[1353] Итогом стало бедственное положение рабочих не только в оторванных от основных распределительных центров уголках Урала, но и на заводах вблизи или в черте крупных городов. Пермская губчека в апреле 1921 г. констатировала, что рабочими и крестьянами пригорода Перми Мотовилихи владеет «одно желание — получить в достаточной мере продовольствия и одежды, а до остального им нет дела».[1354] В мае, как сообщала местная ЧК, «среди рабочих заводов и мастерских г. Перми слышится только просьба о выдаче пайка как самим рабочим, так и их семьям, хотя бы тот паек, который им выдавался ранее, т.е. 28 ф[унтов] в месяц».[1355] Рабочие Верх-Исецкого завода близ Екатеринбурга во второй половине мая получили, в зависимости от категории, от трех до четырех фунтов хлеба, а их семьи — от семи до девяти фунтов.[1356] В мае 1921 г. сократились пайки и в угольных копях Челябинского района: забойщики и другие рабочие, занятые на подземных работах, могли теперь рассчитывать лишь на 30 фунтов хлеба в месяц, наземные рабочие — на 25 фунтов. Снижение пайка отрицательно повлияло на производительность шахтеров и дало свои первые плоды на первомайской демонстрации: из 7 тыс. человек на нее явилось всего 450. На механическом заводе в Челябинске был не только снижен паек, но и прекратились выдачи хлеба в столовую и обедов для семей рабочих.[1357]
Сколь ни были печальны в момент смены официальной политики будни обитателей городов и горнозаводских поселков, наиболее страдающей группой населения оставалась преобладавшая его часть — крестьянство. Именно оно несло на своих плечах наибольший груз наследства «военного коммунизма». Жестоко обобранная в ходе реквизиционно-карательных мероприятий в конце 1920 - начале 1921 г., деревня первых месяцев НЭПа пребывала в тревоге. Предстояла посевная страда, а крестьяне не располагали ни семенными материалами, ни фуражом. Крестьяне Пермской губернии, согласно заключениям чекистского наблюдения, в апреле 1921 г. роптали на продолжающиеся разверстки и трудовую повинность. В некоторых волостях голодающие крестьяне толпами осаждали исполкомы с требованием хлеба, прибегая в крайних случаях к самовольному разделу семенного материала. В мае пермское крестьянство выражало недовольство мобилизацией на лесосплав и разверстками на масло и яйца, утверждая, что разверстки отменены.[1358]
Деревня заволновалась.[1359] В Екатеринбургской губернии, на границе Камышловского уезда, во второй половине мая 1921 г. появились вооруженные повстанцы из Ялуторовского уезда, совершая конные налеты на деревни и еще более ухудшая положение местных крестьян, у которых «банды» отнимали скудные запасы хлеба и скот.[1360] В Оренбуржье в это же время появилась повстанческая группировка Охранюка-Черского, лозунг которой гласил: «Яко с нами бог, долой коммунистов, да здравствует свободная крестьянская жизнь!» Началось брожение в казачестве. По данным губчека, казаки с нетерпением ждали прихода «банд», хотя и боялись, памятуя уроки прошлых лет, к ним присоединяться. Крестьянство тех районов Оренбуржья, где урожай 1920 г. был невелик, открыто ругали райпродкомы: «...осенью у нас все отобрали, а теперь ничего не дают». В Орском районе крестьяне приступили к разгромам ссыпных пунктов.[1361]
О растерзанном состоянии деревни в первые месяцы НЭПа сообщали и партийные организации. В отчете Оренбургского губкома РКП(б) за февраль-сентябрь 1921 г. писалось, что в начале этого периода хлебные запасы губернии не превышали 100 тыс. пудов, в то время как до урожая требовались как минимум 300 тыс. Уже тогда среди крестьян наблюдались признаки голода, а «местные работники не выдерживали и опускали руки». Партийные организации влачили жалкое существование, связь губернской организации с местными была нарушена. Объявление о свободе торговли было в этой ситуации воспринято и населением, и местными коммунистами как акт раскаяния власти в прежних ошибках: «Стихийные требования широких слоев, выплывающие из крестьянских масс под влиянием эсеров, не анализировались на местах, принимались за чистую монету и направлялись в высшие инстанции с требованием удовлетворения».[1362]
Со всех сторон поступала однотипная информация о положении и настроениях крестьян в первые месяцы НЭПа: «голод» и «ропот» были главными терминами чекистских сводок. Иллюстрацией деревенской жизни весной 1921 г. могут служить майские сводки Челябинской губернской ЧК. В них, в частности, сообщалось о голоде в одной из волостей Челябинского уезда:
«Особенно сильно голодает население Тавранкульской волости, где выполнено 196% разверстки и всего вывезено хлеба тридцать три тысячи пудов. Хлеб был вывезен дочиста, и не было даже оставлено продовольствия на март месяц. Было устроено объединенное заседание членов волисполкома и комячейки, где была выдвинута комиссия по учету наличности хлеба и правильного распределения между населением волости. По окончании учета выяснилось, что налицо всего лишь имеется триста пудов хлеба, т.е. по три фунта на едока в месяц, не исключая даже и того, который предназначен для кормления кур, и даже муку, предназначенную на следующий день и на квашню. Скот ежедневно падает по 3-5 штук от бескормицы; все крыши, которые были покрыты гнилой соломой, очищены, чтобы кормить скот. Население уже съело все отруби и начинает молоть на мельнице траву куколь, полученную по наряду для кормления лошадей, и едят ее сами, хотя она даже непригодна для кормления свиней. Были случая, когда дети после 2-3 дней голодовки поедят куколя, и их начинают мучить предсмертные судороги, и только вовремя поданное парное молоко спасает их от смерти.
Все эти бедствия, постигшие Тавранкульскую волость, создались благодаря неправильной работе уполномоченных райпродкома, которые постарались вывезти весь хлеб до зернышка и даже не взяли на учет нуждающихся».[1363]
Жители Ново-Троицкого поселка Сосновской станицы собирали в поле колосья прошлогоднего урожая. Деревенская беднота восприняла свободу торговли как новую беду, от которой выиграли только «кулаки»:
«С объявлением свободной торговли кулачество стало выкапывать из ям весь свой припрятанный хлеб и свозить на рынок выменивать или продавать. Беднейшее крестьянство просит установления таксированных цен на продукты и предметы первой необходимости или прекращения свободной торговли, ввиду того, что пользы для бедняков в настоящее время свободная торговля не дает».[1364]
В Курганском уезде посевная кампания проходила вяло из-за нехватки семян и лошадей, которые в большом количестве реквизировались повстанцами в начале года. Более половины прошлогодней пашни в Верхнеуральском уезде в 1921 г. осталось незасеянной. В Троицком уезде крестьяне роптали на проведение яичной и молочной разверсток и громили хлебные амбары. В Верхнеуральском, Курганском и Троицком уездах активизировались повстанческие группы. В деревнях участились кражи скота и хлеба. В селе Пивкино Челябинского уезда сельский комитет в первую очередь наделил семенным хлебом крепкие хозяйства, разделив незначительные остатки между беднотой и демобилизованными красноармейцами. Призвавшее сельком к ответу собрание услышало: «Погодите, скоро за ваши требования вы все будете истреблены, уже наши подходят, и вы забудете про хлеб».[1365] Во многих местах крестьяне отказывались от выполнения несвоевременной в период сева подводной повинности; яичная и молочная разверстки собирались плохо, так как других продуктов питания в деревне не оставалось. Жители Усть-Уйской станицы отказались сдавать масло и яйца, пока им не выдадут по пуду муки на каждого едока. Голодные обитатели станицы Березовской под руководством станичного исполкома подняли бунт, который вскоре был подавлен.[1366]
В заключении сводки Челябинской губчека за первую половину июня были сделаны выводы, не пробуждавшие оптимизма:
«Всюду чувствуется усталость и недовольство, основанное только лишь на продовольственной подкладке. [...]
Массовые восстания Челябинская губерния, можно сказать, пережила, и в данное время приходится... констатировать лишь уголовный бандитизм, особенно исходящий со стороны жителей кантонов, занимающихся... грабежом и кражей лошадей и рогатого скота. [...]
Партийно-просветительская работа, особенно среди деревни, почти отсутствует, и многие комячейки абсолютно находятся в политическом неведении и часто творят дела на свой страх».[1367]
Будни измученной и дезориентированной деревни оставались горькими, праздники — грубыми и примитивными. Смена правительственного курса была воспринята как проявление слабости власти, вызвав очередную вспышку самогоноварения и пьянства, сопровождавшегося выбросами накопившейся агрессивности. В деревне Субботиной Пермской губернии 17 апреля 1921 г., на второй день Пасхи, произошел пьяный погром, учиненный группой вооруженных револьвером, ножами и топорами молодых хулиганов из другой деревни. Пресса так описывала деревенский инцидент:
«Набрасывались с кинжалами на женщин, стариков; ломились через заборы, разбивали топорами ворота и избные двери, отыскивая укрывшихся "врагов". Местами слышалась ружейная стрельба. Жители в смертельном ужасе бежали и прятались по амбарам, хлевам. Иные бросились в заречную сторону через пруд, проваливаясь на полурастаявшем льду».