ача… одного, другого, третьего, четвертого… Точного диагноза не поставили. Выхода обозначили два: не трогать опухоль или удалить ее вместе с зубом и частью костной ткани. Предупредили, что второй вариант несет в себе риск быстрого разрастания потревоженной операцией опухоли, и тогда неминуем скорый конец.
Даже если исключить худшее, моя жизнелюбивая и энергичная Анфиса после столь тяжелой операции, по существу, превратилась бы в калеку. Такого я не могла допустить.
Исходя из ветеринарной практики, врачи предполагали большую вероятность того, что опухоль может и не увеличиваться, если ее не удалять хирургически, и собака с ней способна дожить до глубокой старости.
Когда я слушала и осмысливала заключения ветеринаров, мое сердце нехорошо и болезненно ныло, словно его душили, и одновременно в него вогнали рыболовный крючок, который стали медленно тянуть наружу, вырывая вместе с плотью.
На семейном совете постановили: нарост не тревожить. Зубы постепенно сменились — припухлость не увеличивалась. Мы успокоились. Плохие мысли я удаляла из сознания, но если все же вспоминала про гадость, наросшую на небе Анфисы, мне становилось жутко, начинало подташнивать, ноги ослабевали, и голова шла кругом.
В моей голове с тех пор опухоль Анфисы присутствовала всегда. Я визуально и энергетически — насколько хватало душевных сил — контролировала ее размеры. Но многочисленные заботы о наших собачьих детках, семье и хлебе насущном постепенно отодвинули мысли о ней на дальний план…
Сармат давно свыкся с прибавлением в семействе. Он — кобель нежадный и отходчивый, а тут еще, к нашему и его собственному удивлению, оказался заботливым и любящим отцом. Если Айна лишь вылизывала сообразительные мордашки взрослеющих щенков, то Сармат без устали играл с ними, водил по квартире и приучал к порядкам, царившим в доме. Не без участия Сармата малыши росли чистоплотными (вне отведенного туалета дел своих не делали), не грызли мебель и не трогали наших вещей. Отцовское воспитание чувствовалось во всем.
Специальных собачьих игрушек, не считая резинового колечка, щенки не имели (семье было не до жиру). Они таскали по квартире оставшиеся от ремонта паркетные дощечки, грызли ореховый брус, вырубленный для них мужем, подбрасывали и ловили удлинявшимися пастями носки, наполненные шуршащими газетами. Прежде чем съесть, малыши резвились с морковью, листьями капусты и яблоками. А еще они в играх были заняты друг дружкой.
Вечерами и в свободные дни со щенками мечтали побаловаться все члены семьи. Особым спросом пользовалась, конечно же, всеведущая и вездесущая Анфиска — обладательница богатой мимики и манерности, отображавших мельчайшие оттенки ее настроений, желаний и чувств. Девочка была нарасхват. К ней влекло неудержимо: она притягивала к себе необыкновенно сильно, даже страстно.
До всего ей было дело. Например, молодую борзую волновало, что принесли в сумках. По самые уши Анфиса погружала в них голову и носом фасовала покупки, запоминая запахи наиболее вкусненького. Запоминала и воспитанно удалялась. Когда же это вкусненькое подавали на стол, Анфиса возникала как из-под земли. Она, безусловно, получала желаемое.
Девочка караулила меня, лежа в ванной комнате, пока я купалась, — беспокоилась и оберегала.
Когда мы с мамой стирали белье, то, начиная с трехмесячного возраста, Анфиса помогала нам. Из тазика в ванной комнате она осторожно брала зубами постиранную и отжатую вещь и относила ту на лоджию, где, как она запомнила, белье развешивалось хозяевами на веревках для сушки.
Анфисе нравилось держать в пасти веник, но у девочки, к большому ее сожалению, не выходило мести пол. Она мотала головой с зажатой в пасти ручкой веника, стараясь метлой поелозить по полу, но эффекта от такой уборки не наступало. Анфиса расстраивалась: выплевывала веник, раздраженно на него тявкала и уходила, унося разочарование в глубине своих восхитительно умных глаз.
Время пролетало незаметно в наших многочисленных заботах. В конце августа настал момент знакомства щенков с полями. Одним ранним, прохладным утром я и муж взяли на поводки детей и для охраны Сармата.
Исполинское солнце, напоминавшее гигантозавра из древности, могуче и степенно взбиралось за нашими спинами в небо и своими ярко-оранжевыми всполохами озаряло наш путь на запад. Там, в нежаркой неге удалявшегося лета, лениво просыпались и умывались рыжей росой необъятные, желтеющие скошенным сеном и черные, вспаханные, земли. Они — зовущие и манящие — неспешно паровали утренним влажным маревом. И вся эта красота существовала на фоне синего безоблачного неба.
Покладистый и послушный, Наян трусил рысцой за отцом след в след.
Сармат шел с высоко поднятой головой — как же, вел потомство. Он облаивал по пути всех встречных собак, рвался с поводка по делу и без. Одним словом, защищал детей.
Наян не спускал с отца восторженных глаз и все примечал.
Анфиса в дороге шныряла во все стороны и в итоге прошла до полей как минимум не одно, а два расстояния. В процессе передвижения она регулярно косила глазами в сторону папаши, наблюдая за его поведением и выпадами в адрес всех собак подряд: и бродячих, и домашних. В конце концов девочка сама зарычала и ощерилась на дога, появившегося впереди по ходу движения. Поравнявшись же, кинулась к нему, до предела натянув поводок.
От изумления мы с мужем даже остановились. Уж не знаю, на что надеялась Анфиса, но она явно собиралась подраться с этой большой собакой. Нашим окрикам девочка не повиновалась.
Замер и Сармат. Он с недоумением уставился на разъяренную доченьку. Про дога Сармат позабыл.
От беспредельной наглости борзого щенка дог и его хозяин «уронили» нижние челюсти и выкатили из орбит глаза.
Муж сгреб в охапку непослушную и все более свирепеющую Анфиску и понес ее на руках вперед. Она продолжала рычать, вывернув голову и не спуская взгляда с оставшегося позади, растерянного дога.
Нас распирало от смеха. Отойдя на приличествующее расстояние, мы с мужем переглянулись и расхохотались. Лучше смеяться, чем плакать, когда растишь создание, затмевающее отчаянной задиристостью свою, казалось бы, непревзойденную в этом плане мамашу Айну.
В первом, нетронутом человеком поле, куда мы привели щенков, им понравилось. Они восприняли простор равнины, дикие травы и цветы на ней как нечто родное и знакомое. Может быть, образы полей, в которых выросли и проводили досуг их родители, уже успели присниться малышам? Не исключено, так как память предков жила в их генах.
Детки побегали с Сарматом по траве, и он познакомил их с природными запахами, объясняя значение каждого. Малыши внимательно рассматривали и обнюхивали кусты, деревья, травинки и палки вслед за папашей. Дольше всего задержались у небольшой кучки свежих заячьих экскрементов в центре поля. Все трое буквально облепили находку с разных сторон. Застывшие головы борзых низко склонились к земле, а их напрягшиеся задницы задрались высоко к небу.
Сармат первым уткнулся носом в кучку, замер на мгновение, воздел голову в небесную высь и, сомкнув красивые черные ресницы, глубоко задышал полной грудью. Он грезил о звере, бывшем здесь совсем недавно. Сармат знал: если закрыть глаза и глубоко вдыхать воздух с этим запахом, ощутишь непосредственное присутствие потенциальной добычи. И тогда кровь весело заиграет в жилах, закружится от восторга голова, по мышцам понесутся стремительные конвульсии мнимой погони, упоительные судороги поимки сведут челюсти, а клокочущее сердце преисполнится блаженством удавшейся охоты…
Щенки подражали Сармату. Наян долго не открывал глаз, не желая расставаться со счастьем видения, спрятанного под прикрытыми веками. Анфиса использовала для грез единый миг. Она быстро схватывала мечту и жаждала ее исполнения в реальности. Глаза молодой суки резко и широко распахивались, острый взгляд начинал метаться во всех направлениях поля, ушки вскакивали торчком, ноздри жадно раздувались, поглощая вести сплетника-ветра. Тело напрягалось, застывало и вытягивалось в струну. Девочка высматривала, выслушивала и вынюхивала зверя. И она готова была к внезапному броску.
Сармат преподал детям также уроки бега по прямой дистанции, по кругу и искусство беговых разворотов. Он научил их остерегаться препятствий и опасностей, а заодно уметь уклоняться, пару раз подрезав на скорости каждого из щенков. Те кувыркались на полном ходу через головы, отскакивали от вновь несущегося им наперерез — и по их предположению, свихнувшегося — папаши. Все прошло прекрасно!
Но на обратном пути Наян внезапно начал отставать. До дома оставалась еще половина пути, а мальчик лег на землю и жалобно на нас смотрел. Мы ставили его на ноги, но он плакал и снова ложился. Было непонятно, что же с ним вдруг сталось. Супруг на руках донес Наяна до дому.
В квартире мы обследовали кобелька и физических повреждений не нашли. Он не плакал, но подняться не мог. Мы испытали ужас: что за болезнь приключилась с нашим мальчиком?! Лишь к вечеру Наян встал на ноги, но движения причиняли ему немалую боль. Анфиса не отходила от брата ни на шаг, полизывая ему лапки. Сармат и Айна вздыхали в своих углах.
Кошка Машка прилегла подле Наяна и своей действенной кошачьей аурой поддерживала в нем уходящие силы. Одновременно Машка не сводила презрительного взгляда с меня — она знала, в чем дело, и негодовала, отчего же до меня не доходит суть проблемы. Кошка мысленно внушала мне, как можно излечить молодого кобеля. И внушила!
На ум пришли несуразность ладов Наяна в процессе роста и его непомерно крупные габариты. «А что если щенку элементарно не достает прикормок для формирования костяка, и тот в результате отказывается выдерживать физические нагрузки?» — подумала я.
Поутру я отправилась в зоомагазин, накупила как можно больше костной муки, витаминов, минералов, сухой морской капусты и рыбьего жира (в бутылочках).
Наян стал ежедневно получать утроенные и учетверенные порции добавок роста. Две недели Наян и Анфиса выгуливались исключительно возле дома. Спустя указанный срок Наян заметно повеселел, стал активнее в играх и прибавил в аппетите. Я и муж собрались с духом и повели щенков на пустырь, чтобы в дальней прогулке убедиться в качестве улучшении самочувствия Наяна. Все прошло, как по маслу. Наян угрожающе гонялся за Анфисой и шустро от нее убегал. Он нисколько не устал и домой вернулся в бодрой форме.