[1400] К лету 1922 г. цены на основные виды продуктов питания в среднем увеличились с начала года в 10-15 раз. В августе-сентябре цены несколько сократились, однако в декабре выросли по сравнению с октябрем в два-четыре раза.[1401] В государственном информационном бюллетене Челябинского губотдела ГПУ за октябрь 1922 г. отмечалось, что оживление рынка и усилившийся подвоз продовольствия не привели к понижению цен. В документе констатировалось, что государственное регулирование цен, несмотря на создание крупных синдикатов, трестов и торговых организаций, оказалось нерезультативным. Среди причин сохранения и усиления дороговизны назывались инфляция, рост зарплаты и вынужденное использование в промышленности дорогих иностранных материалов.[1402]
Дороговизну первого двухлетия НЭПа в полном объеме ощутили и жители Башкирии. Пуд пшеничной муки в марте 1922 г. стоил 3-4 млн. р., в апреле — 5-8 млн. р., в мае — 13-15 млн. р. [1403] В начале октября 1922 г. цена ржаной и пшеничной муки несколько понизилась. Однако цены на картофель, мясо, масло, молоко, мед продолжали расти. В результате ржаная мука вздорожала за 10 месяцев 1922 г. в шесть раз, пшеничная — в восемь, масло, молоко, картофель — в 19-20 раз, говядина — в 27 раз.[1404]
Такие же скачки цен отмечались и в Оренбуржье. Несмотря на удешевление продуктов в связи с урожаем 1922 г., цены на муку в августе-сентябре были в 25 раз выше октябрьских 1921 г., на соль — в 26 раз, на картофель и мясо — в 4,5 раза. В сравнении с концом лета 1922 г. в декабре стоимость простой муки еще раз удвоилась, цена на сеянку возросла в 2,5-3 раза, на яйца — в 1,5 раза. Цена на сливочное масло в последние месяцы 1922 г. оставалась стабильной, на постное масло — понизилась на 44%.[1405]
Несмотря на смену государственного экономического курса, население, таким образом, оставалось в тисках прежних проблем.
В скудной и серой жизни, заполненной непрестанными заботами о куске хлеба, досугу и праздникам оставалось мало места. Пытаясь растормошить население от глухой апатии и озабоченности материальными условиями существования, пробудить ощущение целесообразности лишений и страданий, власти организовывали празднования памятных дат революции. Средств на их проведение не жалели. Так, праздник 1 мая 1922 г. в Челябинске сопровождался митингом и парадом, играми, спортивными состязаниями и народными гуляньями. Вечером были устроены собрания, банкеты, заседания. Для рабочих были подготовлены спектакли, митинги-концерты и аналогичные мероприятия.[1406] В середине июля 1922 г. была отпразднована годовщина освобождения Урала от «белых»: 14 июля в летнем саду прошел вечер воспоминаний, на следующий день по сценарию, действовавшему со времен первых праздников революции, были организованы парад и шествие к братским могилам погибших во имя революции.[1407]
Наряду с чествованием революционных дат, власти вынуждены были не только терпеть, но и материально поддерживать желание жителей отметить традиционные религиозные праздники. В Оренбурге, например, обладателям продовольственных карточек с литерой «А» в конце апреля 1921 г. выдали 5 5/8 фунта белой муки. Совершенно очевидно назначение этой порции: мука предназначалась для выпечки куличей к православной Пасхе, так как одновременно было официально заявлено, что «еврейскому населению мука выдаваться не будет, карточки таковое должно сдать в еврейскую общину».[1408]
Городская публика пользовалась также прежними средствами светского досуга, которые, впрочем, были крайне непритязательны и не очень привлекательны. В Вятке весной 1921 г. работал всего один кинотеатр — «Колизей», — репертуар которого даже не был обозначен с помощью афиш. В результате посещение этого «очага культуры» скорее раздражало, чем радовало зрителей: «...при входе в кинотеатр нельзя узнать, что идет в сегодняшний день, в результате чего, когда погасят электричество и на экране появляются картины, наблюдается массовое бегство уже видевших эту вещь».[1409]
Перевод стрелок на час вперед в апреле 1921 г. сделал посещение, спектаклей и концертов в Оренбурге довольно опасным развлечением: начало первого представления в «Кино-Палас» было перенесено с 18 на 19 часов — электростанция отказывалась давать свет раньше — и, следовательно, второй сеанс оканчивался не ранее 23 часов. Поскольку в городе и в начале НЭПа сохранялся комендантский час, зрители рисковали угодить в комендантское отделение.[1410]
Обитатели городов и поселков, несмотря на крайнюю ограниченность материальных средств, по-прежнему прибегали к «надежному» способу забыться от тягот повседневного существования — неумеренному употреблению самодельного алкоголя. В чекистской сводке о положении на Челябинских угольных копях в октябре 1922 г. этому явлению было уделено особое внимание:
«...в результате тяжелого материального положения и в силу других неблагоприятных причин за последнее время на копях наблюдается усиленное пьянство. Самогонка варится не только близ копей, но и в казарменных помещениях. Зачастую пьянствуют ответственные партийные и советские руководители».[1411]
Этот тезис иллюстрировали 43 конкретные факта, которые, по замечанию автора сводки, «составляют незначительную часть тех агентурных материалов, которыми располагает Главное политическое управление». Пьянство среди молодежи сопровождалось хулиганскими выходками, терроризировавшими население. По этой причине, например, жители Уфы по вечерам не рисковали посещать парки.[1412]
Будни и праздники горожан и поселковых жителей в первые полтора года НЭПа не претерпели, таким образом, существенных изменений. Нужда, заботы о пропитании, неуверенность в завтрашнем дне оставались лейтмотивами каждодневного существования.
Оценить степень дороговизны жизни на Урале в два первых года НЭПа невозможно, не познакомившись с трудовыми отношениями и уровнем заработка основной массы неземледельческого населения. В условиях перехода к новым хозяйственным отношениям на фоне беспрецедентного развала уральской промышленности оно страдало как от резкого сокращения рабочих мест, так и от неудовлетворительной и нерегулярной оплаты труда. Обратившись в начале 1922 г. с циркулярным письмом «Всем Губкомам и Укомам области», руководство Уральской области констатировало серьезное недовыполнение уральскими заводами планов по производству чугуна и сортового железа в январе-октябре 1921 г. и анализировало причины производственных сбоев:
«Причинами невыполнения производственной программы являются: недостаточное питание, отсутствие стимулов к повышению производительности, крайне неустойчивая, вечно опаздывающая за жизнью тарифная политика, полная незаинтересованность рабочих в результатах труда. Продовольственный кризис, разразившийся в мае сего года, имел явным последствием то, что на 1 августа на Урале не работало ни одной домны, ни одной мартеновской печи, ни одного прокатного стана — явление небывалое в истории Урала за последние полтора века».[1413]
Основной причиной производственного кризиса официально признавалась, таким образом, нищенская оплата труда, не компенсировавшая затрат рабочей силы. С 4 августа 1921 г. усиленный паек в Советской России был урезан на треть. В условиях отсутствия достаточных продовольственных запасов государству не оставалось ничего иного, как пойти на сокращение штатов до 40-50% и организацию сдельной оплаты. Однако и эта мера не обеспечила норму питания рабочих, установленную Екатеринбургским комитетом по рабочему снабжению. Из официального месячного рациона в 3 пуда муки, 20 фунтов мяса, 2,5 фунта масла, 1,5 фунта сахара, пуд картофеля и 2,5 фунта соли рабочие реально получали в лучшем случае лишь половину. Потребность в перераспределении рабочей силы — в условиях трудовой повинности рабочие бежали с тяжелых работ и переполняли вспомогательные цеха — заставила дифференцировать и это, 50-процентное снабжение рабочих. Так, Екатеринбургское райметаллуправление вынуждено было отступить от нормы 17-разрядной тарифной сетки и обеспечивать рабочим низших разрядов 40-50% продовольственного минимума, а рабочим более высоких разрядов — 60-70%.[1414] Эта мера вызвала тягу рабочих в производственные цеха. Однако авторы циркулярного письма не строили иллюзий по поводу неустойчивости этого эффекта. Они настаивали на том, что «...необходимо как можно скорее переходить на полный прожиточный минимум». Аргумент был прост:
«Опыт показал, что довоенные нормы выработки при 75-ти фун[товом] пайке достигнуты быть не могут и производство приблизилось к ним в некоторых случаях чисто случайно, под влиянием резкого перехода с весьма малого пайка, и в ноябре (1921 г. — И.Н.) на некоторых заводах наблюдается реакция — разочарование, особенно для многосемейного рабочего. Квалифицированные рабочие под всеми предлогами стараются уйти с завода, чтобы лучше обеспечить себя свободным самостоятельным трудом вне завода».[1415]
В начале 1922 г. жалкое положение рабочих еще более усугубилось отменой трудовой повинности. За январь-февраль количество безработных удвоилось, наиболее тяжело поразив промышленные города (Екатеринбург, Пермь) и горнозаводские центры (Нижний Тагил, Златоуст и др.). Среди безработных самыми крупными группами были чернорабочие, металлисты и служащие советских учреждений.