Отдавая им должное, я написала стихотворение, посвященное годовалому Сармату:
В твоих глазах я без вуали.
В них — смех мой, если весела,
И сумрак, если огорчали
Меня житейские дела.
Ты понимаешь молчаливо
И вдохновляешь без речей,
Как воздух, от дождя оживший,
Как нескончаемый ручей.
Дитя природы, к ней ты ближе
И знаешь то, что не дано
Мне постигать. Тебя я ниже.
Хоть разум дан, да что с того?
Своим ты чувством упреждаешь
Ход мыслей медленных моих,
И снисходительно вздыхаешь,
И убедительно рычишь.
Берешь за руку ты зубами
И важно улицей ведешь.
Когда за ушком почесали,
То улыбнешься и лизнешь.
Как хорошо с тобой и просто,
Борзой кобель Сармат! Мечта!
Нам вместе двигаться не скользко,
И твоего держусь плеча!
Наша любовь к этому времени сочинила для кобеля много дополнительных домашних кличек, к которым кобель относился с пониманием. Мы звали Сармата по-разному: Сармат, Сармата, Сарматя, Сарматик, Сарматичка, Матичка, Матичка-Сарматичка, Мата, Мата-Сармата, Матя, Матя-Сарматя, Сарматя-Матя, Сарматуша, Сарматушка, Сарматуля, Сарматенция, Сармать твою.
Подросшего Сармата захотела увидеть заводчица. Она соскучилась. Миновало почти восемь месяцев с сентябрьского вечера, когда маленький Сармат оказался у нас.
Май уходил, оставляя на память праздничные впечатления. На звонок в дверь первым, как положено, отозвался Сармат. Он оглушительно и отрывисто залаял и заторопился к входной двери. Я открыла дверь.
Заводчица вошла, и Сармат, не сомневаясь ни секунды, узнал свою прежнюю хозяйку. Его пасть широко раскрылась, а губы расползлись в необъятной улыбке, обнажая белый внушительный частокол зубов. Сармат улыбался во всю длиннющую пасть. Он поднял свое большое и протяженное туловище вертикально и своими громадными размерами заслонил хрупкую женщину. Передние лапы Сармат легко и нежно закинул ей на плечи. Голова кобеля возвышалась над головой бывшей хозяйки. Инерция массы Сармата заставила ее несколько податься назад, но она удержалась на ногах. Сармат нашел глаза заводчицы и принялся ласково лизать их, ее волосы, уши. Наконец прижался головой к женской шее и на мгновенье затих.
Сармат часто проделывал подобное с нами, но чтобы он вспомнил спустя столько времени человека, которого знал всего два с половиной месяца в младенчестве, и сохранил к нему теплые чувства, такого не ожидал никто. Мы изумились тому, какая у борзых хорошая память и какое бережное отношение к ней.
Женщина растрогалась. Она смахнула слезинку, обняла Сармата и изумленно все смотрела и смотрела на него, не в силах поверить, что огромный и мощный кобель — тот самый хрупкий, изящный щенок. Преображение щенка казалось ей сказкой. «Боже мой! Сармат, это ты?» — только и смогла она выговорить.
Заводчица не знала дум Сармата в тот момент, но ощущала. Выразительные глаза кобеля говорили без слов: «Дорогая, здравствуй! И ты могла подумать, что я забуду тебя?! Напрасно. В моем сердце сохранился уютный уголок дома из моего детства. Там всегда ты. А еще — моя неугомонная и заботливая мать, простодушные братишки и смекалистые сестрички, творимые нами шкоды и проказы. Тебе доставалось от нас. Мы болели и безобразничали, крушили и грызли в играх мебель — мы невинно росли. Когда я впервые открыл глаза, первым смутным образом было твое лицо, такое родное и любимое. Не знаю как, но я угадал сразу, что тебе обязан рождением. У меня все хорошо, дорогая, не волнуйся. Как замечательно, что мы встретились!»
Сармат не отходил от заводчицы ни на шаг. Он вертелся перед ней и тем самым бахвалился своим замечательным экстерьером, крупным телосложением, большим ростом. Я начинала ревновать, но останавливала себя мыслью, что Сармат — просто благодарное существо. Чувствуя посылы моей ревности, Сармат периодически подскакивал ко мне и прижимался.
Мы распрощались с заводчицей, довольные друг другом. Кто заводил щенков, знает, как мучительно расставание, как долго подушка впитывает соленую влагу, как щемит душа в разлуке с теми, кому вы позволили появиться на свет, кого выхаживали бессонными ночами и убаюкивали на своей груди. Не переставая, ноет сердце за их судьбу. Совсем недолго собачьи малыши были вашими и только вашими. Совсем чуть-чуть длилось таинство вашего счастливого уединения. Но они навсегда останутся с вами: в вашей памяти, в вашем сердце, в ваших грезах и в ваших мечтах. Всматриваясь в умные глаза своих выросших питомцев, вы все равно будете видеть их маленькими, несмышлеными, беззащитными, и это щемящее родительское ощущение пребудет с вами на всю жизнь, как неотъемлемая часть, словно они — ваши плоть и кровь.
Когда Сармату исполнился год, мы с удивлением обнаружили, что совершенно забыли о его дрессировке. И прекрасно! С Айной все обстояло по-другому. В силу непредвиденности, независимости и вредности натуры девочки следовало приучить ее хоть к какому-то послушанию. Для этого мы и заставляли девочку «зубрить» элементарные команды. Сармат запоминал команды и приноравливался к жизненному укладу семьи самостоятельно и осознанно. Он вырос по классической схеме воспитания борзых щенков, которых ни в коем случае нельзя дрессировать.
Дрессировка убивает в борзых врожденную свободу духа и такие природные качества, как азартность, смелость, энергичность, злобность и жадность к зверю. Все перечисленные составляющие охотничьей досужести (так это называлось в старину), иными словами, атрибуты борзого нрава, являются признаками породы, которые надобно не губить, а поощрять в собаке при ее воспитании. Воспитание — целенаправленное, ежедневное общение с борзым щенком и объяснение ему в игривой и дружеской форме, что позволительно, а чего он делать не вправе — и есть единственно возможное обучение борзых для блага совместной жизни.
В образе Сармата мы получили вежливого, любящего члена семьи и трудолюбивого охотника. Он радовал нас и дома, и в полях. Единственное, что мы затвердили с ним на память, так это команду: «Назад!» Ее отработали автоматически. Она была у нас уже в крови, как главная, сохраняющая борзой жизнь.
Летом, в июле, как обычно, я с сыном, Айной и кошкой Машкой отправились на отдых к маме. Сармат остался с мужем, который взял отпуск. Никто не ожидал, что молодой кобель тяжело будет переживать разлуку. Он впал в депрессию: отказывался от пищи и пел супругу заунывные песни. Отдушиной для Сармата стали поздние летние вечера, когда муж уводил его во влажную и слегка прохладную тень лесополос, разделявших заветренные и иссохшие июльские поля. Они совершали прогулки и поутру, но не спадавшая даже ночью жара, помноженная на соприкосновение с теплой росой, не приносила облегчения.
За неделю до окончания нашего отдыха супруг позвонил мне и пожаловался на уныние Сармата. По улицам тот ходил с опущенной головой, как потерянный, и вымещал пасмурное и разбитое состояние души на крупных домашних кобелях с преуспевающими выражениями на мордах. Сверкая кровинками в уголках глаз, он злобно рвал в их сторону поводок и страшно, дико рычал. Испортив настроение собачьим сородичам, Сармат испытывал слабый кайф и старался забыться в спячке. Муж просил немедленно возвращаться. До конца отпуска была еще неделя.
Айна не страдала. Ей было хорошо у мамы в квартире в дубовой роще. Айне пришелся по душе мягкий и влажный климат маленького приморского городка, где жила мама, а также свежесть рощи, усиливаемая протекающим через нее ручьем. Ночи Айна проводила на балконе, и влага морского воздуха, пропитанная прохладой рощи и ручья, погружала девочку в блаженный мир летних сновидений. Над ней парили летучие мыши, отбрасывая от своих крыльев величественные лунные тени на балкон. На заре Айна вдыхала ароматы распускающихся цветов и слушала шептание травы под слабыми порывами утреннего ветерка. Щебетание птиц навевало на нее романтический настрой: она вспоминала, что дома ее ждет не дождется молодой и славный кобель.
Расставаться с прелестью подобного существования на неделю раньше запланированного срока не хотелось, но состояние Сармата взволновало меня не на шутку, и мы прервали отпуск. Сармат встретил меня, маму и сына бурно и радостно. Он торжествовал и ликовал: все близкие ему люди снова рядом. На Айну Сармат зло рыкнул с порога, а та глуповато улыбнулась и юркнула в зал — от греха подальше. Машка, не замечая настроения Сармата, гордо прошествовала на кухню, а кобель проводил ее тяжелым взглядом.
Облизав мое и мамино лицо, Сармат стал приветствовать сына. Кобель прижал ребенка к стене и зацеловал до одури. Я воспользовалась предоставленной свободой и направилась в зал, но Сармат настиг меня одним прыжком и опрокинул на пол. Кобель позволил мне перевернуться на спину и навис надо мной, не разрешая подняться. Он с усердием вылизывал мои глаза и страстно покусывал мочку моего уха. Было щекотно, и я рассмеялась. Сармат посмотрел на меня, и его горячее дыхание сорвалось на вздохи и придыхания. «Гкха-а-а, гкха-а-а, — зашептал мне кобель, с нежностью всматриваясь в глубины зрачков и погружая в них свои недавние горькие думы. — Где ты была? Почему бросила? Как ты могла? Никогда больше не уходи, я не выношу разлуки». Мне было стыдно перед любимым кобелем.
Мама часто отлучалась к себе, и Сармат привык, поэтому с ней отношений не выяснял.
За мной и сыном настала очередь Айны. Сармат приберег разборку с дамой сердца напоследок. Расправившись с нами, он подошел к Айне и взял ее строгой хваткой за ухо. Айна заверещала, высвободилась и спряталась в ванной комнате.
Сармат преследовал Айну весь вечер и постоянно бурчал. Он не ел, не пил и все ходил за девочкой по пятам: ложился рядом с ней, вместе вставал и внимательно наблюдал, как она пьет воду, как ест. «Как она вообще может есть и пить в первый вечер после расставания?» — этот отчаянный вопрос дрожал на его губах. Но Айне было далеко до Сармата в вопросах сердечности и душевной чувствительности. «Я вернулась домой, все живы и здоровы. Чего еще надо этому докучливому кобелю? Кому интересны и зачем нужны были его переживания?» — недоумевала про себя Айна.