Размышляя, снимала краску с двери, слой за слоем. Снятые таблички лежали на полу.
- Рано вы меня из квартиры выселили, - раздался особенно гулкий в подъезде голос Семилесовой.
Тася вскинула глаза. Старуха пристально смотрела на то место, где еще недавно значилась ее фамилия.
- Эта дверь не имеет цены. Я просто реставрирую. Никого не выселяю.
Эмма Витальевна еще больше поджала тонкие губы и прошла в квартиру.
- Мне звонила риелтор, - кинула в спину девушка. - Для вас есть неплохой вариант.
- Единственный вариант для меня - комната, в которой я прожила всю свою жизнь, - даже не обернувшись, ответила Семилесова.
Каждый день в квартире, где Тасе принадлежала большая часть, настраивал ее еще больше против соседки. Бесшумно скользя по коридору, Семилесова умудрялась слышать и видеть все. Она словно читала мысли. Если Тася собиралась вынести ненужную мебель, все местные забулдыги, ранее согласные за бутылку помочь, вдруг исчезали с поля зрения. Риелторша, довольно профессионально сработавшая с Галей и Мусой, отказалась находить варианты для старухи.
- У нее глаз дурной! – выпалила в последнюю встречу и сорвалась на машине.
Соседка, вроде, и не делала ничего конкретного. Просто она захватывала само пространство, воздух. Оккупировала. Мешала.
Тася, не привыкшая делить квартиру с чужим человеком, довольно болезненно переживала это насильственное сосуществование.
- Свет, я сама, конечно, дура. Оставила договор на поставку на столе в кухне. Захожу, вроде бы бумаги лежат, как и лежали. А она мне заявляет вечером, что зря я связываюсь с этой фирмой. Смотрит в глаза, спокойно так, равнодушно, как удав. Мне бы сказать, что не ее дело! А Эмма разворачивается и уходит, - долго и в красках говорить по сотовому не получалось, оставалось давать лишь краткую обрисовку ситуации, поэтому до подруги не доходило, почему надо терпеть это давление. Высказала бы бабке, что думает, и все дела.
Край наступил тогда, когда Семилесова каким-то образом вмешалась в Тасины отношения с Лисовским. Егор появился в жизни девушки пару месяцев назад. Искренний, веселый, общительный. Она успела поверить ему. И привыкнуть звонить по любым мелочам.
Молодые люди бродили по вечерам, взявшись за руки. Гуляли по набережной, кормили птиц. Егор рассказывал о бывшей жене, и почему не сложилось семейного счастья. Что особо понравилось Тае, не обвинял супругу, и не унижал себя. Просто разошлись. А раз не родилось детей – разошлись совсем.
Лисовский владел фирмой. Что-то связанное с машинами. Дела шли неплохо. Форс-мажоры были, но от этого никто не застрахован.
Когда заходили разговоры про работу Егора, у Таси замирало сердце. Вот сейчас, все произойдет, как описывается в дамских журналах: любимый попросит взаймы, зная, что у нее есть деньги, а потом исчезнет. Но Лисовский не просил. И не исчезал.
Они решили вместе отмечать новый год.
Тася на пару дней ездила к себе в город, приводила в порядок документацию по магазину, одаривала Светку и ее семейство.
Для Егора нашлась очаровательная вещица, которая ему должна была понравиться: старинный, начала прошлого века зажим на галстук. Предвкушая приятный праздник, Таисья сошла на перрон. Ее никто не встречал. Но этому удивляться не приходилось. Она не хотела смазывать впечатление от встречи усталым видом. Все на вечер.
Эмма Витальевна, глядя, как готовилась к гостю по возвращении соседка, поджимала губы и хмурилась. Заходила в кухню, подыскивая причину, но через минутку уходила. Если хотела что-то сказать – говорила бы. Молчала.
К половине девятого у девушки уже стояли на столе салатики, в углу комнаты источала аромат еловая веточка с игрушками, а сама Тася примерила новое платье и туфли.
Егор не звонил. Его телефон был недоступен. Мало ли, конечно, какой могла быть причина. Девушка старалась не думать о плохом. И подавляла неприятные волнения, подкатывающие все чаще и чаще.
В десять раздался сдержанный стук в дверь. Семилесовой не спалось.
- Да? – Тася постаралась не выдать раздражения, это же только мелочи, когда ты ждешь одного, а приходит другой.
Мелочи.
Старуха окинула глазами стол, комнату, саму девушку. Потом переступила через порог.
- К вам должны прийти?
- Сегодня праздник.
- Он не придет, - оставалась еще вероятность, что Семилесова сошла с ума, и говорит про новый год.
Но это предположение как-то не вязалось с ее общим видом, ее тоном, ее сдержанностью и безучастностью.
- Кто не придет? – Тая решила не сдаваться, соседка не обойдется в этот раз спокойствием.
- Ваш ухажер, - та слегка приподняла тонкие брови и словно выплюнула ответ.
- Как я понимаю, тут тоже не обошлось без вашего участия? – девушка ненавидела эту пиковую даму, хотела впиться ногтями в ее сухую кожу, обхватить пальцами куриную дряблую шею и сжимать-сжимать до последнего выдоха.
- Тоже? – переспросила Эмма. - Не понимаю.
Но Таисью уже несло. Она начала вслух припоминать все прегрешения соседки – кажущиеся и настоящие. Самое странное, что та не порывалась уйти по своему обыкновению. Стояла и слушала. Иногда усмехалась, морщилась, кривила губы. Но не произносила ни слова в свое оправдание.
- Вы хорошо подготовились к празднику. У вас просто офигенный подарок для меня! – кричала Тася, а потом трясущимися руками достала папку «Дело» из архива дяди. – Что ж, у меня тоже есть чем вас удивить!
Эмма взяла, открыла и как-то дрогнула. Все ее ухоженное лицо будто собралось в одну точку посередине. Как это могло произойти, девушка не знала. И средоточие этого лица шарило по бумагам из папки, читало и не видело.
Потом старуха как-то едва слышно охнула и осела на пол.
У Таи все не получалось набрать номер «Скорой». Пальцы не попадали в нужные кнопки, сбивались, мешали. Потом девушка не могла назвать точного возраста соседки. Потом капала «Корвалол» в стакан и пыталась влить пахучую жидкость между стиснутых зубов.
Приехавшая медичка меланхолично сообщила:
- У вашей бабушки – предположительно инфаркт. В больницу надо везти. Или отказ напишете?
- Это не моя бабушка, - отказалась от сопричастности к Семилесовой Тася.
Медичка неодобрительно покосилась в сторону накрытого праздничного стола, вздохнула, заполнила какие-то бланки и крикнула в коридор санитару:
- Палыч, неси носилки. В 13-ю повезем. А вы, - она оценивающе взглянула на Таисью, - барышня, соберите документы, вещи что ли какие. Завтра не приемный день, не в казенном же ей ходить.
Девушка покорно кивнула и юркнула в комнату Эммы Витальевны. Святую святых, куда доныне даже глазком не заглядывала. Да, и сейчас было не время. Документы, наверняка, лежали в старинном комоде? Порывшись, Тася нашла паспорт и полис. В первый попавшийся пакет покидала найденное белье, халат и гигиенические средства. Решила, что на завтра-послезавтра этого хватит. А потом, может, найдет, кому сообщить, что соседка в больнице. Хотя, за время проживания со старухой, не видела никого, кто ее бы навещал.
- Вот, - протянула собранное врачихе.
Та как раз командовала Палычем и, видимо, водителем, которые положили Семилесову на носилки и выносили в коридор.
- Оперативненько, - скривилась, как от уксуса, медичка. - Ладно, хорошо отпраздновать. С наступающим.
Тася закрыла входную дверь и сползла по ней на пол. Хотелось рыдать. Но слезы царапали глаза, не проливаясь наружу. Вот тебе и новый год. Новое счастье вперемежку со старым.
Она понимала, что навсегда возненавидела смешанный запах хвои, мандаринов и салатов. И эта смесь теперь будет ассоциироваться только с пожеланием врачихи "Скорой". Тася поймала себя на мысли, что пытается вспомнить, как именно выносили Семилесову: головой или ногами.
- Бред! - простонала в пустоту квартиры.
Заставила себя подняться. На улице бухали фейерверки, кто-то визжал и смеялся.
Шатаясь, добралась до своей двери. Споткнулась об рассыпавшуюся по полу папку. Присела, начала собирать бумаги. Аккуратно, методично, уголок к уголку.
Тася изучила их давно. И знала, что строгого мужчину - Семилесова Виталия Павловича осудили, как тогда говорилось, за антикоммунистические настроения. В деле лежали все допросы и доносы на упомянутого человека. Потом подробно перечислялись места заключения. И нельзя было догадаться, почему он так часто кочевал. Если не знать, что Семилесов – потомственный врач-химик. Если не обратить внимание на свернутый квадратиком тетрадный листок.
"Дорогие мои Эльза и Эммочка!
Нет, я не тешу себя мыслью, что это письмо когда-то попадет в ваши руки. Скорее всего, оно затеряется в секретных архивах, где я - всего лишь номер. Но все-таки я хочу покаяться перед вами. За все то, что мне пришлось делать. На моей совести жизнь десятков людей. Хороших. Честных. Специалистов своего дела. Выступая их мучителем и палачом, я оправдывал себя тем, что защищаю вас, мои любимые девочки. Оправдывал, пока не пришло осознание, что именно я делаю. Мне приходилось испытывать лекарства на живых людях, травить и калечить. Нет, не буду обвинять, что заставили, вынудили. Невозможно заставить, пока ты сам не соглашаешься. И сегодня я выношу приговор себе. Сам. Разрывая цепочку между мной и вами.
Люблю вас, мои прекрасные девочки".
Эмма Витальевна беспрерывно гладила и сминала пальцами ткань пододеяльника. Отворачивалась в сторону, а потом опять впивалась взглядом в Тасино лицо.
- Тут суп, - показывала девушка, - здесь второе.
- Спасибо, не стоит, тут прилично кормят, - сдержанно поблагодарила Семилесова.
- Я не нашла, кому сообщить, что вы в больнице, - чувство вины оказалось гораздо глубже, чем можно вообразить.
- А никого и нет, - Эмма усмехнулась с едва заметной горчинкой.
- Нет? – Тая как-то вдруг сразу устала.
Тяжело опустилась на стул.
- Не поможете мне? – соседка начала приподниматься. – Мне теперь трудно двигаться. Надо выйти в коридор… Не хочу при этих, - она кивнула на товарок по палате.