[1416] Удержавшиеся на рабочих местах страдали от хронических задержек в выплате заработной платы. С января по сентябрь 1922 г. задолженность, по данным Уралпромбюро, возросла с 29 до 46%. Для покрытия денежного долга использовались натуральные выплаты предметами широкого потребления и продовольствием. В начале 1922 г. денежная часть оплаты труда часто заменялась суррогатами денег — облигациями золотого или хлебного займов; выплаты натурой составляли до 88% заработка, снизившись летом до 50-60%. Быстрый рост цен в первой половине 1922 г. съедал и без того мизерные и нерегулярные денежные заработки, составлявшие на Урале 4/5 от зарплаты украинских рабочих. Ситуация не поправилась и в 1923 г.: сохранялась большая задолженность предприятий рабочим, выдачи зарплаты задерживались на два-три месяца. Потеря заработков уральских металлургов от падения курса рубля в 1923 г. составила треть. Средний размер оплаты их труда составлял 46% от довоенного, колеблясь от 41% у чернорабочих до 57-60 % у квалифицированных рабочих.[1417]
В начале лета 1922 г. председатель Уральской областной фондовой комиссии попытался объяснить причины хронической задолженности рабочим. Он видел их в недостатках самой системы выплат и уклонении хозяйственных органов от подписания договоров с рабочими коллективами:
«...если, с одной стороны, издается обязательный минимум (фактически максимум) заработной платы, а с другой — фонд отпускается в размерах, не гарантирующих этого минимума, предприятию остается один выход — оказаться должником рабочих».[1418]
В результате долг по зарплате 3/4 горнозаводских рабочих Урала с ноября 1921 г. прогрессировал. Остро ощущалась задолженность шахтерам. Самая крупная из них — 4 млрд. р. в денежных знаках 1922 г. — болезненно задевала угольщиков Челябинских копей. Крупные суммы государство задолжало к весне 1922 г. рабочим практически всех отраслей промышленности, работникам советских учреждений, милиции и т.д.
Материально-продуктовая часть зарплаты также выдавалась нерегулярно и не полностью. Если мясная норма в мае 1922 г. была выдана уральским рабочим вся, то нормы по жирам были распределены лишь на некоторых угольных копях, мука на 40% выдавалась овсом. Председатель фондовой комиссии очертил не очень надежную снабженческую перспективу: был получен годовой наряд на сибирский хлеб, на мясо наряда не было и не предвиделось, на жиры — не было, но ожидался, «...в сахаре категорически отказано, на соль наряды даются, но с большими опозданиями».
Более дифференцированную картину положения рабочих рисовали двухнедельные обзоры-бюллетени Екатеринбургской губернской ЧК. Согласно им, в январе 1922 г. политическое состояние губернии оставалось неблагополучным. Часть рабочих была удовлетворена ростом зарплаты, но выражала недовольство привилегированным положением служащих и административного персонала предприятий в получении производственной одежды («прозодежды»). Одновременно рабочие и служащие, уволенные по сокращению штатов, голодали. Особенно тяжелым было положение детей безработных. Количество потерявших работу в губернии увеличилось, по официальным данным, с 4311 человек на 1 января 1922 г. до 5660 — во второй половине месяца. При этом реально безработных было значительно больше, так как их основная масса не регистрировалась в надежде найти работу самостоятельно.[1419]
В июне 1922 г. Уральское бюро ВЦСПС обследовало положение рабочих Екатеринбурга, в том числе путем анкетирования. На основе опросов была составлена сводка ответов 16 человек. Видимо, она показалась властям достаточно благополучной, чтобы опубликовать ее в печати, несмотря на признаваемую организаторами обследования низкую репрезентативность результатов: «Конечно, по этим ответам нельзя судить об общем положении рабочих, тем не менее мы считаем интересным привести и такую сводку».[1420]
Между тем, обследование показало, что жизнь рабочих оставалась трудной. Рабочие отмечали перебои в снабжении и убогость быта:
«Нужда чувствуется во всем — особенно в одежде, обуви, мыле и керосине — за весь год получили всего 5 фунтов».
«Недостаток во всем, а самое главное — в хлебе».
«Обещались снабжать (дровами — И.Н.) из завода, но что-то не верится...» «...относительно будущего ничего определенного нет».
«Квартиры есть, но жить из-за тесноты неудобно».
«...имеется квартир 2 (в предприятии всего около 300 рабочих), а удобств нет».
Недостатки трудовой дисциплины и производительности, несмотря на их рост, связывались рабочими с мизерной оплатой труда. По их мнению, производительность была в полтора-три раза ниже довоенной:
«Трудовая дисциплина хотя и есть, но она падает из-за недостатка продовольствия».
«Производительность против мирного времени упала в 1,5 раза».
«...до войны в выборном отделении без помощника один рабочий набивал за 9 часов до 6 ящиков спичек, а теперь с помощником не более 4,5 ящиков».
«Сборка вальце-загибного станка в настоящее время 1,5 месяца, а довоенная производительность 15 дней».
«Нужно чем-нибудь заинтересовать рабочих, и тогда все будет более видно».
«...если бы исправно выдавали, что полагается, то выработка могла бы быть довоенной».
Почти все опрошенные рабочие положительно относились к сдельной оплате труда, но и в ее организации видели ряд недостатков:
«Рабочие (железнодорожных мастерских — И.Н.) относятся безразлично, ввиду того, что работа дается не по отдельности, а на артель».
«Сдельную работу считают лучше, но очень низка расценка».
«Квалифицированным рабочим больше нравится сдельная оплата, а чернорабочим — поденная».
Организация охраны труда оценивалась рабочими положительно: в опасных местах были установлены щиты, а в цехах — вентиляторы, имелись кипяток и мыло, чистые уборные, бесплатная медицинская помощь. Подростки трудились шесть часов, малолетние рабочие — четыре часа. Однако и в этой сфере ситуация была благополучной не везде. На заводе Ятеса, по словам рабочего, «...нет вентилятора, нет и хорошего куба для кипяченой воды»; в железнодорожных мастерских «...нет совершенно мыла, а работа грязная».
Отношение рабочих с администрацией редко можно было признать хорошими. Чаще между ними существовал перманентный конфликт:
«Администрацией рабочие недовольны. Многие не на своих местах».
«Администрацией недовольны за грубое обращение».
«...отношения рабочих с администрацией недоверчивое из-за несвоевременного снабжения продуктами и дензнаками».
Не устраивала рабочих и деятельность профсоюзов, которые воспринимались как «понужало для рабочих». Связи профсоюзных организаций с коллективами или отсутствовали, или сводились к докладам на собраниях.
Заработки рабочих и служащих не позволяли пользоваться услугами вольного рынка — их хватало в лучшем случае на пуд муки и небольшой «приварок» из других продуктов питания. В связи с этим неизбежным было сохранение «военно-коммунистической» практики выдачи продовольственных пайков по твердым ценам, которые были в четыре-пять раз ниже вольных. Так, в июне 1922 г., когда зарплата рабочих и служащих Екатеринбурга составляла 1,5-2 тыс. р., минимальный и обязательный к выплате месячный паек стоил всего 450-600 р. [1421] Аналогичная практика использовалась во всех губерниях Урала.[1422]
Многое свидетельствует о том, что положение горнозаводских рабочих, обитавших в значительном удалении от основных центров снабжения, в начале НЭПа, как и в период «военного коммунизма», оставалось наиболее тяжелым. Так, рабочие Златоуста к началу 1922 г. не получили зарплату за период со второй половины октября 1921 г. даже по старым ставкам, которые обеспечивали осенью 1921 г. покупку двух-трех фунтов хлеба по рыночным ценам. В информационной сводке-бюллетене Уфимской губчека за вторую половину декабря 1921 г. констатировалось: «...теперь же, если рабочие и получат заработок за три месяца, они не смогут приобрести на него и фунта хлеба».[1423]
Из-за отсутствия продовольствия натуральные выплаты также сокращались. Рабочие Златоустовского, Симского, Миньярского, Аша-Балашовского и Кусинского заводов, получив за декабрь 1921 г. всего по шесть фунтов хлеба, волновались и требовали выдачи продуктов питания. В чекистских документах подчеркивалось, что «несвоевременное снабжение продовольствием и невыплата заработка — главный фактор изменения настроения рабочих в худшую сторону».[1424] Недобросовестное отношение рабочих к выполнению своих обязанностей и задержки выплат на месяц и больше наблюдались и позднее. И неудивительно: формально они могли рассчитывать на выдачу от 40 до 80 фунтов хлеба в месяц, однако реально эта норма не выполнялась.[1425]
Помимо того, что Южуралправление задолжало рабочим несколько миллиардов рублей, 5 тыс. из 28 тыс. подведомственных этому учреждению рабочих потеряли работу по сокращению штатов. Часть их была переброшена на лесозаготовки и в другие промышленные центры, незначительная часть подалась на заработки в более урожайные губернии.
«...остальные же распылились по мелким кустарным производствам, мастерским и предприятиям частных предпринимателей или же сами занимаются мыловарением и другими мелкими работами. Есть и такие случаи, что уволенные по сокращению штатов рабочие занялись, как более верным способом наживы, торговлей».[1426]
Такое «предательство» классовых интересов пролетариата показалось Уфимской губчека удобным поводом упрекнуть рабочих в мещанско-обывательской психологии. Она виделась в том, что обремененные «домашностью», они боялись сдвинуться с места: «Это характеризует большинство уральских рабочих, как оседлых обывателей, более всего интересующихся вопросами желудка, на почве чего и происходят разные недоразумения на заводе». Чекистская аналитика, несправедливо и огульно обвиняя население в иждивенчестве, вместе с тем резонно оценивала поворот к НЭПу как чрезвычайно болезненное для рабочих явление: