— Милочка! Ты назовешь ее Анфисой?
— Обязательно, как и обещала. Но приставкой к имени будет название моего питомника, а заглавное слово названия означает звезду — и получается, что твоя Анфиса пришла с большой звезды, то есть с неба. И вдобавок она — белая!
— Мила, знаешь, почему у нее идеальная голова?
— Почему?
— Анфису Там пожалели и потому «отремонтировали» ее бедную головушку: она была изуродована болезнью, и ее создали заново — совершенной. Это милость за страдания Анфисы.
— М-да… Похоже на то… — соглашается Мила.
— А как здоровье моей девочки? Как ее мама и другие щеночки? — спохватываюсь я.
— Все чувствуют себя хорошо. Анфиса — ну очень крупная, лапищи толстые. Большая собака из нее вырастет. И вообще, она — чудо как хороша! Она и есть чудо.
— Спасибо! За все тебе огромное спасибо, Мила.
— Пожалуйста! Я испытала такое огромное напряжение, что сил не осталось, и от усталости слипаются глаза. Я хочу спать.
— Отдыхай, моя милая фея! Что бы я без тебя делала?!
— Ты счастлива?
— Очень. Мое счастье у тебя.
— И ты его получишь, даже не переживай. Анфиса — только твоя!
— Моя… Она моя! Моя, моя, моя!
— Единственно твоя…
Разговор завершается. Я кладу трубку на рычаг, пребывая в сказочном блаженстве. Мне хочется продлить это состояние в тихом уединении, но мою благостную отрешенность нарушают муж и сын. Они с нетерпением ждут подробностей телефонной беседы и требуют ее немедленного пересказа.
Мои мужчины слушают меня с горящими глазами и не перебивают, как обычно. Восхищенные возгласы, выдающие их чувства, не в счет.
Когда я перестаю говорить, муж подытоживает:
— Дождались, значит! Прямо с небес сошла! Белая… — Его голос пронизан покоем и умиротворенностью.
— А когда мы за ней поедем, мама? — живо интересуется нетерпеливый сын.
— В средине августа.
Вспоминаю, как однажды один старенький-старенький борзятник сказал мне: «Борзая приходит не ко всякому. Она выбирает…»
Ко мне борзая пришла. Пришла опять…
Была половина десятого, когда я дозвонилась маме. Приятно быть вестником счастья, особенно если это касается мамы. Она ведь тоже ждет звонка, ждет с надеждой и замиранием стареющего сердца и втайне надеется, что отрада ее души — неподражаемая и бесконечно любимая Анфиса — все-таки пришла…
Последний раз я разговаривала с мамой в полночь, и тогда она узнала, что одна сука в помете у Милы уже родилась. Как и я, мама довольно сдержанно отреагировала на появление первой борзой девочки. Скорей всего маме, как и мне, внутреннее чувство подсказывало, что рожденная сука — не Анфиса. Мама тогда слушала меня и большей частью молчала.
Теперь же, утром, она говорила без умолку, не давая вставить ни слова. Моя дорогая мама говорила и тем самым тянула время — она продлевала срок жизни своей мечты. Вдруг мечта не сбылась, и Анфисушка не пришла в этот мир. В таком случае маме хотелось еще хоть немного помечтать. Поэтому она не торопилась выслушать меня. Мама жаловалась на бессонницу в прошедшую переломную ночь. Она засыпала и просыпалась через каждые полчаса. В три часа мама поднялась с постели, взяла фотографию Анфисы, смотрела на нее и плакала. До пяти утра она не находила себе места, а в пять вдруг сразу успокоилась и заснула крепким сном. Ее разбудил мой звонок…
— …Мама, ты говоришь, что заснула в пять? — нетерпеливо вмешалась я в ее нескончаемый монолог.
— Да. А что?
И она еще спрашивала: «А что?!» Моя чуткая мама интуитивно оказалась сильнее меня: она точно определила момент прихода Анфисы. В пять та родилась, и в пять маме стало легко и спокойно на душе.
— Что?! — воскликнула я. — Именно в пять утра в доме Милы и появилась на свет вторая сука — последняя в помете. Она самая крупная из всех щенков. Она белого окраса, с нежно-половыми ушками и таким же цветочком сирени во лбу, и вообще — просто красавица! Мила ее вмиг узнала: это — Анфиса… Мама, ты меня слышишь?
— Слышу, — в голосе мамы вселенский покой.
— И у нее идеально правильная форма головы.
— Ее Там поправили — сжалились над нашей девочкой, — едва слышно проговорила мама и тихо заплакала в трубку.
Чтобы успокоить маму, я целиком передала ей свой разговор с Милой. Мама выслушала меня, затаив дыхание.
— Я очень рада. Это родилась наша Анфиса! Недаром мне не спалось: я чувствовала ее приближение и волновалась за нее. Теперь буду ждать августа и встречи, — тихим и безмятежным голосом произнесла мама и положила трубку. Ей необходимо было остаться наедине с собой.
Вот и свершилась моя мечта. Вот и солнце ожило. Я подошла к окну и вгляделась в поля: из чужих и неприветливых они сделались родными и зовущими — прежними. Из унылых и чахлых земель поля преобразились в жизнерадостные, зеленеющие просторы.
Душа пульсировала. Сердце без устали барабанило победным маршем. Чувства… Их было много, и все они напоминали диковинные и прекрасные цветы, раскрывшиеся в лучах первобытного восхода. В тот день я не могла ни о чем думать, потому что вполне доставало ощущений.
Под вечер, когда начинающийся закат привнес в природу прохладу, мы с мужем выгуливали в ближнем поле Сармата и Наяна. Наш маршрут пролегал, как повелось, по тропинке, что тянулась вдоль лесопосадки.
Нам повстречалась сорока с выводком уже сносно летающих птенцов. Все семейство чинно прохаживалось по тропинке, а при опасности поднималось на деревья, в ветвях которых пристроилось еще несколько других взрослых сорок. Эти кумушки сплетничали меж собой. Сорока-мать, чтобы услышать новости, часто оставляла на тропинке детишек одних без присмотра. Она взлетала на дерево — поближе к кумушкам-подружкам — и с жадностью впитывала новую информацию. Мамаша завидовала сорокам, не обремененным заботами о подрастающем потомстве. Они могли целыми днями узнавать и разносить по углам слухи, то есть заниматься излюбленным сорочьим делом. В тот день сорока-мать тосковала по утраченной на время свободе особенно, потому что новость была из ряда вон выходящей. Сороки рассказывали ей, перебивая друг друга:
— Представляете, сегодня утром она родилась!
— Снова родилась!
— Она болела и осенью ушла в мир иной, но ее любили и ждали обратно!
— И она пришла!
— Надо же — как повезло!
— Она появилась на свет последней, седьмой.
— Такая красавица, такая необыкновенная!
— И белого цвета — с облаков спустилась.
— А знаете, что она отмечена цветком?
— Да, во лбу цветок сирени, чтоб ни с кем не перепутали!
— И ее все сразу узнали, представляете…
Вокруг нас о том же шушукалась листва на деревьях и шелестела молодая трава. Восторженный ветер исподтишка подхватывал птичий гомон, чтобы разнести по Белу Свету счастливую историю о вновь обретенной любви.
Сармат и Наян ставили ушки и сосредоточенно прислушивались к птицам, растениям, ветру и нашим мыслям, занятым Анфисой. В тот вечер кобели вели себя сдержанно. Они не бегали, а бродили в гордой задумчивости, словно возвращение Анфисы было и их «рук» делом.
С 28 июня и до средины августа два раза в неделю я связывалась по телефону с Милой, чтобы узнать, как обстоят дела у Анфисы. Спустя десять дней Мила выставила на сайт фотографии недельных щенков, и мы впервые увидели нашу долгожданную Анфису. Она в невозмутимом покое распласталась на руке Милы. Глаза Анфисы еще закрывала новорожденная слепота, но она ее не тревожила. Борзая девочка уже видела однажды этот мир и знала, что вскоре увидит снова. Анфиса дремала: она столько пережила и так сильно устала в минувшей жизни, что в начале новой должна была хорошенько отдохнуть.
Среди фотоснимков щенков Анфисин был последним. Когда я дошла до него, сердце екнуло и отрадно забилось: оно первым узнало свою дорогую борзую.
Мила рассказала, что после размещения на сайте фотографий щенков, большинство покупателей желало приобрести именно Анфису — есть в моей девочке нечто, что притягивает людей.
День за днем я готовилась к встрече. Квартира вычищалась до блеска. Глаза слепили намытые окна. Ковры обрабатывались дезинфицирующими и ароматизирующими средствами. Выбрасывались старые вещи. Непрерывно работала стиральная машина, выдавая партии чистейших штор, гардин, покрывал, одеял, постельного белья. Даже подушки подверглись стирке и лениво подсыхали на веревках под палящим июльским солнцем. За первую половину июля мне удалось закончить генеральную уборку. Анфису ждали чистота и порядок.
С 28 июня я ежедневно стала ловить себя на приятно волнующей мысли, что где-то там растет моя девочка. Мысль выглядела знакомой, но в суете тех дней я сразу не распознала, почему мне так кажется.
Пытливый мозг настаивал: «Когда-то ты уже думала таким образом!» И однажды память раскрыла архив и извлекла ответ. Перед мысленным взором предстали события почти одиннадцатилетней давности: коллега Натель предлагает взять щенка из помета, мой муж возражает, а я в течение всего следующего месяца нет-нет да и думаю: «Где-то там растет моя девочка. Моя Айна…»
Пройден виток моей «борзой» жизни. Много отмеряно, много узнано, много пережито за истекшие десять с лишним лет. Важно — годы не потеряны, поскольку прожиты не зря. Борзые дарили нам беззаветную любовь, и мы любили беззаветно. Пусть будет так и впредь.
Все возвращается на круги своя — я вступаю в новый виток. Много предстоит пройти, много узнать, много пережить и понять. И пусть! Главное — предстоящие годы не пропадут даром, поскольку нам будут дарить самоотверженную любовь милые сердцу существа, и мы станем любить их безоглядно.
Хоть я и занимала себя всячески, чтобы время до средины августа пролетело незаметно, оно, как назло, тянулось медленно, и только с 10 августа наконец-то полетело с неудержимой скоростью. Казалось, время ожидало, ожидало и вдруг потеряло терпение. Теперь оно изо всех сил старалось приблизить важный исторический момент.
Билеты в оба конца были приобретены мной заранее — на следующий после рождения Анфисы день. Тогда же с Милой было оговорено, что я и сын остановимся у нее с ночевкой.