И вот пришли другие времена — мне предстояло отплатить добром своей борзой. Я убеждала девочку в неминуемости ее выздоровления, когда вечерами говорила о своей любви. Я хвалила Анфису за стойкость в битве с болезнью и искренне утверждала, что все будет хорошо. С конца июня к моим простым словам прибавилась особая фраза, которую я произносила поначалу неосознанно. «Бог нам поможет!» — говорила я. Борзую завораживали эти магические слова — она подолгу не сводила с меня пытливого взгляда, в котором возгоралась искра надежды. Я ощущала, что любимому борзому сердечку становилось спокойнее.
Кошке Машке в марте исполнилось пятнадцать лет, и ее самочувствие с весны заметно ухудшилось. Кошка прожила большую, счастливую жизнь и исчерпала все мыслимые ресурсы своей маленькой плоти. В сопоставлении с веком человеческим, получалось, что Машка перешагнула рубикон столетия. За пятнадцать с лишним лет кошка стала неотъемлемой частью нашей жизни, хорошей ее составляющей. Своим существованием за все прошедшие долгие годы она не причинила никаких неудобств и неприятных хлопот. С ней были связаны наилучшие воспоминания, и мы не представляли себе жизнь без Машки. В то же время — приготовились принять ее смерть как данность. Свыкнуться с мыслью о вечной разлуке нам было нетрудно — грядущий уход Машки воспринимался как естественное завершение ее продолжительного земного бытия.
Другое дело, когда молодое, всеми любимое жизнерадостное создание, которому бы еще жить и жить на земле, вдруг покидает близких существ и саму планету. Такое пережить до конца невозможно. Страшная и неиссякаемая мука памяти о безвременно угасшей жизни — единственной, неподражаемой и желанной сердцу — остается с вами навсегда. В любой момент дня и ночи, сколько бы ни прошло лет, стоит только вспомнить об этой ушедшей в небытие, но хранимой в сердце любви, как душа ваша заплачет. Заплачет горько и безутешно, а вместе с ней заплачете и вы…
В первых числах июля Анфису прооперировали в третий раз. Когда с нёба и десны была срезана инородная ткань, оказалось, что ее корневище не уменьшилось, как ожидалось, а увеличилось в диаметре. Анфиса сильно кричала в момент удаления. Я кричала с ней в один голос, но лишь мысленно. Ни один мускул не дрогнул на моем лице. Я принудила себя подавить немой вопль, так как явственно осознала, что дальше может быть еще хуже и придется быть гораздо более сильной. Мои внутренние ресурсы понадобятся впредь: в схватке с болезнью девочки, в схватке не на жизнь, а на смерть. Я аккумулировала в себе все возможные резервы и собиралась с духом. Ко мне пришло понимание, что свой энергетический потенциал я обязана сберечь, чтобы отдать его Анфисе, когда бороться с болезнью девочке станет невыносимо тяжело.
Если бы кто знал, как мне было плохо! Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Кроме улыбки Анфисы, ничто уже не могло заставить меня улыбаться и радоваться, но она больше не улыбалась. Анфисе было не до того. Июльская жара провоцировала рост чужеродной ткани с удвоенной силой.
С того момента, как весной мы обнаружили кровь на языке нашей борзой, нарост не переставал кровоточить. Слюна с кровью периодически отпечатывались на подушке, на которой спала Анфисушка. На веревках лоджии постоянно сохли постиранные тряпочки и старые пододеяльники, выполнявшие роль слюнявчиков и подстилок. Девочка была аккуратна и лежала только на специально застеленном для нее месте — на кровати, у стены.
Анфисе и Наяну всегда нравился аромат свежевыстиранного и высушенного белья. Они норовили первыми улечься поверх только что застланной постели, чтобы насладиться ее свежестью.
Чистое постельное белье было теперь одной из немногих утех моей несчастной девочки.
После операции лишь в течение недели она питалась самостоятельно. Бегать Анфиса перестала. На природе она неловко чувствовала себя рядом с Наяном, который звал ее к играм. Анфиса не имела сил для игр. Она медленно бродила по траве с опущенной головой и отводила печальные глаза от гарцующего подле Наяна. Наивный брат полагал, что своим задором вдохнет здоровье в свою драгоценную сестричку, но фактически заставлял Анфису страдать еще больше.
Мы пришли к выводу, что лучше выводить ее одну — отдельно от Наяна. Прогуливаясь с той поры в одиночку, Анфиса заходила в близлежащее поле и ложилась на его краю, в тени лесопосадки. Я садилась на землю рядом, и моя борзая клала голову на мои колени. Так мы и сидели, глядя на долгий малиновый солнечный закат. Минут через тридцать Анфиса поднималась и вела меня домой. Прежде такое поведение было не свойственно моей ненаглядной девочке, стремившейся уйти подальше и поля, чтобы прогулка закончилась как можно позже.
По тропинке, ведущей вокруг поля, то здесь то там возвышались холмики свежевырытой кротами земли. Раньше Анфиса разгребала их лапами в поисках кротов. Теперь же она подходила к нарытым земляным кучкам и вдоволь наедалась рыхлого чернозема. Когда Анфиса ела землю, я стояла подле, стиснув зубы, сжав кулаки и глотая слезы.
Недобрый, чуждый мир вторгся в наши жизни. Он издевался, пытал и упивался собственной жестокостью. Точно враждебная инопланетная тварь, болезнь впилась в каждую частичку тела Анфисы и цинично, зверски его пожирала.
Мне казалось, что некая — насквозь пронизанная чернью — вселенская мрачность волей случая прогуливалась по нашей галактике и наткнулась своим темным взором на яркую звездочку нашей с Анфисой любви. Чистейший свет живого чувства привлек недоброе внимание мрачности. «Непорядок», — подумала эта ненавидящая все и вся тварь и устремилась к раздражающему ее источнику света, чьи блестящие и прозрачные лучи высвечивали и зажигали другие звезды. Уничтожать притягательную яркость сущего и погружать мир в вечную темень небытия — основное предназначение этого зверя из тьмы. «Непорядок», — подумал зверь и бездушно стал рвать на части тело Анфисы, а вместе с ним — наши любящие души.
Бытует мнение, что у животных нет души. Не верьте! Возможно, их души не такие, как наши, но они красивы и уютны, верны и мужественны, умеют любить по-настоящему, способны жертвовать собой ради любимых. Может быть, души братьев наших меньших являются детьми наших душ? Может быть…
Почему общение с животными воспринимается нами не иначе, как отдых души?..
Лично я, уединяясь с борзыми, ощущаю себя пребывающей в раю. Моя не скованная плотью ипостась испытывает полнейшее отдохновение. Точно молодая, принаряженная и не отягощенная мирскими заботами барышня, она бродит по весеннему саду, усыпанному белыми лепестками цветения яблонь; или собирает пестреющие сочными красками и благоухающие нежностью летние цветы, прогуливаясь по бескрайнему солнечному лугу; либо, сбросив одежды, плавает меж белоснежных кувшинок в неглубоком озерце, с прохладной прозрачной родниковой водой; наконец, превратившись в вольную птицу, парит в синеющем небосводе, обласканная свежим небесным ветром и теплым далеким солнцем.
Видимо, душа нашего любимца и является этим местом отдохновения и успокоения нашей — постоянно мечущейся вовне и внутри — души, ее сладостным приютом, райским садом.
Относительно исторической взаимосвязи человека и собаки существует красивая легенда. Когда-то люди и животные были едины, жили вместе и говорили на одном языке, но потом Бог решил разделить их. Он повелел людям и животным разойтись и встать напротив друг друга.
Когда те выполнили повеление Всевышнего, между ними разверзлась непреодолимая пропасть. В последний миг собака перепрыгнула расширяющуюся пропасть и встала рядом с человеком — она не представляла своей жизни без него.
Муж сказал мне как-то, что все кобели — жители одной планеты, а каждая из сук — целая галактика. Я счастливо существовала в галактике Анфисы, пока в ней не пробудилась Черная Дыра. Она поглощала и уничтожала мою галактику, мою Анфису. Но я была уверена, что не отдам борзую этому ненасытному мраку — отстою и вымолю ее. Мною двигали потайные чувства, происходившие из внутренней человеческой составляющей — той, которую разум так и не охватил до конца. Я не столько мыслила, сколько ощущала.
К концу июля счет операций достиг пяти. После пятой каждые две недели опухоль разрасталась так стремительно, что у Анфисы с одной, наболевшей, стороны щипец увеличивался вдвое. Поить собаку даже при помощи аптечной груши стало вовсе не простым делом. В качестве еды годился лишь мягчайший говяжий паштет из баночек детского питания.
Операции приходилось повторять и повторять, спустя каждые четырнадцать дней. Анфиса отъедалась первую неделю и голодала вторую. Мы стали выводить девочку на прогулки или рано утром, или поздно вечером, когда на улице становилось темно и не было людей. Мы опасались показывать Анфису соседям: вдруг они испугаются опухшей головы девочки и потребуют ее усыпить.
Анфиса страдала, оставаясь дома, когда выводили кобелей. Она обиженно смотрела на меня, а я ласково объясняла, что так надо, и мы отгуляем свое, когда стемнеет.
Приближаясь к ночи, при нежном лунном свете мир становился нашим. В нем не было посторонних глаз, и он дарил покой. Анфиса не отходила теперь далеко от дома, и мы располагались на траве у дороги. Мимо изредка проскальзывали автомобили. Мы вдыхали в темноте прохладу надвигавшейся ночи и запахи растущих вокруг полевых цветов. Никто и ничто не тревожило нас в эти мгновения. Высокие фонарные столбы вдоль дороги были отключены из-за ведущегося неподалеку строительства. Луна единственная озаряла лимонным сиянием плывущие ночные облака и наши души. Мрачные облака светлели, проплывая под луной, и чернота спадала с них в лунном свете. Я шептала на ушко Анфисе: «Люблю тебя!!!» Выслушав признание, борзая нежно лизала мои руки, а я взывала клуне: «Помоги нам, помоги!!!»
Есть же в ночном мраке светящийся лунный просвет! Значит, и у нас с девочкой остается надежда. Она существует всегда, пока верим. Веру дает любовь. Я любила Анфису всем естеством, следовательно, могла поверить. И поверила. Поверила, вопреки прагматизму действительности. Я поверила в то, что Анфиса не покинет меня и мы не расстанемся. Не для разлуки мы нашли друг друга в бесконечной Вселенной. Так было предначертано в вечной книге жизней. Просто у Высших Сил много дел, и они нечаянно нас проглядели.