тстве, выбрала меня в качестве главного существа ее жизни и делила с другими, скрепя сердце. Я не противилась. Наоборот, мне были необычайно приятны и жизненно необходимы ее невероятное внимание и истинная увлеченность моей персоной. Мое чуткое сердце ощущало большую любовь молодой борзой. Я отвечала Анфисе полной взаимностью, чем дальше — тем больше.
Ее нельзя было не любить. Все домочадцы выделяли Анфису и баловали, кто как мог. В ход шли и лакомства, и дополнительные ласки, и подарки — смастеренные из подручного материала игрушки (например, носок, заполненный газетой, или шелковая ленточка, завязанная бантиком). Первое время она таскала подарки за собой и рьяно отбирала их у незлобивого Наяна, если тот вдруг пытался ими позабавиться. Насупившись в такие моменты, Анфиса своим видом демонстрировала, что братец покусился на святое. С мрачным выражением, исподлобья она смотрела на Наяна, держа в зубах возвращенный себе подарок. «Уничтожив» братца взглядом, девочка ложилась на пол и клала игрушку себе под грудь.
Расстроенный Наян уходил к Сармату за утешениями, и отец утешал, вылизывая его обиженную морду. Анфиса не могла долго переживать одиночество и вскорости возникала перед кобелями с дареной игрушкой в зубах. Она клала ее к ногам любимых брата и папочки с великодушным видом, который говорил сам за себя: «Ладно, нате вам, балуйтесь, мне не жалко».
Повеселевший Наян сгребал носок превеликой пастью, остервенело трепал его, мотая головой, и подбрасывал вверх. Падающий носок воровато перехватывал Сармат и проделывал тот же трюк, что и Наян. После Сармата летящую с потолка игрушку заграбастывала юркая Анфиска. И снова все повторялось. Борзые поочередно трепали носок, распалялись и начинали нападать друг на дружку.
Айна, возлегая на кресле-кровати в зале, предавалась созерцанию борзых забав. Она не участвовала в играх, но была рефери. Старенькая девочка судила состязания подросших детей и ребячество молодого мужа, которого помнила еще щенком, своим щенком…
Победительницей непременно выходила Анфиса. Она отнимала у кобелей игрушку и, соответственно, лавры славы. Именно Анфису вылизывала впоследствии Айна.
Из трех окон нашей квартиры глазам открывались чередовавшиеся лесополосами поля. Они начинались прямо за дорогой.
У Анфисы была интересная причуда. Она садилась мордочкой к спинке кресла, стоявшего в зале непосредственно перед окном, выпрямляла спину и вытягивала шею. Ее роскошное правило ровно спускалось и ложилось на пол. Получалось, что она восседает в кресле задом наперед. Глаза Анфисы устремлялись сквозь стекло девятого этажа на открывавшуюся за окном панораму бытия.
Она разглядывала дорогу напротив, движущиеся автомобили и автостоянку с прижившимися там дворовыми собаками. Анфиса рычала и взлаивала на собак. Что уж она им говорила, не знаю, но собаки, как чуяли, замолкали и исчезали из ее обзора в зарослях лесонасаждений, отделявших стоянку от череды полей. В зависимости от времени года Анфиса переключалась на осмотр цветущих или заснеженных равнин, азартно манивших ее борзую душу.
Никто из моих борзых, кроме Анфисы, не присаживался на диван или кровать в человеческой позе. Она элегантно и плавно заносила на диван свой зад таким образом, что оказывалась сидящей. Ее задние ноги, согнутые в коленях, свисали к полу, а передние упирались в него. Порой девочка, оставаясь стоять на полу передними ногами, боком забрасывала на диван туловище и задние ноги, а следом туда же пристраивала одну переднюю ногу, локотком, и тогда казалось, что прилегла отдохнуть кокетливая молодая барынька. Мы открыто восхищались оригинальными манерами Анфисы, а она нам подыгрывала, повторяя их вновь и вновь. Ну очень умная борзая девочка!
Она одна умела приковывать внимание, вытягивая по направлению к нам переднюю лапу. Мы интересовались у девочки, чего ей угодно, и Анфиса тогда показывала, чего именно она хочет. К примеру, она могла направиться на кухню и ткнуть носом в лакомый кусочек. Тот безоговорочно отправлялся в ее пасть. В другой раз Анфисе хотелось внеочередной прогулки. Она подходила к входной двери и смотрела то на дверь, то на нас. Ей невозможно было отказать — она вызывала исключительно положительные эмоции, — и мы с мужем начинали одеваться в прогулочную одежду. Мигом являлся бдительный Наян, услышавший подозрительное шуршание в прихожей. Вели гулять, естественно, обоих.
У Анфисы была неповторимая походка. Если смотреть на наших борзых сверху, то Айна и Наян шли, держа спину вытянутой в ровную линию. Сармат ходил, слегка двигая бедрами. Анфиса, передвигаясь шагом, могла по-женски вызывающе повиливать бедрами. Мы любовались ее гибким станом.
На прогулках девочка предпочитала быть впереди всех. Следуя за ней вприпрыжку, я специально натягивала поводок, чтобы с рыси она не сорвалась на галоп.
Пару месяцев весны мы интенсивно посещали поля, но зайцев в нашей местности практически не стало, так как в ней разрешили отстрел дичи. Собаки гоняли по полям ворон и мартынов. Мартыны — морские птицы, похожие на чаек, но гораздо больше — иногда прилетали с имеющихся поблизости рек и водоемов. Белыми пятнами они рассыпались по свежевспаханному чернозему. Одного мартына щенки изловили, и Анфиса его придушила.
Она бегала быстро и легко, была невиданно увертлива. Гибкая и стремительная, Анфиса могла на всем скаку изменить под прямым углом траекторию бега и практически не утратить скорости, что позволяло ей быть поимистой. По маневренности и скорости бега она превосходила всех борзых, которых я воспитала, в том числе и несравненную Айну. Наян тоже смолоду имел быстрый бег. Бывало, он даже нагонял рванувшую вперед Анфису, но поймать ее было невозможно. Она молниеносно и рывком сворачивала на сторону, как заяц, и Наян проносился мимо с разъяренным рычанием. Он злился на проворную сестричку и на свою громоздкую неуклюжесть, но поделать ничего не мог. Наян тормозил бег всеми конечностями сразу. Пыль, земля взлетали тучами из-под его ног, и Наян замирал на месте, плохо различимый в пыльном мареве. Он смотрелся громадным призраком, показавшимся из другого — большего размерами — мира. Высмотрев Анфису, Наян разворачивался в ее сторону и с мстительным выражением на морде преследовал сестричку, чтобы взять реванш, но опять безуспешно.
Дети бегали лучше папаши, и я наконец поняла, в чем главная жизненная миссия моего возлюбленного Сармата. Он являлся прекрасным производителем и воспитателем потомства, что, поверьте, немаловажно. Мальчик не раз подтвердил этот напрашивающийся вывод о смысле его существования, явив миру многих других щенков, из которых выросли резвые борзые.
Какие же борзые выросли из наших щенков?..
Анфиса получилась борзой необыкновенной красоты. Несомненно, ее дальними предками являлись собаки из охоты помещика Плещеева. Все в ней было правильно. Росла Анфиса ровно, соблюдая пропорции тела. Задние ноги в стойке держала потянутыми, была «вся впереду» (как говаривали встарь псовые охотники), имела лапы в комке и стояла на зацепах передних ног, утыкая когти в землю — то есть на коготках, как и ее мать. Она нарастила хорошие черные мяса, что на бедрах. Изяществом костяка Анфиса пошла в Сармата, от него взяла и большую, чем у Айны, длину ног. В холке девочка достигла семидесяти семи сантиметров. Обхват грудной клетки равнялся девяноста пяти сантиметрам, а подрыва — пятидесяти семи. Длина ее, если мерить параллельной земле линией от соколка на груди до основания правила, составляла восемьдесят пять сантиметров, как у Айны (вообще же, по правилам кинологического судейства, длина туловища собаки измеряется иначе, и из нее и роста собаки выводится индекс растянутости, величина которого должна соответствовать требованиям экстерьера, но я описываю иначе длину своих борзых не по неграмотности, а для наглядности их образов и простоты понимания меня обыкновенным читателем). Весила Анфиса сорок пять килограммов. Была бочковатой, как мать, но не пряма в спине, как та, а с напружиной. Между маклоками вмещалось шесть моих пальцев. Поскачку от обоих родителей унаследовала вытяжную, но, в отличие от них, бежала легче, быстрее, чаще производя махи туловища и ног. Она летала над землей! Окрас ее псовины был богатым по насыщенности цветов и их гамме. В сумерках и при плохом освещении Анфиса казалась серенькой. При солнце или в свете лампы Анфиса менялась, как хамелеон. Если смотреть на нее, находящуюся в тени деревьев в яркий солнечный день, то это была темно-красная борзая, почти гнедой масти, как у лошадей. Если она бежала по солнечному полю, то выглядела светло-рыжей, как степная лиса. Белизна ног, передней части шеи, груди, живота, паха, кончиков щипца и правила была чистейшей, снежной, кипенной. Штанишки (уборная псовина на гачах) имели бледно-серый окрас. Можно сказать, светло-пепельный. Белый, серый, черный, желтый, оранжевый и красный цвета в их неповторимом сочетании давали впечатляющий визуальный эффект.
Мы называли Анфису «рыжулей».
Она была воистину цветущей, цветочной, красочной — что окрасом, что характером, что повадками, что душой, — и всецело отражала значение своего имени.
Злопамятная к плохим людям, Анфиса безоглядно любила и ценила нас, обожающих и понимающих ее. Эмоциональностью и чувствительностью превосходила остальных моих борзых. Стремилась быть главной в своре и первенство свое удерживала с честью. Была изобретательна. Хитрила с кобелями, утаскивая из-под их носов лакомства. Лекарственные таблетки прятала за щеку, а потом незаметно выплевывала. Я не сразу это заприметила и впоследствии тщательно проверяла ее пасть.
Если Анфисе что-либо не нравилось, она упрямствовала до конца. Анфиса ненавидела расческу, и приходилось ее удерживать силой, чтобы расчесать.
Она больше походила на отца — и внешне, и покладистым характером. От матери взяла лапы в комке, общий постав корпуса и ног, струну стойки, а также неуемный азарт, отчаянность, решительность и бескомпромиссность при травле. Псовина ее была более шелковистой, чем у Айны и Сармата (вместе взятых). Иными словами, девочка унаследовала от родителей их лучшие внешние и внутренние качества.