Жизнь цвета радуги. Сборник рассказов (СИ) — страница 12 из 31

Девушка обхватила старуху и помогла встать на ноги. В голове пульсировала зарождающаяся боль. И сумятица мыслей мешала четкому осмыслению происходящего.

В коридоре пахло хлоркой, сновали дежурные врачи. Выбрав местечко подальше от периферии, соседки сели на скамейку, производя издали впечатление приболевшей бабушки и заботливой внучки. Вблизи картина была нашпигована чувством вины, привычкой видеть плохое и навязанной близостью.

- Вы не поверите, но единственным близким мне человеком был Добров Иван Петрович, - опустив голову, вдруг начала рассказывать Семилесова. – Подозреваю, что он относился ко мне так же. Хотя долгие годы я считала, что это не так. Где вы обнаружили папку на отца?

- В тайнике дяди. Случайно.

- В этой жизни все предопределенные события происходят как бы случайно, - Эмма Витальевна подняла глаза на Таю, впервые заметившую, их глубокий синий цвет.

Наверное, соседка была необычайно хороша в молодости. Существуют, конечно, люди, лишь с годами обретающие красоту. Но в Семилесовой это было монументальным и исконным. Как в двери, за которой она жила.

- Наша с вами квартира когда-то давно, еще до моего рождения, принадлежала семье отца. Пять комнат, кухня, черный ход и даже каморка для прислуги. Необычайная роскошь, да? – синева подернулась слезами. Не горечи, нет, маленькая Эмма родилась в коммуналке, уплотненной Советами. – Отец привел маму уже в одну комнату. Он был врачом. Хорошим врачом. И, наверное, когда-нибудь смог бы вернуть всю квартиру. Но на него написали донос. Коллеги, не раз бывавшие у нас в гостях. Папу забрали. Первое время мама носила ему передачи. А потом, - старуха развела руками, ее история не казалась удивительной или особо оригинальной.

Тася даже могла предположить, что кляуза была написана, либо потому что некто заинтересовался жильем, либо юной тогда Эльзой. Ведь наверняка, Эмма пошла в мать красотой?

- Сразу после войны, - продолжала Семилесова, - к нам подселили нового жильца – Доброва. По тому, что ему выделили две комнаты, можно было заподозрить, в каком ведомстве он служит. Иван Петрович был интеллигентен, вежлив, умело уходил от сомнительных разговоров. Но, пожалуй, я единственная, стала испытывать к нему добрые чувства. Другие не доверяли. Мамы на тот момент уже не стало, я подрабатывала санитаркой в госпитале. Возвращалась довольно поздно. У Ивана Петровича вдруг появилась привычка выходить мне навстречу. Знаете, если бы не его участие во мне, я не стала бы тем, кем стала.

- Вы любили дядю? – слетело с языка шелухой.

Разве эти слова могут обозначать отношения? Все устремления, порывы – заключаются не в них. И Тасе был не важен ответ в фонетическом эквиваленте. Достаточно видеть, как задрожали губы Эммы Витальевны, какая мука пронзила все ее существо, заставив скрючится в невыносимой позе.

- Однажды я попросила его узнать о папе. Иван сначала долго отговаривался, а потом отказался наотрез.

- Почему? – Тася почти перешла на крик в своем непонимании. – Он же достал эти документы, хранил в шкафу.

Семилесова вдруг улыбнулась.

- Вы, правда, не понимаете? – она пожала пальцы собеседницы. – Иван не хотел, чтобы я узнала всю правду об отце. Представьте, это гуманнее, думать, что его оклеветали и как тысячи других он сгинул в застенках, чем знать правду.

Тася покачала головой. Старая женщина сказала:

- Я не смогла простить и понять тогда отказа. Увы. Тешила себя мыслью, что Добров приведет жену и у меня появится больше поводов его ненавидеть. А он, - махнула рукой и вздохнула.

Говорили долго. Объясняли то, что мешало понимать и верить. Эмме не нужна была другая квартира, она, действительно, хотела завершить жизнь в этих стенах. Пронизанных духом разбитой семьи и любви. Тася пообещала это.

К истории с Лисовским соседка имела только самое опосредованное отношение. Он пришел накануне. Долго выспрашивал все про Таисью, посидел на кухне с поникшей головой. А потом вдруг достал симку из телефона и спустил ее в унитаз.

- Передайте, что я не приду, - сказал, как отрезал.

Семилесовой было тяжело. Видеть, как соседка готовится ко встрече, которой не суждено состояться. А потом выслушивать все обвинения.

- Вы не расстраивайтесь так, Тася. Наверное, мы слишком похожи. Я тоже принимала скоропалительные решения в вашем возрасте, - конечно, Эмме легко прощать и быть великодушной.

А как найти смелость простить себя Таисье? Тем более, после слов, что завещание Семилесовой оформлено на нее? Да, наверное, с этим можно жить. Забыть и не видеть во сне. Чувствовать свою правоту во всем. Поверить в неслучайность случайного. Только Тася этого не умела.

- Я приду завтра, - пообещала искренне. – Принесу пирог. Вычитала новый рецепт, а проверить повода не было.


Семилесова Эмма Витальевна умерла через час после ухода Таси из больницы.


Тася оглянулась на дверь. Странно, без своих табличек и звонков, она стала безликой. В ней больше не чувствовалось напряжения жизни. Стертая краска оказалась негативом. Можно проявить и получить шедевр. Можно запороть и рыдать над выкидышами фото. Это искусство – не перегнуть палку. Редкое.

Теперь бесполезно давить на звонок и слушать его дребезжание в пустой квартире, никто не выйдет. Никто.


Жизнь цвета радуги.


Каждый (красный)


Тася просыпалась каждое утро с осознанием того, что срочно необходимо что-то менять, за что-то бороться. Поэтому гнала прочь мысли о годах, идущих вперед, о необходимости проживания в одной квартире с давно чужим человеком, о морщинках под глазами, которые скоро будет не способна скрыть никакая дорогая косметика, о том, что некогда весьма роскошная фигура несколько погрузнела...

Женщине было тридцать три. Возраст Христа. Говорят, это ключевой этап для мужчины. Мол, для слабого пола - тридцать три это просто очередные двадцать пять с хвостиком...

Тася настраивала себя, что последнее весьма вероятно. Ей посоветовали упражнение. Надо просыпаться каждое утро с улыбкой, вне зависимости от качества своего изображения в зеркале, и манящим тоном произносить себе слова любви или просто ласковые прозвища. От искусственных комплиментов организм должен был воспрянуть, выработать гормон молодости и повернуть процесс неминуемого увядания вспять. Тася занималась этими упражнениями уже полгода.

Кирилл сначала смеялся, потом кривился, после крутил пальцем у виска... А сейчас не обращал внимания. Тем более, их режим совпадал только один раз во время рабочей неделе, когда у мужчины была работа с аспирантами, и он мог приходить в универ на час позже.

Сегодня был вторник. Значит, Кир уже ушел. Тася потянулась на кровати, приклеила на лицо улыбку и поспешила умываться.

Зубная паста не захотела выдавливаться из пустого тюбика. Конечно, женщина забыла купить новую, а муж и не подумал "поделиться". Тася, скрепя сердце, почистила зубы просто щеткой. Улыбка в зеркале отражалась все более натянутой.

На кухне в раковине была гора немытых тарелок - вечером к Кириллу приходили голодные аспиранты - а помыть он и не подумал. Зачем? Он человек ученый. Не барское это дело!... Так, кофе выпили, батон съели. Можно, конечно, разжарить яичницу... Но масло тоже закончилось. А вареные яйца Таина ненавидела с детства.

Пришлось бежать на работу, подкрепившись парой-тройкой сухариков из пакетика и лишними комплиментами своей выдержке: милая, родная, ненаглядная, терпеливая, понимающая!


Охотник (оранжевый)


Уже подходя к остановке, Тася заметила, что ее автобус, который вечно приходилось ждать, трогается с места. Проклиная модные шпильки, кинулась за ним. Женщина летела, как каравелла на всех парусах, не обращая внимания на выбоины на тротуаре, на боль в вывернутой когда-то щиколотке, на чей-то недовольный окрик, когда кто-то попался на дороге. Но уже перед самыми дверями маршрутки Тасю перехватили сильные руки. Она недовольно оглянулась. Водитель, видимо, не заметил ее спешки, и тронулся. Женщина осталась стоять на остановке в обществе...

Ба! Стас! Бывший (как много "бывших", когда тебе за тридцать) красавчик-одноклассник. В него были влюблены все девчонки, и Тася, разумеется тоже. Он - гад такой - встречался с каждой ровно три дня, до первого поцелуя, а потом переходил к следующей. Тася помнила его поцелуй до сих пор. В свои тогдашние шестнадцать - Стас целовался мастерски.

- Куда спешим, Таська?

- На работу, вестимо, - стараясь улыбаться так, чтобы был поменьше виден второй подбородок и легкие морщинки в уголках глаз ответила женщина.

- Тогда, давай подвезу, - Стас галантно распахнул дверцу фиолетовой "Калины". - Ты мне расскажешь, как живешь-бываешь. Я тоже поделюсь бытием...

Тася впорхнула на сиденье, радуясь сэкономленной двадцатке и тому, что не придется нюхать ароматы чужого парфюма вперемежку с миазмами пота.

Всю дорогу Стас заливался соловьем. Пел песни, что получает бешеные бабки, что жена у него красавица, сын - круглый отличник. Женщина, знать, поддакивала, улыбалась, где надо, и советовала, по какой дороге проехать быстрее. Таина знала, что финансы у одноклассника - как у всех (иначе не ездил бы на такой машине), что женился он по залету на Людке из параллельного, что сына его уже три раза чуть не выперли из школы, только папа жены - какой-то чин в ГУНО - пособил внуку. Но зачем рушить такую красивую сказку? Тем более, Тасе хотелось, наконец, узнать, что Стас от нее хочет. И еще - по-прежнему ли он так вкусно целуется?...


Желает (желтый)


Стас подвез до самых дверей, галантно выпустил из машины, проводил под ручку по крутым лестницам. Тася удовлетворенно отметила завистливые взгляды сослуживиц и заинтересованные сослуживцев. Это приятно пощекотало самолюбие. На губах женщины теперь уже блуждала вполне искренняя улыбка.

- Пока, - одноклассник выжидающе смотрел прямо в глаза Таине и не выпускал ее руку из своей. – Может, встретимся вечером? Поболтаем… А то я тебе все про себя, да про себя. А ты ни о чем не рассказала.