Летом-осенью 1920 г., по мере роста напряженности в регионе, репрессивные мероприятия властей в городах стали набирать обороты. Так, в начале августа, с появлением вооруженных «дезертиров» в Верхнеуральском уезде, уездный центр был переведен в режим военного положения. В ночь на 29 августа в Челябинске была проведена облава, в ходе которой было арестовано около 60 военных и трудовых дезертиров. 10-11 октября Челябинский ревтрибунал слушал дело бывшего лидера челябинских кадетов Е.И. Снежкова, приговорив его к 10 годам тюрьмы. В ночь на 1 ноября Екатеринбургская губернская ЧК провела массовые аресты лиц, заподозренных или уличенных в принадлежности к контрреволюционным организациям, спекуляции и саботаже; несколько сот лиц были направлены до судебного разбирательства в концентрационный лагерь.[1310] Как сообщалось в частном письме из Вятки, датированном 20 ноября 1920 г., «...обыски сейчас производятся в Вятке все время».[1311]
Жить в городе было страшно. В регионе давно закончилась гражданская война, а незащищенность существования не убывала. Опасности подстерегали городских жителей со всех сторон: каждый мог стать жертвой внезапной облавы, обыска, ареста. От неприятных неожиданностей не был застрахован никто. Однако относительно изощренной и адресной репрессивная политика могла быть только в городской черте. Слабая организованность и скудное обеспечение властей ресурсами и кадрами делали террор фактически единственным средством управления в сельской местности и придавали ему специфические черты: в деревне он был менее целенаправленным и регулярным, не отличался многообразием форм, осуществлялся наугад, и чем более «слепым» он был, тем большей жестокостью и бесконтрольностью отличался. Действия властей за пределами городов воспринимались и крестьянами, и горожанами скорее как набеги насильников, чем как меры государственного управления. Об этом свидетельствует содержание частной переписки уральцев:
11.04.1920, Уфимская губерния:
«...за каждого убитого или избитого советского работника пулемет кладет гору трупов. Особенно много расстреляно татар, которые со свойственным магометанским упорством лезли "ордой" на пулемет».
16.04.1920, Уфа:
«Я узнал, что делается в деревне. Насилуют крестьян и все у них отбирают. Скоро, наверное, последние портки отберут».
28.07.1920, Пермь:
«Вася, в Беляевке был отряд кр[асноармей]цев по борьбе с дезертирством, человек в пятьдесят. Солдаты вели себя, как разбойники... напр[имер], у одной женщины на глазах вытаскали в огороде табак, в другой деревне украли холст и еще много других нахальств и грабежей сделали они».
21.08.1920, Усольский уезд Пермской губернии:
«7-го августа был у нас отряд, разыскивали дезертиров. Эти отрядники испугали маму, взяли на печке своеручно суп и весь съели, и было вареное молоко для ребят — его съели и ничего не заплатили, и у собаки хвост отрубили шашкой».[1312]
Постоянным спутником сельской жизни в продразверсточную эпоху были «дезертиры» — полудрузья-полувраги крестьян, воспринимаемые деревней то как благородные разбойники и возможные освободители от большевистских насилий, то как мародеры и источник дополнительных неприятностей. Уральские леса и степи были полны дезертиров, ставших объектами местного фольклора:
Во время посевной 1920 г. екатеринбургские чекисты фиксировали случаи, когда «дезертиры» обстреливали крестьян прямо на полях,[1314] а в сводках Челябинской губчека информация о «дезертирах» летом 1920 г. помещалась под рубрикой «Общие явления» — настолько массовым и привычным стало их существование. Так, в июльской сводке о «дезертирах» сообщалось: «Бандитизм [в] Челябинской губ[ернии] встречается только в виде группировок дезертиров, которые устраивают вооруженные нападения на отдельных советских работников и на местное крестьянское население, с целью обогащения или мести».[1315]
Заложником дезертирских акций и ответчиком за их действия выступало крестьянство — огульно, без разбора. В июле 1920 г. Екатеринбургская губернская ЧК сообщала, что в связи с распространением слухов о скорой перемене власти и появлением вооруженных банд «дезертиров» чрезвычайные органы во всех так называемых «неблагополучных» местах — районах активизации «бандитов» — взяли «кулацких» заложников, благодаря чему «крестьянство стало вести себя потише».[1316] Осенью 1920 г., в разгар продкампании, усилились активность «дезертиров» и карательные операции против них, больно ударившие по крестьянству в целом.
В Челябинской и Уфимской губерниях зашевелились многочисленные «шайки дезертиров», неуловимые в южноуральских лесах и горах. В начале октября близ Златоуста они захватили 70 лошадей, совершили налет на деревню Веселовку, где изрубили трех коммунистов. Наконец, 4 октября около 120 конных «дезертиров» средь бела дня ворвались в Златоуст и обстреляли государственные учреждения.[1317] Многочисленные отряды численностью в 100-150 человек действовали разрозненно, что одновременно и облегчало, и осложняло принятие ответных мер.
Введение военного положения в Челябинской губернии, репрессии против лиц, уличенных или заподозренных в дезертирских акциях или помощи им, опубликование в прессе списков расстрелянных действовали на деревню, по терминологии чекистских рапортов, «умиротворяюще» и «благотворно». Террор рассматривался и оправдывался как единственный способ наведения порядка в сельской местности: «Раз выйдя на путь активных репрессий, необходимо, не ослабляя их, заставить население раз навсегда убедиться в твердости Советской власти».[1318]
В начале октября 1920 г. в Челябинске по постановлению губчека были расстреляны за вооруженное восстание против советской власти 34 участника «Голубой армии».[1319] В деревнях, наряду с арестами, в качестве наказания за предполагаемую помощь дезертирам широко практиковались конфискации имущества. В сентябре в Бирском уезде секция ревтрибунала конфисковала 11 коров, 8 лошадей, 21 овцу и 8 кур. За укрывательство «дезертиров» на волость был наложен штраф в размере, превышавшем 3 млн. р. В Шадринском уезде в результате 101 облавы, осуществленной одновременными действиями 15 отрядов, был задержан 2121 дезертир из воинских частей и 146 «дезертиров труда». При этом было конфисковано имущество 196 семей, а денежные штрафы на отдельные лица, села и целые волости достигали в сумме 9372 тыс. р., из которых, правда, 8 млн. были наложены условно. В Малмыжском уезде Вятской губернии в октябре 1920 г. также проводились облавы на «дезертиров». Так как крестьяне, несмотря на данные властям подписки не скрывать дезертиров, не сообщали об их местонахождении, у некоторых сельских жителей было конфисковано все имущество, у других отнимали лошадей, коров, телеги, тарантасы и т.п. На шесть деревень были наложены коллективные штрафы от 30 тыс. до 100 тыс. р. Общая их сумма составляла 495 тыс. р. Во второй половине октября Орловская уездная комиссия по борьбе с дезертирством оштрафовала за помощь «дезертирам» восемь семей, на селения, обвиненные в их массовом укрывательстве, был наложен штраф в 1200 тыс. р. Были конфискованы 6 коров, 4 лошади, 30 овец, 15 комплектов упряжи, 3 повозки на железном ходу.[1320]
Крестьянские общества принуждались на общих собраниях принимать решения «дезертиров не скрывать и самогонки не варить».[1321] Вторая часть формулировки свидетельствует, что в разгар продкампании крестьяне предпочитали переводить хлеб на самогон, чтобы не отдавать зерно продотрядникам, за что нещадно наказывались. Так, во второй половине сентября 1920 г. из Красноуфимского уезда докладывали в Екатеринбургскую губчека, что «кумышковарение и пьянство в здешнем уезде является обычным явлением среди крестьян-кулаков». Далее сообщалось, что в деревне Карзи во время изготовления домашнего алкоголя случился пожар, в котором сгорело 9 дворов и 200 пудов хлеба. Жители деревни были наказаны репрессивными мерами.[1322]
С наступлением зимы, когда из крестьян было «выкачано» все, что было возможно, а обитание под открытым небом становилось невыносимым, положение голодных и холодных «дезертиров» резко ухудшилось. Их активность, казалось, пошла на убыль. Явки с повинной участились. С 24 ноября по 12 декабря в Вятской губернии было задержано 192 дезертира, из которых 143 сдались добровольно. При этом конфискации в деревне продолжались: на 180 тыс. р. были оштрафованы 17 семей, были изъяты 34 коровы, 53 овцы, теленок.[1323] В Екатеринбургской губернии ЧК с мая по декабрь 1920 г. приговорила к расстрелу 387 человек, из них более трети — в ноябре-декабре.[1324] Екатеринбургская уездная комиссия по борьбе с дезертирством за это же время задержала 788 «дезертиров», из которых лишь пятерых удалось поймать в ходе 13 облав в сельской и заводской местности; 233 человека сдались добровольно, 484 были обнаружены «случайными способами».