Два дня промелькнули в приготовлениях к путешествию. Сумки наполнялись местными дарами: плодами огородов, продукцией рыболовства, товарами ликероводочного и колбасного заводов. Дорожных емкостей было много, но наши вещи и принадлежности Анфисы уместились в одной. Напряжение росло. Его ощущали и люди, и собаки.
Анфиса не появлялась в моих снах с момента своего зачатия. В ночь накануне отъезда она мне приснилась.
Я стояла, одетая в дорогу, посреди дорожных сумок, а ко мне прижималась ушедшая муруго-пегая Анфиса. Руки гладили Анфису, пальцы легко проникали сквозь нежнейший шелк тончайшей псовины, вплоть до теплого, живого тела, и ласкали его. Когда я проснулась, то окончательно осознала, что завтра — не спустя вечность, не через десять лет, не через год, не через месяц, а уже завтра — я и моя Анфиса будем вместе. Поезд отходил вечером, и мы с сыном еле дождались начала заката.
До Москвы я взяла билеты в вагон с четырехместными купе, а обратный путь нам предстояло проделать в комфортабельном вагоне с купе, рассчитанным на двоих. Эта роскошь была предусмотрена специально для Анфисы.
Супруг проводил меня с сыном до вокзала, посадил в поезд и дождался отправления. Тревога и счастье были написаны на его лице.
Хорошая погода сопровождала нас до самой столицы. Она ликовала вместе с нами. Мы с сыном прильнули к окну и созерцали сменяющие друг друга пейзажи. Привычная растительность постепенно вытеснялась иной: поля уступили место рощам, рощи — лесам, которые нескончаемо потянулись вдоль железнодорожного полотна.
Таким же бесконечным было время, проведенное без моей девочки. Но отныне оно получило станцию назначения, к которой мы неминуемо приближались. В тот день — и дома, и на вокзале, и в поезде — я воспринимала мир глазами ребенка, которые светятся безоблачной радостью в преддверии наступающего праздника. Лишь в детстве упоение души достигает такого накала, что жизнь становится прекрасной сказкой. Не скажу, что я впала в детство, но его восторженный мир точно снизошел до меня.
Ночь промелькнула, как один часок сна. Утром меня охватила лихорадка волнения. К полудню я успокоилась, а через пару часов поезд прибыл в Москву.
Волоча тяжелые сумки, мы с сыном преодолели длинный вокзал, затем последовало долгое путешествие с пересадкой в метро и под конец немного прокатились на маршрутном такси. Нам неслыханно повезло: дом Милы находился прямо возле остановки. Еще несколько этажей на лифте — и мы у цели.
Я знала, что все борзые Милы лето проводят за городом. В тот августовский день в ее квартире резвился лишь наш помет, который еще с утра обязались разобрать новоявленные владельцы щенков. Получалось, что мы — прибывающие ближе к вечеру — не успевали увидеть однопометников Анфисы.
С зашедшимся сердцем я вдавила кнопку звонка на входной двери. Дверь открылась моментально — нас ждали, — и я увидела мою всемогущую фею. В жизни она оказалась такой же, какой я ее себе представляла.
Мила — милая и красивая, умная и добрая, душевная и отважная, нежная и самоотверженная. Но основное — это чувствовалось сразу, — от Милы исходила волшебная энергия любви. Она обладала и владела этой энергией, наделяя любовью других.
Я назвалась, но Мила и без того поняла, кто мы. Улыбка ее имела то же несравненное очарование, что и голос. Мила познакомила нас со своей мамой, которая оказалась удивительной женщиной. Она светилась добротой, чуткостью, искренностью и таким жизненным задором, которому могла бы позавидовать любая молодость. А как, скажите, еще могла выглядеть старшая фея?…
Наш приезд совпал с приходом будущих владельцев сестренки Анфисы — той самой суки, которая родилась в помете раньше моей девочки. Нам с сыном удалось повидать эту первую суку.
Борзая девчонка была определенно хороша, но ничем не напомнила мне Анфису.
Темные, крупные, породные глаза юной суки были прекрасны! Но они не были глазами Анфисы!
Мила проводила гостей с предпоследним щенком из помета — разобрали всех, кроме Анфисы. Мы с сыном отнесли на кухню сумки с гостинцами, и наступил захватывающий момент. Предназначенная мне, полуторамесячная сука по кличке Анфиса была закрыта в одной из комнат. Мила отворила туда дверь и первой прошла в дальний левый угол, который загораживал стоявший посреди комнаты большой диван. Мы с сыном переступили порог, но сразу щенка не увидели. Мила тем временем присела за диваном на корточки и, разглядывая кого-то на полу, ласково сказала: «Анфиса, вставай. За тобой приехали».
При словах Милы в моей груди защемило, а на глаза сами собой навернулись слезы. В тот миг мне померещилось, что я не стою на полу квартиры, а витаю в высотах далекого космического океана, на рубиконе миров, и через какие-то секунды перенесусь через неведомую грань реальности. Спустя мгновение, к сердцу — может быть! — прильнет моя девочка. Именно моя! Может быть… Может и не быть… «Господи, сжалься и даруй мне Анфису!!!» — взмолилась я.
«Анфиса, вставай. За тобой приехали», — эти слова смогли разрушить последний барьер между мной и Анфисой.
Мы с сыном, не имея сил сдвинуться с места, все еще находились у входной двери, когда из-за дивана нам навстречу вышло божественно белоснежное создание. Увидев нас, оно замерло, кокетливо скрестив передние лапки в четвертой балетной позиции, когда пятка одной стопы под углом приставляется к середине внутренней стороны другой стопы. Крохотное борзое существо устремило на меня умудренный, пронзительный взор. И в нем сверкали настоящие волчьи огоньки!
Идеальная по форме — с удлиненным по отношению к лобной части щипцом, — голова маленькой борзой с любопытством склонилась набок. Ушки, украшенные длинными бурками, встали прямо и свелись вместе, а их концы нависли над бровками и практически коснулись верхних век. Бурки вместе с цветком из пятнышек между ушками, имели нежно-половый окрас и создавали впечатление надетой на голову шапочки.
Умные, не по возрасту вдумчивые глаза щенка чернели, как ночь, а взгляд был строг и серьезен. Глаза борзого щенка исчерпывающе соответствовали требованиям породного стандарта. Но помимо породы в них читался испытующий интерес: борзое дитя решало, может ли оно довериться незнакомым людям.
Щенок мельком глянул на сына и вновь сосредоточился на мне.
Строение передних ног, широкая грудь с выдающимся соколком, свисающие на лоб кончики ушей этого — поистине неземного — существа очень напомнили мне Анфису в таком же нежном возрасте, но голова щенка была другой. Совершенная по форме, с отточенными линиями, тонкой кожей, облегающей выступы вен и костные контуры, она могла принадлежать только взрослой, экстерьерно состоявшейся борзой, но не столь маленькому щенку. Голова была великолепна! Но она была чужой. Абсолютно чужой. Пугающая дрожь накатившего отчаяния пробежала по моему телу и смертоносной стрелой вонзилась в мозг. Пространство комнаты уже собралось завертеться и опрокинуть меня в обморок, когда мой мутнеющий взор опять столкнулся с глазами щенка…
До того момента я успела лишь мельком взглянуть на них. Я старалась быстрей охватить в целом облик живого создания, надеясь увидеть в нем свою Анфису. Форма головы затмила все остальное. Она испугала меня своей безупречностью и непохожестью на былую форму головы моей борзой и поэтому приковала мое паническое внимание. Да, я посмотрела на глаза щенка в первое мгновение знакомства, но не заглянула в них.
Когда мой помутненный взор вновь соприкоснулся с глазами щенка, то остановился… и устремился в их глубину с последней, неосознанной надеждой. Он утонул в них, и в душе моей разом все стихло, улеглось, умиротворилось — я узнала мою ушедшую борзую.
На меня смотрели глаза моей родненькой, моей дорогой Анфисы. Живой! Взрослой Анфисы! Глаза взрослой собаки. Это были глаза моей взрослой Анфисы. И ее душа! Она узнала меняй открылась мне.
За всеми событиями и переживаниями последнего времени я едва не позабыла важнейшую истину познания любой живой сущности: глаза — зеркало души.
«Свершилось! Господи! Спасибо!» Только эти слова в голове, и счастье, покачивающееся, как в колыбели, в моем естестве — такой я запомнила себя, когда шагнула к девочке и произнесла: «Ну, здравствуй, Анфиса!»
Борзая пошла мне навстречу и заулыбалась. Она не виляла правилом, не старалась понравиться. Девочка просто шла ко мне, как ребенок идет к своей матери — радостно и доверительно. Она смотрела на меня, не отрываясь, и ее глаза вещали: «Я мечтала тебя снова увидеть. Я помню и люблю тебя».
Я взяла на руки свою ожившую мечту и прижалась губами к шее малышки. Мой нос зарылся в короткую щенячью псовину, и в основном — младенческом — запахе щенка обоняние уловило еще один, единственный и, казалось, неповторяемый, запах. То был незабываемый запах моей любимейшей борзой. Он никогда не покидал памяти. Маленькая Анфиса прильнула к моей груди, всеми своими щенячьими силенками вжалась в нее, и я почувствовала, что девочке хорошо, спокойно и надежно.
Я присела с Анфисой на диван, положила ее к себе на колени и почему-то стала разглядывать пах девочки. Одновременно мои пальцы заскользили по розовой прозрачной коже щенячьего животика. Действуя под натиском интуиции, я не отдавала себе отчета в том, что делаю.
Мила дотоле с умилением наблюдала сцену нашей с Анфисой встречи. Когда же я принялась исследовать пузо щенка, она насторожилась и с некоторой долей отчужденности поинтересовалась, что я, собственно говоря, там ищу. В тот самый миг, на том же, что и прежде, месте я увидела у Анфисы родимую отметину — точно такую же, какая была у девочки в былой жизни. Расплывшись в сияющей улыбке, я чистосердечно призналась в том, что конкретно хотела отыскать. Когда я показала Миле родимую отметину в паху белой Анфисы, моя фея пришла в восторженное недоумение. Подобного знакового подтверждения, напоминающего печать небес, никто не ожидал получить.
Если некогда вы влюбились в живое создание, ответившее вам преданной взаимностью, или это существо безраздельно полюбило вас, а ваше сердце откликнулось ответным чувством, значит, однажды вы познали счастье. Вы — счастливчик, и помните об этом всегда. Багаж вашей памяти и есть ваша жизнь. Чем больше вы любите и чем больше хорошего помните, тем краше ваше существование, тем лучше ваши поступки и тем добрее к вам судьба.