При этом констатировалась нехватка продуктов питания и их дороговизна: четверть молока стоила 4 тыс. р., пуд муки — 30-40 тыс. р. Мало было и кожевенных изделий, что отражалось на их ценах. Сапоги продавались за 150-200 тыс. р., ботинки — за 50-100 тыс. р.
Аналогичные сведения поступали весной 1921 г. и из других мест. Так, челябинские чекисты в апреле отмечали:
«Жизнь на местных рынках, с введением свободной торговли, вновь ожила. Появилась мука, крупа, мясо и прочие сельскохозяйственные продукты. Также появилась мануфактура, папиросы и проч. Цены на все крайне высокие».[1337]
Свобода торговли вызвала приток в Челябинскую губернию мешочников, которые выменивали местную муку на одежду и кожаные товары.[1338] В конце 1921 г. органы политического наблюдения констатировали, что «рынки начинают принимать в Челябинской губернии старый вид торговых рядов, открываются лавки на постоянно отведенных местах. Открыт ряд магазинов».[1339]
Цены росли вместе с торговой сетью. Так, в Оренбурге в первой половине мая 1921 г. цены на продовольствие вдруг подпрыгнули в четыре-пять раз, на одежду, обувь и мануфактуру — в два-три раза.[1340]
Торговля набирала обороты. В мае 1921 г. в вятской прессе появились объявления о состоянии рынка. Сообщалось, что «с каждым субботним днем больше появляется крестьян с мукой».[1341] В конце июля 1921 г. в Екатеринбурге всего за три дня было выдано около 250 удостоверений на право торговли различными товарами. В августе в Оренбурге открывались все новые частные чайные и кофейные — давно забытый здесь элемент комфорта. В конце октября в Оренбургской губернии была ликвидирована карточная система.[1342]
Возникало ощущение, что государство отказывается от жесткого контроля за моральной чистотой и вообще деятельностью граждан. В ноябре 1921 г. декретом Совета труда и обороны РСФСР допускалась продажа игральных карт на территории страны, с января 1922 г. были сняты препятствия к передвижению населения. В апреле 1922 г. Совнарком легализовал валютные операции, сосредоточенные ранее на черном рынке. Декрет от 4 апреля разрешил свободное обращение золота, серебра, платины, драгоценных камней, иностранной валюты и вызвал появление на рынках Южного Урала значительного количества золота в монетах, изделиях и особенно — в ломе. За торговыми кругами последовали крестьяне, исхитрившиеся в круговерти реквизиционных мер сохранить запасы золотых монет, которые теперь пошли в оборот. В апреле 1922 г. на челябинском рынке за 10-рублевую монету можно было выручить 18-19 млн. р. Эта сумма была более чем на треть ниже, чем в центральных регионах страны, вследствие чего в Челябинскую губернию в поисках золота хлынули частные скупщики, которым государство не могло составить конкуренцию: госбанк не располагал достаточным количеством денежных знаков, а имевшиеся у него 100-миллионные купюры были слишком крупны и неудобны для крестьянского оборота.[1343]
Определенные надежды смена государственного курса вызвала у крестьянского населения. Информационная сводка Оренбургско-Тургайской губернской ЧК во второй половине апреля 1921 г. отражала заметное улучшение крестьянских настроений, резко контрастировавших с мрачным настроем рабочих после известий о введении свободной торговли. Примечательно и то, что крестьяне не спешили присоединиться к возникшему в мае 1921 г. двухтысячному повстанческому объединению Охранюка-Черского, двигавшемуся на Орск.[1344] В Челябинской губернии крестьянство также отнеслось сочувственно к декрету о свободе торговли. Местные чекисты весной 1921 г. были убеждены, что напряженное состояние в сельской местности в целом уже прошло: отдельные мелкие вспышки крестьянского недовольства были, по их мнению, неизбежны, но крупные выступления — вряд ли возможны.[1345]
О возбуждении в крестьянстве надежд на скорейшее улучшение жизни свидетельствует зафиксированное в информационных документах местных ЧК оживление деревни. Сельские жители, ввергнутые реквизиционной волной последних месяцев 1920 г. в апатию и уныние, запуганные и измученные карательными набегами советских отрядов, вдруг преобразились: стали открыто требовать ликвидации трудовой повинности, выступать за «свободу труда» и свободную торговлю.
Отражением этих надежд стали крестьянские выступления на губернских форумах весной 1921 г. Так, на первой губернской беспартийной конференции в Челябинске 16-18 апреля 1921 г., собравшей 140 делегатов, вопрос о продналоге вызвал большой интерес: более 20 выступлений было посвящено именно ему. Многие говорили о необходимости декрета о свободе труда. Немало толков среди депутатов вызвало закрытие женского монастыря. Звучали жалобы по поводу превращения церквей в театры и клубы. Съезд направил приветственную телеграмму В.И. Ленину, текст которой вызвал бурные споры: многие требовали включить в него пункт об отмене трудовой повинности. В речах крестьян явно читался упрек властям по поводу предпочтений, отдаваемых рабочим, и дискриминации в отношении деревенских жителей, которые не пользовались материальной поддержкой государства.[1346]
О вере крестьян в серьезность намерений режима отказаться от вмешательства в жизнь деревни свидетельствует массовый выход сельских коммунистов из партии. В отличие от партийцев-рабочих, многие из которых воспринимали поворот к «новой экономической политике» как акт предательства «интересов пролетариата», крестьяне покидали партийные ряды по совершенно иным мотивам. В отчете Троицкого уездного комитета РКП(б) за первую половину 1922 г. было сделано тонкое наблюдение о поведении крестьян-членов партии в начале НЭПа, приведшем к ослаблению сельских партийных организаций:
«Замечавшийся массовый выход из партии после установления новой экономической политики в настоящий момент, можно сказать, прекратился. [...] Предшествовавший утек членов партии был обусловлен действительно новой экономической политикой, но выходили они из партии не потому, что были не согласны с НЭП, а что НЭП дал им возможность увеличивать свое маленькое хозяйство и жить, совсем не обращая внимания... вообще ни на какие советские и партийные учреждения, связывающие их до сих пор по рукам и ногам».[1347]
Однако переоценивать симптомы нового не стоит. Жизнь в начале НЭПа была полна двойственности и тягот, отношение населения к переменам — крайне противоречиво. В начале января 1922 г. составитель сводки Уфимской губчека отмечал, что горожане с замиранием сердца следят за ежедневным открытием все новых магазинов, столовых, кафе, ресторанов, за наполнением рынка товарами, что не мешает им выражать недовольство всем. Под «всем» автор сводки подразумевал достигшие в начале НЭПа невиданных размеров грабежи, эпидемии и дороговизну.[1348]
Действительно, затеплившиеся надежды на лучшее будущее не могли ни затмить, ни смягчить убогость существования, доставшуюся в наследство от предыдущих лет. Отмечая в первой половине апреля 1921 г. оживление на базарах, челябинские чекисты одновременно описывали катастрофическое положение рабочих железнодорожного депо:
«Из-за неимения обуви участились прогулы. Боясь репрессий (трудкомдез), рабочие, выходя на работы, одевают рваные валенки и привязывают к ним дощечки. Снабжение кожаной обувью поставлено крайне слабо. Так, на четыре тысячи человек было отпущено всего лишь 200 пар сапог».[1349]
В апреле-мае 1921 г. выдача продуктов по карточкам на Урале резко и повсеместно сократилась. В Екатеринбургской губернии размер хлебных пайков в первой половине апреля колебался от 14 до 28 фунтов. Рабочим угольной промышленности он был снижен с 34 до 28 фунтов. Только сплавщики, выполнявшие срочную работу, получили «щедрый» паек в 60 фунтов.[1350] В Верхнеуральске привилегированные категории населения получили вместо 28-60 фунтов муки 19-42, месячный общегражданский паек муки составил всего пять фунтов.[1351]
Сокращение пайков не могло быть сразу же восполнено рыночными продуктами. Товарообмен был официально разрешен в разгар весенней распутицы. Из-за непроезжего состояния дорог крестьяне, если и имели припрятанные продукты, не могли попасть в город. Городские продуктовые рынки весной 1921 г. оставались полупустыми.[1352]
Тяжелое наследство от времени «военного коммунизма» досталось горнозаводскому населению, которое страдало на протяжении 1920 г. от перебоев в снабжении продовольствием. Весной 1921 г. продовольственное обеспечение рабочих резко ухудшилось и в тех районах, где оно до этого было более или менее налажено. Болезненно сказывалась скудость продовольственных запасов, расходование которых в последние месяцы 1920 г. шло более интенсивно, чтобы предотвратить соединение «крестьянской войны» с рабочими бунтами. В результате с декабря 1920 г. по март 1921 г. численность рабочих увеличилась на треть. Это и заставило весной 1921 г. пойти на снижение по-прежнему нерегулярно выдаваемых пайков, свертывание премирования продуктами, сокращение штатов рабочих, а затем и на официальную ликвидацию государственного пайкового снабжения.