ообще не могла так сказать!
Что возникло в моей бедной головушке, то я и выложила испытующей Миле. Она не обиделась, не расстроилась, не разочаровалась, а со вниманием приняла к сведению состояние моей души.
Было поздно. Чтобы не утомлять понапрасну и без того уставшую Милу, я попросила ее перезвонить, когда родится последний щенок. Да! Именно так я и сказала: «Позвони, когда родится последний щенок».
До двух часов ночи мои веки не могли сомкнуться, а потом внезапный и глубокий сон сморил меня, но ненадолго. Через час я проснулась вся в слезах, которые ручьями стекали по щекам, шее, груди. Я плакала от обиды, досады, злости, отчаяния и ощущала себя обманутой. В то же время мое нутро кипело настроенностью на грандиозное сражение за Анфису. До конца! До победного конца!
Что творилось со мной! Внутреннее восприятие говорило: «Мироздание, прикорнув на досуге, ненароком запамятовало, что „собственноручно“ назначило на этот срок исполнение мечты».
Во мне бушевала страсть, готовая растерзать на части Вселенную…
И та проснулась. Лениво позевывая, Вселенная с удивлением взирала на меня с недосягаемой высоты и не могла припомнить, чего такого она наобещала этой смертной женщине с планеты Земля, что та осмелилась потревожить и разбудить ее — Великую Вселенную.
В моей душе, как энергия в атомном реакторе, нарастала непомерная ярость на забывчивую Великость, и свою полыхающую ярость я отослала, не жалея, до последней капли в непунктуальный, безответственный и безжалостный Космос. И тогда он совершенно очнулся от сонного забвения, еще не успев «проворонить» миг свершения конкретной человеческой мечты. Миг, некогда одобренный им самим.
Если вы мечтаете, будьте неизменно настороже и внимательны к любым мелочам, предельно бдительны и вдумчивы, придирчивы и настойчивы, требовательны и аккуратны, точны и въедливы. Будьте ревизором волнений души, потому что им ведом путь к исполнению вашей мечты.
Буря, разыгравшаяся во мне, со стороны выглядела следующим образом. Ночью, в четвертом часу, я соскочила с постели и понеслась в кухню, где находилась дорогая сердцу фотография Анфисы. Рамочка с фотографией сама оказалась в руках. Попеременно прижимая к груди и целуя холодное стекло, сквозь которое глядели родные и любимые глаза, я жалобно повторяла одну и ту же фразу: «Анфиса! Родись!» — итак без конца.
На кухню примчался муж.
— Что с тобой? — спросил он испуганно.
— Не тревожь меня! — отмахнулась я.
— Немедленно возьми себя в руки и расскажи, что случилось!
— Ничего хорошего не случилось. Борзая девочка, что родилась в доме Милы, не Анфиса.
— С чего ты взяла?
— Я это знаю, и все!
— Поэтому ты и просишь ее родиться?
— Да.
— Понятно. Но сейчас почти четыре утра. Наверняка, сука Милы закончила щениться.
— Я запрещаю тебе так говорить. Я проснулась не вдруг, не случайно. Это душа пробудила меня. Значит, есть шанс упросить Анфису родиться и уговорить мир возвратить ее нам остается. И не смей меня переубеждать. Я чувствую, что все опять приходит в движение, что Анфиса еще может успеть — успеть в последнее мгновенье…
— А если в помете не будет больше суки, ты что же, откажешься от уже рожденной?
— Да! Придется, хотя будет тяжко, больно и… неудобно перед Милой.
— Почему придется?!
— Потому что уже родившаяся сука — не Анфиса.
— Но мы все так долго ждали, мы настроились на щенка! Ты о нас подумала?
— Нет!
— Почему?!
— Потому что я думаю об Анфисе…
Супруг улыбнулся своей особой — мягкой и покровительственной — улыбкой, какой взрослые обычно улыбаются детям, и тихо сказал:
— Иди спать, дорогая. На тебе лица нет. Утро вечера мудренее. Глядишь, проснешься — а тебя будет ждать радость.
— Я так на это надеюсь. Я все еще надеюсь. Анфиса! Я так сильно ее люблю.
— Я — тоже. Ну что, спокойной ночи? Пятый час!
— Спокойной ночи.
Мне удалось заснуть почти мгновенно. Я упала в сон совершенно обессилевшая, но со спокойным чувством. Я назвала бы его «чувством полной исчерпанности». Мною было сделано все, чтобы Анфиса пришла. И ОНА ПОЯВИЛАСЬ! УТРОМ! И ВСЕ СРАЗУ УЗНАЛИ ЕЕ!
Глава 6. Возвращение Анфисы
Все относительно. Жизнь приблизительна.
К сути стремится она утомительно.
Высшего разума сложны понятия
Для человечества, но притягательны.
Недосягаема для смертных сущность
Мира, вселенных непознанных кучность.
ОН не доступен в Величии вечном
И Абсолюте своем безупречном.
Избранных редких чело озаряет
И через них остальных наставляет.
Как ОН велит,
Натуру понимаем
И простоту отчасти постигаем
Конечной бесконечности ума,
Необозримого предела Бытия…
28 июня 2004 года. Восемь часов утра. Я сплю блаженным сном младенца, но даже во сне мое ожидание настроено на звонок телефона — звонок из страны Счастья. Он, наконец, раздается — пронзительный, требовательный, резкий, вызывающий.
Я срываюсь с кровати и бегу, понимая, что звонит Мила. На ходу за секунды, которые занимает продвижение от спальни к кухне, где находится телефон, пытаюсь сообразить, предугадать, предвидеть: сбылось или нет? Ничего не соображаю, не предугадываю, не предвижу, но краем глаза успеваю заметить необыкновенно праздничную атмосферу солнечного сияния, врывающегося в открытые летние окна. Она дополняется звонким, жизнерадостным птичьим щебетом, доносящимся с улицы, и прозрачным, нежно-голубым небом. Кажется, что небеса на время открыли врата своего необъятного и непостижимого мира. Несколькими прыжками преодолеваю расстояние между спальней и кухней, между сном и действительностью, между мечтой и реальностью, между страданием и счастьем:
— Алло! Мила, ты?
— А кто же еще! Ну, что тебе снилось? — интригующей и вкрадчивой мелодией своего бархатистого голоса вопрошает моя победоносная фея.
— Ничего не снилось. Мало спала, — растерянно отвечаю я своей покровительнице спросонок, и тут же в моей изможденной голове выстраиваются события прошедшей ночи.
Скороговоркой, захлебываясь словами от переполняющих меня эмоций, рассказываю Миле, как проснулась под утро в слезах, металась с фотографией Анфисы по кухне, просила девочку родиться и заявила мужу, что родившаяся накануне сука — не Анфиса.
— Ух ты! — восклицает ошеломленная Мила и заговорщицки продолжает: — А теперь слушай меня! Сразу после полуночи родилось еще два красных (она имеет в виду муругий окрас щенков) кобеля. Итак — пять кобелей и одна сука. Я была в полной уверенности, что это — все, и больше никого не жду. Вдруг, в пять утра, на свет появляется последний щенок. Ты помнишь, как просила меня перезвонить, когда родится последний?
— Да, помню, — говорю я замедленным и дрожащим голосом.
— Слушай дальше! Этот последний — седьмой — рождается самым крупным и… белого окраса, то есть именно такого, какого нельзя было ожидать. Щенок не похож ни на маму, ни на папу, ни на братьев и сестру. Я любуюсь щенком и в то же время раздосадована. У меня не возникает ни малейшего сомнения относительно пола белого малыша. Он больше остальных, хоть и последний. Следовательно — кобель. Причем шикарный кобель. С другой стороны, в помете лишь одна сука, а ты не очень-то ей обрадовалась и ждала другую. Я тебе другую предложить не могу, потому что ее нет. Меня гнетет неудовлетворенность, словно не сбылось основное: нет кандибобера — нет Анфисы. Такие мысли роятся во мне и — подобно злым осам — жалят сердце, пока я разглядываю помет. Моя дочь тем временем обрабатывает белого щенка. Вдруг она как закричит: «Мама, это же сука!» Я беру белого щенка на руки и не верю глазам: сука, действительно сука: великолепная, породная сука, с идеальной от рождения формой головы — с «правильной головой», такой, как на эмблеме РКФ. Вызывающе красивая сука! «Уж это кандибобер так кандибобер!» — думается мне. Легким недостает воздуха от охватившего меня волнения. Я делаю глубокий вдох и на выдохе торжественно произношу: «Это точно Анфиса!» Рассматриваю щенка уже более детально и замечаю у него между нежно-палевыми (бледно-бежевого цвета с легкой примесью рыжего тона) ушками такого же окраса соцветие во лбу. Четыре еле видных аккуратных пятнышка образуют цветок. На память приходит, что Анфиса, по сути, означает «цветочная», «цветущая», как сирень. У щенка во лбу — тоже сирень. Представляешь?! Мурашки пробегают по коже от подобного совпадения, но я уверена, что цветок сирени — не совпадение. Передо мной — Анфиса собственной персоной, твоя Анфиса! Ты счастлива?
— Это моя Анфиса? — пришибленно отвечаю я вопросом на вопрос.
— Конечно, твоя, — как разомлевшая на солнце кошка, мурлычет мне внутренний голос.
— Но она белая, я не ожидала белую, — вяло торгуюсь я сама с собой.
— А какой еще, по-твоему, она могла сойти к тебе с небес?! — возмущается мое глубинное это: я начинаю злить его своей непонятливостью и заторможенностью…
— Твоя, твоя! Не узнать невозможно! И с цветком во лбу! — подбадривает меня Мила.
— О-НА ПРИ-ШЛА… — произношу я по слогам, и постепенно до меня доходит смысл произнесенного.
— Пришла!!! И притом — писаной красавицей! — торжествующим голосом изрекает Мила.
— Она пришла… — шепчу я, кивая, и оказываюсь в золотом, как солнце, облаке радостного волнения. Облако исходит из меня. Оно заполняет мою сущность и окружающий воздух, а потом внезапно проливается солнечным дождем: я плачу откровенно, не сдерживаясь, не стесняясь. Даже не думаю о стеснении. Это — счастливые слезы. Это — солнечный дождь моей мечты.
— Да, и я сразу ее узнала. Девочку невозможно было не узнать! Все произошло так, как предполагали ты и твой муж. — Волшебная Мила угадывает и старается укротить мои слезы.
— И она отмечена цветком?
— Самым настоящим, как цвет сирени. Ты же сама вычитала в Интернете, что ее имя сравнивают с сиренью!