Воинствующая поначалу, мамаша заткнулась, взяла ребенка на руки и убралась подобру-поздорову. С того времени Анфиса вообще не подпускала к себе и к нам людей.
Она была очень умна и ранима. Ничего не забывала — ни плохого, ни хорошего. В том числе: ни нашего доброго к ней отношения; ни трепетных чувств своей хвостатой родни; ни неприязни, которую испытала к ней ветврач; ни обидных слов, брошенных в адрес Наяна лицом, недолюбливающим лиц кавказской национальности; ни злобы человеческой матери к собственному ребенку. Ничего! Но память девочки, как и ее саму, отличала справедливость.
Мне думается, на восприимчивую психику Анфисы также негативно повлияли и наши разговоры по поводу ее продажи, когда она была малым щенком. Именно поэтому каждого взрослого человека Анфиса воспринимала потенциальным покупателем и старалась отбить у того всяческое желание ее купить. У нее хорошо получалось.
Значительно позже муж понял и озвучил основную причину неприязни Анфисы к людям. Я еще расскажу о ней.
На семейном совете решили купить Анфисе кожаный намордник. Купили — Анфиса сгрызла его в два счета. Я с трудом отыскала в городе еще один, подходящий для борзой намордник, но он был из металла. Его, как ни странно, девочка дала на себя надеть и носила с гордостью. Отныне Анфиса важно щеголяла в металлическом наморднике до полей, а там я снимала понравившееся ей украшение. У нас впервые появилась борзая, которую невозможно было выводить без намордника!
В квартиру никто посторонний самостоятельно зайти не мог. Когда раздавался звонок в дверь, мы приоткрывали ее на цепочке и общались через образовавшуюся щелочку. Кобели охраняли жилье лаем, а Анфиса толклась у наших ног, норовя просунуть нос на лестничную клетку и куснуть незваного гостя. Если случались гости званые, кобели их сопровождали, ни на миг не оставляя без присмотра. Анфису в такие моменты приходилось запирать на лоджии или в спальне, где она начинала без умолку выть. Смею уверить: загостившихся не было. Редким людям Анфиса выказывала доброжелательность.
Айна, обеспечив себе на старость преемников по охране жилья (а до Сармата она его охраняла, да еще как — откуда ж и у доченьки такая прыть!), беззастенчиво похрапывала на полу ванного помещения. Иногда просыпалась и, не вставая, из любопытства глазела через приоткрытую дверь на прибывших людей. Айна вежливо моргала гостям, будто говорила: «Извиняйте, господа! Заняться вами не в состоянии — стара. Муж и молодая поросль присмотрят. Ежели чего — придавят. Так что не беспокойтесь, не удивляйтесь, не шалите».
Новые соседи долго пересчитывали наших борзых, поскольку собак мы выводили по одной или по две. Народ интересовался не только их общим количеством, но и характерами. Убедившись, что наши животные угрозы не представляют, в подъезде не гадят, без нужды не лают (борзые, вообще, молчаливы, а как иначе, не то весь зверь разбежится), всегда вымыты и расчесаны — не в пример некоторым людям, — соседи оставили расспросы и приветливо здоровались. Для них мы с нашими многочисленными собаками были во сто крат лучше бывших жильцов, которые пили горькую, дрались и заливали из свинченных кранов нижние этажи.
Долги, сделанные в счет приобретения жилья, мы отдали к весне из премий мужа. Тогда же ушла скудость нашего питания (я говорю о людях — борзые получали все, что необходимо). Весна принесла долгожданное тепло в квартиру, но семья навсегда запомнила ощущение нестерпимого холода той зимы. Теперь мы ценим крепче то, что имеем.
Зима запомнилась не только диким холодом и недоеданием. Вскоре после переезда с нами чуть не приключилась непоправимая беда. Доставшаяся от прежних владельцев газовая печка еле функционировала. Денег на замену не имелось, поэтому газовщики не вызывались. Но не сама печка явилась причиной опасной истории, а кран на газовой трубе.
Как сейчас помню тот день. Семья улеглась на ночь. Щенки спрятались под нашими с мужем одеялами. Сын посапывал в детской. Мама ночевала тогда у нас, в зале. Часа в два ночи меня разбудил Наян. Он тихо поскуливал над моим ухом, но я никак не могла открыть глаз. Спать хотелось невыносимо. Наян не умолкал, повышая интонации. Огромным усилием воли заставила себя приподняться и сесть в кровати, с натугой разлепила веки и увидела Наяна. Он, как и я, сидел на постели, а нос задрал к потолку.
Я подумала, что мальчик заболел. Встала и включила свет. Обычно супруг пробуждается и скандалит, если ночью зажигается люстра. На этот раз не проснулся, что было непривычно. В большей же степени меня волновало поведение Наяна. Он усиленно нюхал воздух в квартире, беспрестанно шевеля ноздрями. Я напрягла обоняние — посторонних запахов не уловила, шепотом спросила у кобеля: «Что случилось?» В ответ он спрыгнул с кровати. Не переставая держать нос поверху, Наян ринулся к выходу из спальни и привел меня в кухню.
Супруг по-прежнему беспробудно спал, освещенный электричеством. У него был неестественно глубокий сон. В свою очередь, моя голова раскалывалась от наполнившей ее чугунной тяжести — непомерной и непонятной. Голова валилась на плечи и скатывалась на грудь. Я засыпала на ходу и отвратительно соображала.
В кухне Наян, крадучись, приблизился к печке. Мочка его носа сильно подергивалась, он делал глубокие вдохи. Наконец Наян встал передними лапами на печку и потянулся носом к газовому крану на трубе.
В моей голове мигом прояснилось: газ! Я развела в воде немного мыла до образования пены и смазала ею кран. Он покрылся пузырями со стороны, противоположной рычагу переключения. Точно — газ! Руки действовали автоматически, рывком открыли примороженную раму окна, и… легкие насытились свежим морозным воздухом. Они задышали жизнью, изгоняя смерть.
Вот почему все так крепко спали — нас усыплял газ. Мы угорали, и лишь один Наян был начеку. Он унаследовал от матери великолепное чутье, сильно выраженный инстинкт самосохранения и напористость, которой принудил меня проснуться.
Немедленно были разбужены домашние и открыты все окна. От соседей по телефону вызвали аварийную газовую службу. Прибывшие газовщики кран заменили. Оказалось, предыдущие жильцы нарушили его целостность, и он стал давать течь, которая постепенно увеличилась. К приезду аварийной бригады мы находились на грани взрыва. Все, слава богу, обошлось.
Что заставило наших продавцов жилья ковыряться в кране, неизвестно. Вероятно, в пьяном угаре и ссорах они рушили не только окна, двери, сантехнику, но и имеющиеся в квартире краны. А протрезвев, забывали о содеянном. Думать, что люди открутили кран специально, не хочется.
Наяна хвалили все: и мы, и газовщики, и соседи. Польщенный, он улыбался, до предела разевая свою великую пасть, вываливая наружу бесконечно длинный, довольный язык и пуская слюни счастья. Его коротковатое и плохо гнущееся правило, как палка, моталось из стороны в сторону. Неизменно налитые кровью, внутренние уголки глаз кобеля на этот раз милостиво просветлели. Наян редко улыбается и виляет хвостом, будучи замкнутым и понурым от рождения, но в ту памятную ночь он дал волю чувствам. В мгновение ока ему выложили из холодильника лучшие продукты. К трапезе Наяна в одночасье присоседилась ревнивица-Анфиска. Айне и Сармату ничего, кроме выговора за отсутствие бдительности, не досталось.
19 апреля 2002 года щенкам исполнился год. Закончился самый трудный для владельца этап выращивания собаки. Наши великовозрастные щенки были умны, покладисты и послушны «не по годам». Недаром их отцом являлся Сармат. От него дети унаследовали перечисленные качества. Нам с его детками жилось легко и комфортно.
С Айной у меня по давней, «доброй» привычке отношения не всегда складывались удачно. Она могла рыкнуть, сверкая злющими глазищами, стоило повысить на нее голос. То из ванной комнаты выходить не желает, когда мне надо помыться, то вечером гулять не идет — лупит по горшку лапой, требуя подставить. В сердцах рявкну — щерится. Хоть девочка и постарела, но не устарела пословица, что горбатого могила исправит.
Жизнь с Сарматом была проникнута душевным пониманием. К каждому члену семьи он знал и имел подход. С детства воспитанный сыном, большую часть времени старший кобель проводил в его комнате.
Наян всем остальным предпочитал мою маму, млел от восторга в ее приезды. По вечерам он лежал на кровати в обнимку с мужем и смотрел телевизор. Меня и сына Наян тоже любил. Одно время он пытался тесно сблизиться со мной. Приходил вечерами на кухню, где я работала с документами, готовила еду, мыла посуду, гладила…
Наян ложился на ковер в центре кухни и подолгу неотрывно смотрел на меня. Не завладев моим вниманием, он, поскуливая, поднимался и клал голову на мои колени. Постояв так немного, Наян выходил из кухни и долго ворчал у ее двери. Он приглашал меня последовать за ним в спальню и отойти ко сну, но куча вечно недоделанных дел не позволяла мне выполнить его желание.
Из-за многочисленных обязанностей я не могла уделять Наяну много времени. Кроме того, стоило мне приласкать любую другую борзую и нежно заговорить с ней, как рядом вырастала Анфиса. Она пыхтела от ревности, оттесняя сородича, и целовала меня бесконечно. При этом девочка носом отпихивала родственника, давая понять, что его сеанс общения с хозяйкой завершен. Анфиса следовала за мной тенью, наблюдая, что я делаю.
Девочка была в курсе всех моих дел. Она лежала в кухне, когда я готовила еду; располагалась возле ванной комнаты, если я стирала; сидела у стола, за которым я работала; изучала покупки в сумках, едва я возвращалась из похода по магазинам. Анфису не оставляли равнодушными мои переживания. Сердце не на месте — она вздыхает рядом, плачу — утирает языком мои слезы, засмеюсь — галопом обежит комнаты на радостях, что хозяйка весела. Примеряю обновки — девочка исследует вещь: обнюхает, рассмотрит. Изучив, поставит лапы мне на плечи и страстно расцелует, словно говоря: «Я бесконечно рада за тебя — красивая вещь и тебе идет».
Мои положительные эмоции озаряли сиянием мордашку Анфисы, мое плохое настроение повергало девочку в смятение. Она давно, еще в раннем де