Девушка опять закрыла ему рот.
- Не надо слов! Они лишние. Я тебе отдала ледяное сердце. Ты верни мне живое…
- Как? – только прошептал Виталий.
- Получи премию десять раз подряд. Потом посмотрим… На одиннадцатый… - и исчезла, просто растворилась в воздухе, как мираж.
Никита открыл глаза. История походила на сказку. Разумеется с оговоркой «не для детей до 18-ти…».
Саша и Мороз выжидающе глядели на него.
- Не хило, - прошептал в ответ водитель. – И сердце ему… И дочку, значит, оставил… Его ищете, что ли? А почему не он сам?
- Это в сказках так бывает, - проговорил Иван Иванович. – Десять лет подряд он получал премию. Заслуженно, между прочим, никто не спорит.
- А Нелли? – Кит ждал, что Виталий, как положено в реальности, женился на ней, несмотря на ночь с Миланьей.
Мороз покосился на внучку и пожал плечами.
- Ничего не знаем. Вышла замуж, уехала за границу, папочка для нее расстарался.
- Не за Виталия?
- А на кой он ей? Так, поиграться если только…
Александра смотрела в окно. Никита видел ее напряжение и нетерпение.
- Можно узнать, делал ли он скульптуры в этом году? Может не на конкурс, а так? – спросила девочка. – Мама меня первый раз сюда отпустила, говорила, не время еще…
- Сейчас!
Никита позвонил в агентство и попросил Клавдию узнать, кто был победителем «Ледяного сердца» - и где можно посмотреть его скульптуры. Оказалось, что в этом году конкурс проводился за городом. Был построен целый ледяной городок одним автором – Виталием Снегуровым, как он назывался.
Никита набрал в навигаторе координаты и поехали туда. Саша почти полтора часа бродила между ледяных статуй. Любовалась, трогала. Разговаривала с прозрачными зверушками, знакомилась с холодными жителями сказки.
- Смотри, дед! Он опять получил «Ледяное сердце»! – восклицала девочка.
Мужчина только смотрел на внучку теплым взглядом.
Как и договаривались, к полночи Никита отвез Мороза с внучкой на главную елку, подождал их там два часа, а потом доставил домой. При прощании, парень остановил мужчину:
- И что теперь? Волшебство кончилось. Виталий получил премию без ледяного сердца. Миланья к нему вернется?
- Решать ей, - Иван Иванович улыбнулся. Лукавый огонек в его глазах, кустистые брови, аккуратная борода – словно сошли с лубочной картинки.
Никита остановил машину у супермаркета и поехал в офис с подарками для Клавдии, она ведь все-равно его ждала …
Мусор.
Женя всегда очень аккуратно относилась к своему мусору. Она его не просто в мусорное ведро выбрасывала, а проводила своеобразную сортировку: фантики от конфет заворачивала в один, туго-туго; очистки от овощей – в отдельный мешочек, еще в процессе этой самой отчистки; некондиционные обрезки – в коробочки (мало ли их набирается время от времени); пустые футляры, флаконы и баночки – предварительно помыв и высушив… И так все.
Зачем Евгении это было нужно? Она, наверное, и сама это не знала. Просто до сих пор вспоминался запах от мусорного ведра в доме ее мамы: тошнотворный, удушливый, въедливый. Вроде и ведро уже порожнее, а приходится лезть в эту вязкую жижу на дне и скрести, скрести, споласкивать чистой водой несколько раз. Потому как иначе голова начинала болеть.
А мама все удивлялась, зачем? Если через день будет то же самое? Гладила дочку по голове, и шептала, будто припечатывала:
- Аккуратистка ты моя…
Теперь мамы уже не было. Никто не погладит, не назовет…
Жене тридцать семь. У нее хорошая работа. В смысле: платят достаточно, а график – свободный, можно вообще все дома делать, а готовую документацию приносить, или даже по электронке отправлять. Мечта современной женщины… Поэтому дома у Евгении полный порядок. Всегда. Тем более что некому его нарушать: муж был да сплыл, еще, когда мама только болеть начала, почти пятнадцать лет назад, детишек они завести не успели.
- Ты – одиноооокая, - вот именно так, с упором на «о», говорит женщине ее соседка Машка.
Машке почти тридцать. У нее двое детей от разных мужиков. Сами они уже давно сплыли с Машкиного горизонта. Но она не «одиноооокая». А вот Женя, значит, такая, по определению.
Соседка пару раз сватала Евгении своих «спиногрызов», мол, под присмотр. Тогда были каникулы. И Машке было влом маленькую Катьку в садик водить, а Пашке тоже еще не особо доверишься, ему восемь в ноябре исполнилось.
- Приглядишь? Мне на смену, - забежит, и смотрит собачьими глазами, - Ты же все - равно дома…
- Оставь у себя. Я зайду, покормлю. В пять выгуляю.
Машка обижалась:
- Покормлю… Выгуляю… Они что, собаки тебе? – хватала дочку на руки и уносила в детсад, а сын оставался сам на себя.
Хороший мальчик. Очень серьезный. В очках. Смотрит всегда как-то наискосок, и чуть-чуть улыбается. Рот щербатый. Нос в конопушках.
Женя пробовала Пашку накормить, но он предпочитает самостоятельно кормиться, а она не настаивает. Уходит домой с чувством исполненного долга. И зря потом соседка обижается, что не проследила, потому что мальчишка так себе гастрит «наел». Не Женины же дети…
У Евгении привычка: когда сидит за компом и работает, периодически бросает взгляд на окно. Ландшафт – так себе. Главная достопримечательность – мусорные бачки. Вот в десять часов наметится замызганная парочка. Он – всегда в вытянутых трико и фуфайке, она – в вязаной шапочке, перекошенной кофте и длинной цветастой юбке. Морды испитые, но их обладатели всегда ходят за ручку, горделиво так. В мусоре шарятся недолго, переругиваясь. Следом за ними приходит дама с собачкой. Эта уже в поношенном зеленом пальто с песцовым воротником, и в кедах. Ее псина – большая, лохматая, на толстой веревке. Дама аккуратно вытаскивает верхние мешки с мусором и роется только в них, добычу складывает в бесформенную клетчатую сумку. Следующий посетитель бачков – ближе к трем часам. Это мужик лет сорока с небольшим. Одет относительно чисто. Почти всегда выбрит. Для Жени – это показатель. Она не почувствовала к нему отвращения даже тогда, когда он, видимо, изрядно оголодав, что-то жадно начал есть, прямо «не отходя от кассы». За мужиком, уже в районе шести приходили еще несколько маргиналов. Но за этими Евгения наблюдала без особого интереса: ничего особенного в них, в массе не выделятся.
С некоторых пор, как-то незаметно для себя, Евгения вдруг стала выносить свой мусор именно ближе к трем часам. Наблюдала, как мужик выуживает ее коробочки, мешочки, нюхает, перебирает. Почему-то было приятно осознавать отличие ЕЕ мусора от отходов других. Иногда Женя намеренно складывала вполне еще пригодные кусочки пищи: хлеб, колбасу, сыр, котлеты – в отдельную тару, и смотрела. Бомж осторожно так вынимал ее подношения и ел, медленно, с наслаждением. Потом оглядывался по сторонам, впивался взглядом в окна домов, в спешащих мимо прохожих. Как-то подслеповато щурился, разводил руками. Потом обращал взор к небесам – и уходил до завтра.
Один раз то ли Женя припозднилась, то ли мужик подошел раньше, но они встретились. Прямо у мусорных бачков.
Женщина неловко сжала свой пакет с мусором, не зная, отдать в руки незнакомцу, или все-таки положить по прямому назначению. Мужик принял молниеносное решение и протянул руки сам.
- Там кусочки вырезки, у меня день рождения был вчера, хлеб белый, - прошелестела Евгения.
- Спасибо, - заволновался вдруг он, засуетился руками, лицом, - я так и понял, что вы специально мне подкладываете. Знаете, я ведь ловил вас. Ждал. Вы не думайте, я человек положительный. Это просто обстоятельства…
- Пьете? – припечатала Женя.
- Нет, что вы, - махнул рукой мужик. – Я по этому делу раньше слабый был. А теперь – ни-ни…
- Не на что? - продолжала своеобразный допрос женщина, а сама почти по-собачьи водила носом – от незнакомца не пахло специфическим запахом; дешевым мылом – да, куревом, но и только; и одежда его была поношенной, застиранной, неглаженной, но не с чужого плеча.
Будто в ответ этим принюхиваниям, мужик с виноватым видом достал из кармана видавший виды платок и протер лицо, руки.
- Почему не на что? Я сторожу в конторе, мне пять тысяч платят.
- Не густо, - усмехнулась Женя.
Он только дернул плечами, соглашаясь.
- Да, тысяча за комнату уходит, на свет. Я в коммуналке живу.
В голосе мужика был такой стыд, такая безнадега, что женщина поняла, вот он уйдет сейчас, и все, больше они не увидятся, некому будет еду подкидывать, а на его время сдвинутся те, шестичасовые. Как бы в подтверждение, незнакомец положил ее пакет в бачок, кивнул головой и пошел шаркающей походкой по дороге.
- Эй, погодите! – Евгения почти сама себя не узнавала, ей не верилось, что это она делает это, добровольно, без чьей-то просьбы и принуждения. – Пойдемте ко мне. Я одна живу. Двухкомнатная квартира.
Его звали Борисом. Раньше он работал хирургом, был на хорошем счету. А потом вдруг раз, и сломался. Сначала – неудачная операция и суд. Потом – уход жены к другу. Под конец – прогрессирующая болезнь единственной дочки Ники, она неуклонно теряла зрение.
- У жены сейчас другая семья, там уже тоже двое детей. Я могу ее понять, - жадно ловя внимание, рассказывал мужик; перед ним остывала тарелка с наваристыми щами, к которым он так и не прикоснулся; ломоть хлеба был безжалостно истерзан на крошки. – Вы, Женя, тоже не вините Ларису. Она поселила Нику в хороший загородный интернат для детей с ограниченным зрением. Там с дочкой занимаются специалисты.
Женщина и не думала никого винить. Если только себя, потому что поддалась жалости, впустила в свою жизнь кого-то, кто может вдруг причинить боль, разрушить ее такой отстроенный мирок. Вон как ломоть искромсал и все разметал вокруг себя …
Борис вдруг собрал все крошки со стола и одним махом отправил в тарелку с супом, а потом начал хлебать эту бурду, быстро, но аккуратно. Все уже остыло. Поверху плавали жиринки, но мужик не обращал на это внимание, просто молча, ел. Потом вылизал остатки корочкой хлеба, убрал за собой тарелку и ложку в мойку, поднялся.