[1325] В Челябинской губернии до 12 декабря была объявлена неделя добровольной явки дезертиров.[1326] В том же месяце антидезертирские репрессии в южной части Миасского уезда, Верхнеуральском и Троицком уездах позволили губчека констатировать «успокоение» тех районов, где «население наиболее пострадало от дезертирских выступлений».[1327] От кого жители Южного Урала пострадали в большей степени, сомневаться не приходится.
Последний серьезный всплеск карательных мероприятий произошел в феврале-марте 1921 г. в связи с западно-сибирским восстанием. С 21 февраля по 8 марта в Кургане действовала выездная сессия отдела окружного революционно-военного трибунала Приуральского военного округа. За 10 дней к расстрелу было приговорено 52 человека, к отбыванию в концлагере сроков от 5 до 15 лет — 27, к помещению в концлагерь до ликвидации банд — 31, освобождено 17. Одному из осужденных, бывшему председателю сельсовета, в течение пяти месяцев честно служившему советской власти, расстрел был заменен 18 годами заключения, другому — проявившему трусость милиционеру, который в прошлом имел заслуги в борьбе с колчаковским режимом, — 20 годами пребывания в концентрационном лагере.[1328]
Не только население, но и сами представители власти с тревогой отмечали бесчинства продовольственных и карательных отрядов в деревне, чей выход из-под контроля грозил обострением и без того напряженного положения в сельской местности и стихийным взрывом новой крестьянской войны. О чинимых беспорядках и ощущении безнаказанности участников карательных акций свидетельствует сообщение начальника Уфимской уездной милиции в губревком:
«Со всех концов уезда мне почти ежедневно приходится слышать жалобы населения на насильственные действия работников Петроградских продагитотрядов. Работники названных отрядов... распоряжаются волостными исполкомами по своему усмотрению, производят там всевозможные перемещения вплоть до переизбрания Советов. В тех волостях, где волисполкомы слабы, они устраивают сплошную сдачу хлеба. Продотряды до такой степени обострили отношение граждан к Советской власти, что туда в недалеком будущем придется высылать вооруженные отряды. На вопрос: — Зачем допускаются такие превышения? — обычно следует ответ: — Я коммунист, если захочу, войду в алтарь и сяду за престол, и никто мне этого не запретит. В Булгаковской волости некто продовольственник Петров, который уже неоднократно замечался в преступлениях, заявляет, что он сам себе хозяин и делает то, что хочет».[1329]
Вакханалия насилия достигла апогея во время расправ с (действительными и мнимыми) участниками Ишимско-Петропавловского восстания, захватившего Курганский уезд. В последний день февраля 1921 г. секретно уполномоченный политкома Челябинской губернии в Кургане подписал приказ, согласно которому расстрелы можно было применять только к оказывающим активное сопротивление, к руководителям и организаторам восстания, не подвергая им деревенскую бедноту. «Нормальным наказанием» должна была стать конфискация имущества у «кулаков» наиболее активных в восстании сел. Уполномоченный указал в приказе мотивы его принятия:
«В связи с вылавливанием банд на территории Курганского уезда имеют место малообследованные расстрелы. Некоторые ответственные работники настаивают на массовом расстреле граждан, причастных к бандитизму, подобная тактика может произвести обратный эффект и грозит в дальнейшем большим осложнением для всей советской и партийной работы в названном уезде».[1330]
В тот же день был принят аналогичный секретный приказ по войскам Приуральского военного округа. В нем говорилось:
«...поступает много жалоб на то, что войска, действующие против бандитов, проявляют сами недопустимое преступное отношение к местному населению, и суровые репрессии без достаточных причин, обирания, а иногда и откровенные грабежи мирного населения местным отрядом толкают население на сторону бандитов».[1331]
Приказ предупреждал, что «...всякий опозоривший честное имя красноармейца подлежит уничтожению наравне с бандитами».
Почти одновременно из Челябинска в ЦК РКП(б) было направлено письмо о незаконном расстреле в Куртамыше 11 крестьян, произведенном по постановлению местной власти. Автор письма утверждал, что «...как видно, расстрел был опрометчивый, т.е. безвинный, это дает право сказать то обстоятельство, что на 2-й день после этого случая застрелился уполномоченный Губчека Казарминов». Указывалось также, что секретарь местного политбюро ответственных работников В. Данилин при допросах крестьян «позволял неоднократно бить в морду кулаками или нагайкой, не разбираясь в их виновности». В письме высказывалась просьба расследовать это дело не местными силами. В январе 1922 г. дело было прекращено за невозможностью прояснить ситуацию, а автора найти не удалось.[1332]
Злоупотребления властью встречались повсеместно и на каждом шагу. Заведующий Екатеринбургским губернским подотделом принудительных работ докладывал по результатам своей командировки в феврале-марте 1921 г. в Красноуфимский уезд о конфискациях имущества на основе устного заявления у семей не только «дезертиров», но и красноармейцев. Конфискованное не описывалось, ящики с ним доходили до места пустыми или полупустыми, их содержимое выдавалось не семьям красноармейцев на селе, а городскому населению и служащим различных учреждений по резолюциям не тех органов, которые имели право на его распределение. Карательные отряды занимались самоснабжением, избивали население, грозили расстрелами уполномоченным продотрядов, если те не дадут продовольствия. Машина репрессий продолжала работать полным ходом: с середины ноября 1920 г. по март 1921 г. уездное политбюро арестовало и осудило 200 человек, уездная комиссия по борьбе с дезертирством — 1405 человек.[1333]
Через полтора года после прекращения боевых операций гражданской войны на Урале в регионе царило насилие. Террор завел власть в тупик и грозил, как и весной 1918 г., опрокинуть крайне неустойчивый «порядок». В воздухе по-прежнему пахло кровью.
2.4. В начале НЭПа: время надежд и страхов
«Теория, будто революцию делают голодные — неправильна, ее нужно сдать в архив. Революцию делают сытые, если им два дня не дать есть... [...] Но если людям не давать два месяца есть, то они бунтовать не будут: они будут лежать при дорогах обессиленными скелетами и, протягивая руки, молить о хлебе. Или же есть друг друга будут».
«С объявлением свободной торговли в городе открылось несколько частных столовых, одна в бывш[ем] помещении «Кафе Роза», другая в помещении бывш[ей] столовой Загоскина.
В некоторых магазинах потребобщества торгуют колбасой, сиропом и т.д.
Оживился базар, где появились продукты, которые раньше трудно было достать: воск, деготь и т.д.
Мясной рынок остался на прежнем своем месте у Александровского собора, по количеству привозимого мяса торговля днями не уступает происходившей в мирное время. Торговец опять погнался за покупателем, а не наоборот, как это было до настоящего времени.
За Александровским собором организовалась торговля живым скотом, по преимуществу коровами и лошадьми, принимающая большие размеры в субботние дни.
На днях открылся магазин, объявивший свободную торговлю кустарными изделиями (бывший кустарный склад).
В нижнем этаже помещения быв[ших] номеров Миронова приступлено к ремонту магазинов.
С наплывом товаров и начавшейся конкуренцией цены на многие товары стали понижаться. Из продуктов первой необходимости заметно понизились цены: на картофель и другие овощи, отчасти на мясо и молочные продукты. Понизились цены на мануфактурные товары. Заметно понизилась цена на сено».[1334]
Приведенное в местной газете описание перемен в Вятке, происшедших на глазах изумленных жителей в течение нескольких месяцев после решений X съезда РКП(б), можно было наблюдать весной-летом 1921 г. во многих уголках Советской России. Вынужденная смена официального курса, нацеленная на преодоление грозящих существованию режима паралича всех сфер жизнедеятельности и накала напряженности в стране, стремительно преобразила внешний облик будней, резко изменила декорации повседневной жизни. Именно скорость восстановления антуража, от которого люди отвыкли за последние годы, произвела на них ошеломляющее впечатление, переданное потомкам и пленившее историков в образе «золотой эпохи» НЭПа, якобы разом решившей все проблемы и залечившей травмы прежних потрясений. Знакомство с началом НЭПа с близкого расстояния, из перспективы «маленького человека», развеивает в прах этот стереотип и позволяет говорить о первых двух годах НЭПа как об одном из наиболее трагических периодов в жизни российского населения.
Несомненно, жизнь в первые месяцы «новой экономической политики» демонстрировала немало обнадеживающих симптомов. Информационная сводка Пермской губчека за период с 15 марта по 15 апреля 1921 г. без большой, правда, уверенности сообщала, что с объявлением свободной торговли население Перми «как будто бы стало склоняться в сторону Соввласти».[1335] Отмечалось оживление городских будней:
«В г. Перми в связи с разрешением свободной торговли на рынках торговая жизнь закипела, хотя и нет более объемистых магазинов, но все же у мелких торговцев товар имеется. Преобладает главным образом галантерея, железные товары, а также товары кустарнического производства, переделанная одежда и много огородных семян».