Ни единожды кобель не обидел Анфису. Когда она причиняла ему боль, Сармат лишь взвизгивал, мягко остужая неистовый пыл растущей суки и показывая ей допустимый предел общения. Он уставал за день, но всегда откликался на зов щенка. Он рано поднимался и недосыпал, чтобы развлечь пробудившуюся Анфису и присмотреть за ней. Он был вынужден поздно ложиться, дожидаясь, пока ночной сон сморит его неугомонную дочь. Были в его утомительной деятельности воспитателя и приятные моменты. Нередко кобелю перепадали вкусности, которыми баловали щенка. Частенько сама Анфиса делилась с отцом щенячьими деликатесами, выплевывая «не очень интересные» кусочки Сармату под нос. Тот на радостях уплетал все подряд. Анфиса в Сармате души не чаяла.
В тот день, когда Анфиса окончательно освободилась от заточения в зале, она не ограничилась воссоединением со своим духовным отцом — Сарматом. От него девочка прямиком направилась в спальню, где дислоцировался Наян. Анфиса смело приблизилась к громадине-братцу, возлегающему на напольном ковре, и положила свою переднюю лапку поверх его лапищи. Именно поверх, поскольку скрытая память души подсказывала девочке, что она была главной в их тандеме. Подозрительный скептик-Наян не увидел ничего, что бы напоминало Анфису, в нахальном щенке, которого свихнувшиеся, по его мнению, владельцы величали именем его сестры и, по-видимому, за нее принимали.
Наян отрывисто рыкнул на маленькую борзую и в неприязненном прыжке, с присущей ему легкостью перенес свое массивное тело с пола на двуспальную кровать. Анфиса вскинула обескураженные бровки и сморщила обиженный лобик. Она была задета за живое недружелюбием притягивающего ее кобеля — неизвестно почему, но она всегда ждала встречи с этим чудесным великаном, таким заведомо родным и близким. Она всегда любила и любит его. Что же случилось? Отчего он ее сторонится?
Анфиса сделалась подавленной: опустила к полу растерянные глазки и сдвинула грустные бровки. Девочка с тоской размышляла о происшедшем. Ее думы заняли мало времени, так как Анфиса по натуре всегда была оптимисткой и умела добиваться поставленных целей. Уже спустя секунду она последовала за Наяном на кровать и уселась на его хвост. Девочка не сводила с Наяна взгляда, полного немого укора. Наян издал утробное рычание. В ответ Анфиса взгромоздилась кобелю на спину. Уверяю, что открытая взору площадь спины Наяна почти не уменьшилась: белая пушинка лежала на черной горе.
Вопиющая настырность Анфисы повергла нашего богатыря в негодование, и он показал щенку зубы. Бесшабашность в поведении борзой малолетки Наян посчитал возмутительной наглостью. Анфису же ничуть не смутили крупные зубы великовозрастного братца. Она потянулась к ним мордочкой, чтобы получше рассмотреть. Девочка решила, что для этого их и демонстрируют. От такого вопиющего бесстрашия щенка глаза Наяна вылезли из орбит и заметались в паническом гневе.
Я вмешалась в ситуацию: сняла Анфису со спины Наяна и положила на расстоянии полуметра от кобеля, наглядно определив дои нее возможные границы отношений. Но на Анфису не подействовали ни мои действия, ни попытки втолковать, что с Наяном следует быть настороже… Анфиса, не медля ни секунды, вернулась к Наяну на спину. Тот сверкнул налитыми кровью глазами и завыл в полный голос. Анфисе звук пришелся по душе, и она переместилась вплотную к голосившей пасти Наяна. Мальчик чуть не поперхнулся. Он закряхтел, тявкнул тонким голоском и обратил свой уже беспомощный взгляд на меня. Не найдя во мне сочувствия, Наян спрыгнул на пол и забился в угол комнаты, свернувшись плотным клубком. На том и завершилось первое свидание брата и сестры после долгой разлуки.
Анфисе с братишкой все стало ясно: нелюдим, нервишки шалят — видно, побило парня жизнью. Ей стало жаль угрюмого «громилу», и девочка решила, что со временем найдет подход к черному борзому великану и обретет его доверие. В общем, скучать она ему впредь не даст.
Разобравшись в общих чертах с добродушным папашей Сарматом, которому она непременно сядет на шею, и с замкнувшимся в себе братишкой Наяном девочка продолжила обследование жилья.
Анфиса быстро освоилась в помещении. В силу упрямого характера для нее не существовало запретных зон, поэтому мы непрерывно следили, чтобы она куда-нибудь не влезла и не поранилась. Все обошлось.
Особо Анфиса облюбовала кухню, где, как она решила, прятались в холодильнике продукты. Когда девочка хотела поесть, то приходила в кухню и садилась на пол, выразительно уставившись на холодильник: «С места не сдвинусь, пока не поделишься вкусненьким, жадный ящик!»
В еде девочка оказалась чересчур разборчивой и капризной, явив собой яркий пример «борзой, скабежливой к корму» — так подобных приверед называли старинные псовые охотники. Такая собака корм не ест, а лижет, словно находит его невкусным. Она постоянно отвлекается от миски (в старые времена — от корыта), выискивая что-либо повкуснее, потом начинает лакать корм сверху, со всеми предосторожностями, стараясь не испачкаться. «Скабежливая к корму» борзая никогда не наедается досыта, и ее надо подкармливать особо после общей трапезы борзых.
Чего другого можно было ожидать от собаки, которая последние восемь месяцев из своей короткой жизни питалась практически искусственно, не получая удовольствия от еды. Анфиса нынешняя имела все основания быть «скабежливой» борзой. Именно так рассудил муж и предложил кормить Анфису с руки. Дополненный уговорами, его рецепт имел успех.
В прежней жизни, ввиду наших ограниченных материальных возможностей у Наяна и Анфисы не было игрушек, за исключением резинового колечка. Щенки играли с тряпочками, носками и нашими пластиковыми комнатными тапочками. Анфиса тогда приватизировала колечко. Она любила таскать его в пасти, подбрасывать и ловить. Теперь у девочки было много разных игрушек, купленных в зоомагазинах и магазинах для детей, но наибольшее предпочтение она, как и раньше, отдавала резиновому колечку — идентичному тому, что было у нее когда-то. По предыдущей привычке, Анфиса не оставляла без внимания также тапочки, тряпочки и носки. С носком под боком она любила засыпать: наверное, носок вызывал из ее душевной памяти восхитительные сны былого детства.
У семи нянек дитя без глазу. И мы не стали исключением. Непрерывно ходить за Анфисой по пятам не получалось. И без того дел у каждого было по горло. Зачастую Анфиса находилась вне нашего обзора. Первые десять дней протекли благополучно, но на одиннадцатый я услышала душераздирающий вопль Анфисы из спальни, где прижился Наян. Вопль девочки в переводе на человеческий язык мог означать только одно: «Караул! Убивают!» Ноги молниеносно доставили меня к месту происшествия.
Анфиса не прекращала орать благим матом, сидя на полу возле кровати, на которой сжался в комок перепуганный Наян. Вид его, кроме того, имел виноватый оттенок. Я поняла, что кобелю надоела назойливая Анфиска, и он ее куснул. С замиранием сердца я подхватила на руки зашедшегося в истерике щенка и отнесла в кухню — подальше от Наяна. Там мне бросилось в глаза, что щипец Анфисы припух с одной стороны: Наян цапнул-таки ее, и поперек пасти. У детеныша кроме всего прочего набухал фингал под правым глазом, и его истерика не прекращалась. Кое-как нам с сыном удалось успокоить девочку. Анфиса еще всхлипывала, когда я двинулась в спальню, прижимая девочку к груди. За мной последовал сын.
Вместе с ним мы отругали разоблаченного в преступлении Наяна и отлупили его тапочкой — благо та всегда под ногой. Примененного наказания нам показалось мало, и сын извлек из туалетной комнаты пластиковую швабру. Он крутил швабру перед носом Наяна и так и эдак, давая тому возможность разглядеть орудие возмездия в мельчайших подробностях, и одновременно в устной форме воспитывал кобеля. На словах сын рисовал Наяну картины кастрации, помойки, на которой тот может оказаться, и, наконец, повешения…
Потрясенный до глубины души, Наян неподвижно, словно мертвый, лежал на боку. Его поза говорила сама за себя: лежачих и умерших не бьют. На всякий случай кобель предусмотрительно прикрыл голову лапой, из-под которой виднелся один бегающий подлый глаз.
Нравоучение продолжалось, пока глаз не застыл в смиренном раскаянии, а сам лиходей не начал хныкать. Тогда и Анфиса смолкла, заинтригованная плачем «черной горы» и шваброй, которая обладала удивительным свойством усмирять таких огромных кобелей. Девочка с любопытством разглядывала длинную палку. Наян тоже не сводил взгляда с сего предмета для уборки жилья, но отнюдь не из любопытства…
Целых три часа! Три полных часа Анфиса не входила в спальню. Тем не менее она регулярно навещала Наяна, останавливаясь в дверном проеме. Это был извечный девиз Анфисы: «Не дать о себе забыть!» Каждый раз, заглядывая в спальню, она гипнотизировала и без того затравленного Наяна: «Ну что, получил?! Не надо было меня обижать. Его любишь-любишь, а он! Все равно я буду жить в этой комнате… с тобой. Сейчас войду… слышишь? Возьму и войду! И ничего ты мне не сделаешь! Ведь не сделаешь? А?.. Безобразие! Борзых сук цапать! А еще кобелем называется! Так я войду? Ладно? Вот войду и лягу рядом с тобой! И попробуй только меня укусить! Тебе снова покажут эту длинную волшебную палку, которую ты так боишься. Кстати, а почему ты ее боишься? Молчишь?! Его, дурня, любишь-любишь, а он… Все, я вхожу…»
Наян не прекословил. Он стоически переносил издевательства щенка. И спустя три часа Анфиса переступила порог спальни.
Она осторожно запрыгнула на кровать и улеглась, прижавшись к заду Наяна. Он зарычал, но Анфиса не отреагировала на его недовольство или сделала вид, что не отреагировала. Не важно. Главное — она не сдвинулась с места. Анфиса тяжко вздохнула, закрыла глаза и уснула. Наян продолжал рычать, пока ему не надоело, и тоже задремал. В дальнейшем Анфиса к Наяну на рожон не лезла, и от его пасти держалась подальше, но процедуру совместного возлежания на кровати повторяла изо дня в день и по нескольку раз. Наян какое-то время еще издавал ворчливые звуки, когда девочка оказывалась подле, но недолго. Невозможно же рычать часами и сутками. Умный кобель вскоре прекратил пустое занятие. Наян смирился с неизбежным соседством.