енности и основательности крошечная борзая сука не признавала. Она спешила жить!
Ее братец вцеплялся когтями в бутылочку с вкусным молочком и глазел на ту с неотрывным подобострастием. «Молоко льется в рот из бутылки. Понятно: бутылка — источник питания», — философствовал кобель.
Сестренка во время еды успевала подержаться за бутылочку, за людские руки, пару раз выплюнуть соску, осмотреться по сторонам, состроить людям глазки, погримасничать, с разных ракурсов обозреть человеческие лица. Она напоминала маленькую обезьянку. Допив молоко, сука точно знала, что его готовят и наливают в бутылку люди и что именно они — ее кормильцы. Сделав указанный вывод, девочка старалась понравиться нам с мамой и установить с нами контакт. «Следует держаться не столько за бутылку, сколько за руки, ее дающие», — убежденно думала девочка и ставила первой целью душевное сближение с живыми существами, ее кормящими. Внутренне она не одобряла недальновидного братца, ошалело цеплявшегося за неодушевленный стеклянный предмет.
После опустошения бутылочек с молоком детки засыпали на моей или маминой груди. Их слабенькие головки прятались по бокам наших шей — льнули к материнскому теплу, которое давали мы щенкам. Касание и ощущение близости крошечных, беззащитных щенячьих тел несло благодать, которая успокаивающим облаком окутывала наши с мамой сердца. Во вселенной воцарялись покой и благоденствие.
Мне не терпелось расцеловать щенков с их рождения, но я не имела права подвергать риску неокрепший иммунитет малышей. Свою нетерпеливость я смогла превозмочь до момента, когда у деток открылись глазки.
Кобелек не ответил взаимностью на мои поцелуи и хмуро смотрел прямо в глаза, стараясь сообразить, какие я преследую цели, опасны для него мои губы или нет. Пользы от человеческих чмоканий в нос он не усмотрел, но и вреда тоже. Кобель себя целовать позволял, но его мордашка при этом принимала сосредоточенное выражение.
Сука поцелуи восприняла с живым интересом. Она куснула мои губы первыми появившимися зубками, обнюхала их и уперлась в мое лицо испытующим взором. Своей изучающей меня реакции сука не меняла два дня.
На третий день девочка наконец поняла, что у кормилицы свои причуды — правда, диковинные, но исполнить их нетрудно. Она лизнула меня в губы, отвечая на поцелуй, и я пришла в неописуемый восторг. Мой эмоциональный всплеск не оставил девочку равнодушной. Она подалась ко мне, и страстные слюни ее малюсенького язычка покрыли все мое лицо. С тех пор мы взахлеб целовались днями напролет. Но первый поцелуй девочки решил мою судьбу. Я испытала непреодолимую потребность в этой маленькой борзой суке и ощутила невозможность существования без нее. Во мне просыпалась большая любовь!
Растя щенков, я заставляла себя не думать о предстоящем расставании с ними и о их будущих владельцах.
Душевные страдания, вызываемые мыслями о разлуке, были настолько невыносимыми, что я выметала эти безрадостные думы прочь — из головы, из квартиры, из жизни. Огромным усилием воли я уничтожала гнетущие душу мысли и одержимо мечтала об ином…
Безысходно страдая, я не знала тогда, что сильно желаемое способно материализоваться.
К трем неделям со дня рождения щенков стало понятно, что правило кобелька не обретет нормальные формы. Мой массаж дал определенные результаты: хвост не подгибался к животу. Ему было далеко до прямизны, он отставал в росте (был на треть короче нормы) и плохо сгибался. Меня одолевали переживания за судьбу кобелька. Над его недостатком могли всю жизнь посмеиваться окружающие и даже новые владельцы. Люди попадаются разные, хорошие — нечасто. «Щенок, хоть и мал, но все понимает, и осознание дефекта написано на его мордашке», — терзалась я.
Когда у мальчика полностью открылись глаза, я увидела в них недоумение обреченного. «Почему я до сих пор жив? Как скоро наступит конец?» — С этими мучительными вопросами щенок просыпался и засыпал. Генетическая память твердила ему, едва рожденному, что с ним непорядок и надо приготовиться к неминуемой смерти. Он — брак, брак уничтожают. В ожидании неминуемого конца маленький кобель безропотно прожил три долгих недели. Ну что он мог поделать? Ничего!
Я не преувеличиваю, когда пишу так. Животные чувствительны не меньше нашего, а некоторые из нас (я, например) способны воспринимать их чувства.
Представьте ужас, вернее, жуть, с которой малыш жил, и вообразите на секунду — всего лишь на одну секунду! — как от леденящего душу страха сжималось его маленькое сердечко…
Он ждал своего часа…
Иногда в нем начинала трепетать надежда, но гены упорно твердили, что расплата грядет, и свою короткую жизнь несчастный щенок был вынужден воспринять как бесконечно малую, необъяснимую отсрочку на неизбежном пути Туда. Сознавая свой злой рок, он ценил каждый миг жизни и ее главный подарок — любимую и любящую сестру.
К трем неделям мальчик достаточно подрос, чтобы мы могли заняться исправлением его хвоста. Наш ветеринар, который в день рождения щенков заверил, что правило кобелька со временем можно будет выровнять путем операции, стал всячески уклоняться от контакта, услышав, чего мы от него хотим. Нашли другого. Новый Айболит осмотрел моего питомца и заявил, что операции по выпрямлению хвостов он делал, но не рискнет заниматься этим со столь дорогой породой. По его рекомендации я обратилась в одну из ветеринарных лечебниц.
Сильное майское потепление вытеснило прохладу ранней весны. На заре я положила в сумку бутылочку с водой, завернула в пеленку кобелька и поехала с ним в противоположный конец города, где находилась ветклиника. Весил тогда мальчик полтора килограмма, а его оставшаяся дома сестренка — один килограмм.
Добирались автобусом. Путь долгий: около двух часов в одну сторону. Всю дорогу щенок не сводил с меня осознанного, испуганного и одновременно доверительного взгляда. Он схватил лапами мой палец, засунул себе в рот и сосал его всю дорогу. Высвободить палец не было никакой возможности — щенок только крепче сжимал челюсти. «Пальчик не отдам. И не проси. Мне с ним не так боязно…» — внушал мне мальчик.
Чтобы бороться с волнением, щенок нуждался в живом тепле, участии и нашел их в моем пальце. Он не доверял своей судьбе, но верил мне.
Дежурному ветеринару борзой малец явно приглянулся. Мужчина вертел его в руках и так и эдак. Он восхищался живым комочком, напоминавшим маленького медвежонка, и поражался шелковистой мягкости его шерстки. Врач зарылся в коротенькую псовину пальцами и назвал щенка «живой плюшевой игрушкой» — он никогда раньше не видел столь маленьких борзых. Взглянув на хвост, ветеринар направил нас на рентген в человеческую больницу. Та находилась на приличном удалении от ветеринарной клиники. Мы вновь поехали.
Врачи в больнице отнеслись с пониманием и рентген сделали. Предварительно они бережно прикрыли тяжелой подушечкой мужское достоинство мальчика. Мы попали в большую очередь — были десятыми, и за нами скопилось много народа. Люди не сетовали и не удивлялись, что занимают очередь за щенком. Болезнь сближала живые существа и уравнивала их права на земле. Лишь во второй половине дня мы снова попали в ветклинику.
Ожидая приема, я осмелилась взглянуть на рентгеновский снимок. До того момента мне не удавалось заставить себя посмотреть на просвеченный хвостик кобелька. Снимок навеял тоску безысходности. Я не медик, но только дурак не разберется в очевидном. Довести хвост до нормы нельзя было в принципе. Все же… хотелось услышать мнение врача.
Дежурный ветеринар, обозрев рентгеновскую бумагу, велел ожидать, пока соберется консилиум. Персонал клиники заметил мое теплое отношение к щенку и пытался помочь. Появились еще два врача. Совещались втроем в закрытом кабинете. Время тянулось медленно и говорило не в нашу пользу.
Кобелек не ел и не пил с утра. Я предложила ему воду из бутылочки. Он оттолкнул лапкой стеклянную емкость, но с жадностью, не терпящей возражений, снова захватил пастью указательный палец моей левой руки и неистово принялся сосать. Мальчик держался за палец прочно, как утопающий держится за соломинку, и оторвать малыша от пальца у меня не поднялась рука.
Наконец двери совещательной комнаты распахнулись, и последний лучик моей надежды умер в потупленных взглядах врачей.
Они говорили долго, и постепенно смысл произносимых ими слов дошел до меня целиком……хвост, хоть трогай его, хоть нет, безусловно, вырастет короче обычного. В средине правило можно поправить — выровнять изгиб. Но хвост все равно останется, как палка — негибким и неэластичным. Для операции щенок слишком мал и может не вынести наркоза. Лучше осуществить хирургическое вмешательство ближе к двум месяцам. До того времени мне предлагалось подумать.
Два доктора-мужчины удалились по делам, а сердобольная женщина-врач захотела пообщаться со мной наедине. Она поставила кобелька на металлический стол и заговорила мягко и проникновенно. Посоветовала мне продолжать делать массаж хвоста и привязывать к нему ровную палочку для выпрямления, иначе к двум месяцам он окончательно закостенеет в согнутом положении. Женщина выпрямила пальцами хвост и показала правильные приемы массирования. Кобелек заверещал от боли. Сердце мое чуть не выскочило из груди, которая сделалась раскаленной печью.
Ветеринар, с сочувствием поглаживая щенка по спинке, честно растолковала мне сложившуюся ситуацию: «Ему будет больно, но постепенно он к боли привыкнет. В процессе роста с вашей помощью хвост станет более или менее ровным. Думаю, до двух месяцев время у вас есть. К этому сроку и боль пройдет, и хвост приобретет приемлемую форму. Атам, если захотите, приедете к нам. Посмотрим, что можно будет сделать. Но вы должны принять, что в любом случае ваша собака экстерьерной, выставочной не будет. Кобелек уродился племенным браком». Женщина пристально посмотрела мне в глаза и мягко добавила: «Ваш борзой малыш вполне здоров. Поверьте, здоровье наших питомцев — главное, и оно важнее всех выставочных оценок».
Вышли двое докторов-мужчин, что принимали участие в консилиуме. Лица напряженные. Спросили, что я решила делать со щенком?