С 1 мая 1921 г. в Уфе начал выходить «Бюллетень народного комиссариата продовольствия Башкирской ССР». Цель этого периодического издания нормативных документов была благая — «в корне уничтожить для продработников законную, если можно так выразиться, неосведомленность в области современной продовольственной политики».[1449] Однако появление этого издания и прочие популяризации продналога были не в силах остановить самоуправство и ложные интерпретации смены курса на местах. Так, в мае 1921 г. Мишкинский райпродком (Челябинская губерния) неправильно обложил крестьян налогом, обязав их сдать по 20 яиц с курицы, в то время как декрет СНК предусматривал сбор пяти яиц с десятины посева с учетом наличной птицы. У крестьян было свое объяснение самовольного нарушения декрета: «Ворон ворону глаз не клюет».[1450]
Летом-осенью 1921 г. возобладала практика насильственного сбора продналога, без учета возможностей крестьян. Это превращало продналоговую кампанию в абсолютное подобие прежних разверсток. Более того, насильственное взимание налога в условиях жесточайшего неурожая делало налог страшнее всякой продразверстки.
С июня 1921 г. на крестьянство Екатеринбургской губернии всей тяжестью навалился репрессивный аппарат, насильно выжимая продналоги — в деревне работали специально созданные продналоговые выездные сессии губернского революционного трибунала, особые сессии губернского совета народных судей, уездные бюро юстиции, участковые народные суды. В качестве мер наказания применялись строгие общественные выговоры, исправительные работы с лишением и без лишения свободы, конфискация имущества и продуктивного скота, выселение из пределов губернии, условные осуждения с определением точного срока внесения налога. Действия продработников и судов были непредсказуемыми: злоупотребления должностных лиц чередовались с полным или частичным снятием налога с должников, что также являлось нарушением законодательства, и отсутствием различий в наказании «злостных» неплательщиков и опоздавших внести налог или предъявить квитанцию о его внесении.[1451]
Летом 1922 г., объясняя причины страшного голода в одной из полурабочих-полукрестьянских волостей Екатеринбургской губернии, официальная пресса без обиняков называла в качестве главной причины насильственное проведение продналога:
«Сейчас над всем царит голод. Еще с осени 70 домохозяев снялись с насиженных мест и уехали "в крестьяне" — в Сибирь. Волость не считалась голодающей и выполнила 70-90% продналога: сорок семь пуд[ов] масла, двадцать пять пуд[ов] шерсти, триста пуд[ов] мяса, десять тысяч пуд[ов] сена, триста п[удов] хлеба и др. Вряд ли можно объяснить взимание такого значительного продналога с волости, объявленной в апреле голодающей, иными причинами, кроме ржавого бюрократизма, который так трудно вытеснить в советской машине».[1452]
Сбор налога вызывал различные реакции в Пермской деревне. Проведенные в волостях Чердынского уезда беспартийные конференции отразили широкую палитру крестьянских настроений. В одних случаях принимались решения о сдаче в срок 100% продналога. В других, видимо, опасаясь произвола, крестьяне решали «просить уездные организации в момент взимания налога высылать агитлистовки, продработников высылать честных, добросовестных и преданных советской власти». Изредка случались эксцессы, объясняемые чекистами «контрреволюционным составом» собраний. Так, собрание крестьян Морчинской волости оглашалось выкриками:
«Долой коммунистов!»
«Во всей разрухе виноваты коммунисты. Коммунисты нас обманывают и дерут с нас по 10 шкур своими разными налогами!»
«Не будем больше давать ничего, если вы, коммунисты, с нами не считаетесь, то не для чего нас собирать».[1453]
К январю 1922 г. под влиянием насильственной «выкачки» продналога в бедственном положении оказалось крестьянство Уфимской губернии. Крестьяне винили советскую власть и коммунистическую партию в том, что те довели страну до обнищания. Враждебное отношение к властям было обусловлено тем, что сбор налогов производился в основном за счет беднейшей части населения, которое, по признанию ЧК, «под страхом ареста и суда Ревтрибунала продавало последний скот, отдавало последнее продовольствие, само питаясь суррогатами». Настроение крестьян в январе 1922 г., после сдачи продналога, характеризовалось Уфимской губернской ЧК следующим образом:
«Настроение крестьян в связи с развивающимся голодом становится ужасным. Говорить о том, как они реагируют на новую экономическую политику и т.д., не приходится. Голод, все более и более забирающий их в свои лапы, окончательно атрофировал их мыслеспособность. Только в одном направлении мысль работает усиленным темпом: как бы обеспечить себя куском хлеба или чем-либо, заменяющим этот жизненный продукт. В настоящий момент для них совершенно безразлично: кто стоит у власти, какие мероприятия проводятся в жизнь, какую новую политику выдумало правительство, чтобы облегчить положение Советской Республики — за одним они только следят с захватывающим интересом — это за тем, что предпринимается властью для сокращения ужасного голода».[1454]
Немногим лучше было положение сельских жителей в Оренбуржье. Государственная информационная сводка Киргизской краевой ЧК в октябре 1921 г. констатировала: «Отношение крестьян Оренбургского района к продналогу недоброжелательное». Менее месяца спустя органы политического наблюдения сообщали: «Настроение населения всей губернии вообще, в связи с голодом, крайне подавленное». Крестьяне и казаки Исаево-Дедовского и Илецкого районов враждебно относились к советской власти и коммунистам, население Петровского района окончательно отказывалось платить продналог. Причина была та же, что и в других местностях Урала: средний урожай зерна с десятины в губернии не превышал четырех-пяти пудов, и крестьяне уже в ноябре должны были питаться лебедой, катуном и другими травами, резать на мясо скот — в том числе лошадей.[1455]
Болезненно проходил сбор продналога в Челябинской губернии. Командированный летом 1921 г. в Верхнеуральск член губисполкома и уполномоченный губпродсовещания С.К. Алексеев докладывал о полном застое в работе уездного продовольственного комитета. Беседовавшие с ним крестьяне пытались убедить высокого начальника в неудачном выборе времени для сбора продналогов: «...если бы к налогам на масло, яйца, шерсть приступили раньше, было бы лучше: у нас был хлеб, коровы давали больше молока, куры уже перестали нестись, весенняя стрижка шерсти израсходована на свои нужды».[1456]
12 августа губком партии обратился с письмом «Всем укомам РКП(б) и членам губкома РКП(б)», в котором уверял в необходимости созыва пленума организации для обсуждения наиболее актуальных проблем: «Сбор продналога, организация осеннего посева, помощи голодающим — это наипервейшая боевая задача». Любопытно, что организация помощи голодающим была поставлена в перечне «первоочередных боевых задач» на последнее место. Губернскому руководству еще были неясны виды на урожай и размер бедствия в регионе. Только этим можно объяснить то, что на пленуме предполагалось «выяснить возможность сбора пожертвований или хлеба для голодающего Поволжья».[1457]
В том же месяце губернское начальство забило тревогу: контуры неурожая достаточно прояснились, чтобы невозможность справиться с заданиями по продналогу стала очевидной. В конце августа губком партии задержал проезжавшую через Челябинск в Кустанай комиссию ЦК помощи голодающим (Помгол) для обследования неурожайных уездов губернии. Дальнейшее описано в докладе Челябинского губкома, составленного для областного совещания при Уральском бюро ЦК РКП(б):
«Между тем, все уезды губернии Совнаркомом были признаны по первому разряду урожайности, в то время как большая часть губернии не только не собрала семян, но и не смогла заготовить достаточного количества суррогатов для того, чтобы обеспечить себя от голодной смерти, так как все травы выгорели.
Комиссия Цека Помгола правильно сравнивала Троицкий и В.-Уральский уезд с голодными уездами Самарской губернии. Несмотря на это, центр не хотел даже слушать того, что[бы] половину Челябгубернии признать голодающей и снять государственное задание по продналогу. Потребовалась посылка 2-х комиссий во главе с предгубисполкомом и цифровыми фактическими данными, что у нас действительно настоящий голод и что нужна помощь, наконец удалось добиться признания трех уездов голодающими, но, несмотря на нашу информацию в, центр, в центральных газетах ни звука о том, что у нас голод, как будто бы Челябинская губерния обречена на вымирание».[1458]
Лишь 8 декабря 1921 г. на заседании президиума ВЦИК была принята контрольная цифра по продналогу с Челябинской губернии — 1012 тыс. пудов или 51% от первоначального задания наркомпрода. По поводу исчисленной Челябинским губисполкомом реальной цифры продналога (832 600 пудов) было заявлено, что дальнейшее понижение задания невозможно.[1459]
Между тем, сбор продналога осенью 1921 г. шел полным ходом. В начале сентября начальник Куртамышского политбюро[1460] телеграфировал в Челябинск, что проведение продналога в условиях голода обостряет недовольство крестьян. Сельские партийные ячейки, по его словам, ходатайствовали об отмене продналога всех видов. Тем временем голод охватывал все большую часть населения, имелись случаи голодной смерти.