движения. Такая установка позволяет поклоняться Бандере, избегая при этом обвинения в одобрении его деятельности или солидаризации с его геноцидными идеями. Подразумевается, что тот, кто установил позитивное эмоциональное отношение к Бандере, почитает его только потому, что Бандера противостоял СССР, а не потому, что он пытался установить в Украине фашистскую диктатуру или призывал к уничтожению этнических и политических «врагов украинского народа». Такой подход также подразумевает, что ОУН и УПА, символом которых стал Бандера, упоминаются только как движения, оказывавшие сопротивление СССР и нацистской Германии, а не как движения, подражавшие фашизму, перенимавшие его идеи и, в конечном счете, уничтожившие на западноукраинских территориях свыше 100 тыс. жителей различных национальностей. Такая память о Бандере и его движении делает процесс примирения с украинским прошлым невозможным. Косвенным образом это означает отрицание Холокоста (или причастности к нему украинцев) и неуважение к жертвам украинских националистов.
Процесс принятия ответственности за отечественную историю - это процесс исцеления общества, в результате которого общество переходит от посттравматического состояния к состоянию осознания всех аспектов своего прошлого. В этом смысле культ Бандеры является не только исторической проблемой, но также имеет и социально-психологическое измерение. В украинском обществе возникла ситуация, когда одна украинская травма подавляет другую.