Несмотря на менее острый характер голода в пермском Прикамье и на Среднем Урале, он болезненно задел местное население из-за неудовлетворительных мер по его преодолению. Сообщая о росте числа голодающих в Пермском уезде с 1869 в марте до 14 638 человек на 20 мая 1922 г., местная организация помощи признавала свою недостаточную осведомленность: «Что же касается точного учета всех поступлений по уезду, укомпомгол, несмотря на предпринятые к этому меры, учета не имеет».[1529]
По сведениям Екатеринбургского губисполкома, в апреле 1922 г. в отдельных волостях «...скот почти поголовно вырезан: на селения в сотню дворов осталось по 2-3 десятка лошадей и коров». В этой связи перспективы нового урожая и сбора продналога в 1922 г. выглядели весьма пессимистично. О жителях Екатеринбургского, Шадринского, Красноуфимского, Камышловского уездов сообщалось:
«...при урожае могут лишь прокормить себя, сохранить семена на посев и уплатить продналог не в состоянии.
В отдельных голодающих волостях семена съедены и население, съевши все суррогаты, разбрелось; о засеве в таких волостях Красноуфимского, Шадринского и Каменского у[ездов] не может быть и речи».[1530]
В Екатеринбургском уезде к 1 мая 1922 г. голодало 156 тыс. человек. Местные ресурсы, которые могли быть распределены только с разрешения центра, в любом случае удовлетворили бы лишь 2% голодающих. Жители Верхне-Невьянской волости этого уезда питались исключительно суррогатами, ежедневно теряя трех-пятерых человек умершими от голода. Доклад председателя Нижнетагильского укомпомгола от 29 мая 1922 г. свидетельствовал об углублении голодного бедствия: «На тротуарах г. Н.Тагила нередко можно встретить трупы умерших от голода, вдоль улиц города с раннего утра и до позднего вечера бродят, как тени, толпы голодных детей, напевая хором заунывные песни и прося кусок хлеба, которого нет и у самих жителей».[1531]
Обострение голода фиксировалось поздней весной - ранним летом 1922 г. и в других уездах Екатеринбургской губернии. О положении в Шадринском уезде на 1 июня пресса писала:
«Наблюдаются массовые уходы крестьян в сторону Сибири; смертность прогрессирует с каждым днем, и санитарная летучка разъезжает по городу, подбирая трупы, а полуживых от голода свозит в барак; столовые за отсутствием продуктов не оправдывают своего назначения».
От голода мучилось полурабочее-полукрестьянское население горнозаводской зоны. Ситуация в Полдневской волости Екатеринбургского уезда была типичной для горнозаводского края:
«Количество скота быстро уменьшается. Резкая безработица обостряет положение. Заготовки леса почти не производятся, углежжение стоит, на рудниках не работают, заводы молчат. Рук приложить некуда. На всякую работишку набрасываются с жадностью, не считаясь с ничтожной платой, граничащей с самой бесчеловечной эксплуатацией, которую некому укротить, потому что союз работников земли и леса не подает признаков жизни. Короб угля, например, перевозили за 7 верст по грязи за фунт хлеба. Падали лошади, иногда умирали голодные люди. Шпалы заготовляют по десять золотников муки за шпалу. За фунт хлеба сдают по пуду "дубья" — коры для дубления кож. Работают за кусок овсяного хлеба на известеобжигательных печах. При самой изнурительной работе можно заработать лишь на прокорм самого работника, а семья остается ни при чем. Голод косит людей. Смертность за последние дни резко увеличивается.
Многие питаются почти исключительно травой — кислицей, чесноком, мхом, крупянкой (молодые побеги сосны). Большинство держится лишь благодаря тому, что есть молоко (оставшиеся коровы хорошо кормятся в лугах).
Детский дом не может отбиться от матерей, желающих отдать туда детей. Но и в детском доме не сладко. С января в нем умерло из пятидесяти пяти человек шесть чел[овек]. Дети — как тени — неподвижные, с зелеными лицами».[1532]
Помощь голодающим волости оказывалась крайне слабая: было выделено 53 пуда колоба, на засев было дано 800 пудов зерна. Уездный продовольственный комитет требовал платы за помол — от трех до пяти фунтов муки с пуда зерна и суррогатов. Просьбы о льготах для кооперативов категорически отклонялись. Резолюция упродкома была безграмотна и безжалостна: «...ходатайство ваше о сложении помольного налога, как незаслуживающего уважения, оставлено без уважения». Денежный налог необходимо было заплатить и за использование заготавливаемых самими крестьянами дров, жердей и корья.
О трагическом положении населения в мае-июне 1922 г. докладывал в ЦК Помгол уполномоченный по Екатеринбургской губернии представитель РСФСР при всех заграничных организациях помощи. В его докладе была приведена информация о голоде в Алапаевском уезде:
«...люди умирают на улицах, без всякого присмотра, трупы убирают через несколько дней, волкомиссии совершенно бездействуют, крестьянство смотрит сквозь пальцы, волостные организации относятся халатно, все постановления и циркуляры в деле оказания помощи в жизнь проводятся с большим трудом и то не везде».[1533]
Из-за неэффективности помощи голодающим к лету 1922 г., по мнению докладчика, в Екатеринбургской губернии голодала половина населения, вынужденного бороться с бедственным положением в одиночку. В Карабаше, Нижней Туре и ряде других мест отмечались случаи людоедства. В некоторых деревнях собирали все старые лапти и перемалывали на муку. На сельских кладбищах скапливались десятки трупов — некому было копать могилы. В докладе цитировалась выписка из ходатайства Мосинского волисполкома: «Мы стоим еще на половине до урожая, как на глазах волостного исполкома, в его помещении, умирают голодной смертью 3-5 человек ежедневно».[1534]
Населению было от чего впасть в отчаяние. В Каслинской волости в июле 1922 г. голодали 3/4 жителей, в Екатеринбургском уезде к 1 августа в 51 столовой кормилось лишь 11 тыс. из 227 тыс. голодавших.[1535] Голод беспрепятственно продолжался. Помощь голодающим оставалась мизерной.
В середине сентября 1922 г., утверждая, что ужасы голода остались позади, Екатеринбургская печать признавалась, что полностью он все же не изжит. Более 13 тыс. детей нуждалось в призрении, неизвестно было количество людей, которых голод превратил в инвалидов. В некоторых волостях хлеба было запасено лишь до января 1923 г., что особенно тревожило в связи со свертыванием деятельности АРА. Десятки тысяч человек необходимо было кормить до следующего урожая. Так, в Шемахинском заводе голод не утихал: недосев был усугублен заморозками, погубившими яровые. Часть населения по-прежнему была обречена на голодную смерть.[1536]
Регионом голодного бедствия весной-летом 1922 г. стал Южный Урал. Голод бушевал в Башкирии, выхватывая все новые жертвы. Местная пресса на пороге весны 1922 г. описывала последствия недостаточной помощи голодающим:
«Люди мрут, как мухи, мрут, ибо не имеют ничего для пропитания, не имеют даже и тех суррогатов, которыми хоть сколько-нибудь поддерживалась жизнь в летний период. Ни кореньев, ни трав, ни древесной коры, ничего нет, все съедено, все уничтожено».[1537]
В марте 1922 г. ослабевшие жители деревень Бирского уезда выбрасывали трупы родственников на улицу, не имея сил свезти их на кладбище. В общественном амбаре деревни Сабаево скопилось 148 трупов, которые приходилось охранять от голодающих, готовых «полакомиться» мертвечиной. Росла преступность; родители бросали детей, а иногда и убивали их, кончая затем и собственные счеты с жизнью. Взрослые посылали детей за милостыней, и те, как живые трупы, толпами брели из деревни в деревню, пока не замерзали на дорогах. Как сообщали из Белебеевского уезда, «главное занятие сельсоветов — погребение умерших и разбор дел о кражах — тоже от голода».[1538]
В апреле 1922 г. уполномоченный сельского комитета помощи голодающим по деревням Михайловка и Бочкарево составил акт о положении одной из местных семей. Лаконичные сухие строки документа рисуют безысходность положения жертв голодной трагедии:
«Временно проживающий гражданин] д[еревни] Бочкаревой Козлов Яков летом пас табун, а теперь бросил свое семейство из 5 душ, так как кормить нечем, и пошел куда глаза глядят. Семья его страдает вся голодом и опухла вся. Одежды у них нет никакой, живут в землянке, которая негодна — сегодня-завтра их должна задавить. Была у них собака — съели. Теперь собирают разную падаль. Детей до 15 лет четверо, а в столовую записан только один, других же не принимают, несмотря на голод».[1539]
Весной 1922 г. голодающие продолжали прибывать из уездов в Уфу, население которой, благодаря выдаче пайков, было относительно застраховано от острого голода. На улицах города валялись трупы, умерших на улицах тут же обирали, снимая с трупов верхнюю одежду.[1540] В мае 1922 г. в Башкирии голодало уже 92% населения. Как и в других местах, меры по преодолению голодной катастрофы были недостаточны. Голоду не было видно конца.
Голод чувствительно задел весной 1922 г. и население Оренбургской губернии. По данным губпомгола, в апреле голодало 526 401 человек. Близился сев, а крестьяне выходили в поле отнюдь не для подготовки к сельскохозяйственному сезону:
«Людоедство считается уже нормальным явлением, хотя меры борьбы принимаются самим населением. В деревнях жизнь замерла; голодающее крестьянство группами и семействами выезжает из деревень в поле, исключительно на поимки сусликов для употребления их в пищу. Жизнь отброшена к временам первобытного человека».