енбургской и Челябинской губерниях. В июле 1920 г. восстали части 2-й Туркестанской кавалерийской дивизии А. Сапожкова, началось формирование казачьего отряда, известного под названием «Голубая армия», бежавшим из заключения казачьим офицерам Е. Мировицким. Активно действовали отряды казаков и башкир численностью от 120 до 500 человек в населенных башкирами местностях Челябинской губернии. В районе Златоуста численность повстанческих формирований достигла 2500 человек, что позволяло даже рискнуть, правда, безуспешно, атаковать город. Наконец, в начале 1921 г., во время пика разлившейся по всей стране массовой борьбы против политики «военного коммунизма», в Западной Сибири вспыхнуло грандиозное крестьянское восстание. Оно охватило значительные части Тюменской, Омской, Курганской, Екатеринбургской, Челябинской губерний и казахские степи. Весной 1921 г., по данным Вятской губчека, в губернии действовало около 50 «бандитских шаек», сосредоточенных большей частью на границе с Костромской губернией.[99] В мае мятежный отряд командира 49-го дивизиона Охранюка-Черского в Оренбургской губернии имел в своем распоряжении два эскадрона кавалерии по 130 сабель, две роты пехоты численностью в 200 штыков, комендантскую роту и пулеметную команду с шестью пулеметами.[100] Летом 1921 г. бывший офицер колчаковской армии полковник Старжевский объединил в «Первую народную армию» разрозненные казачьи отряды на бывшей территории Оренбургского казачьего войска. Впрочем, население края, изнуренное опытом многомесячной и безуспешной борьбы против советской власти и озабоченное перспективой грядущего вслед за засухой 1921 г. голода, к этому времени утратило интерес к действиям повстанцев и перестало оказывать им поддержку. Остатки разрозненных повстанческих отрядов, в том числе и Охранюка-Черского, осенью 1921 г. были рассеяны. Трудно не согласиться с выводом, к которому на основе анализа повстанческих выступлений пришел Д.А. Сафонов: «...крестьянский протест в итоге был задушен голодом».[101]
Повстанческое движение, грозившее парализовать движение по Транссибирской железной дороге, блокировавшее мобилизации на фронт и на трудовую повинность, срывавшее проведение продразверстки и вывоз хлеба и другого продовольствия в центральные районы страны, вызывало у представителей власти тревогу, что оборачивалось применением против повстанцев чрезвычайных, военных по своему содержанию, мер подавления. На Урале действовало военное положение, которое в Челябинской губернии, например, продержалось с февраля 1921 г. до конца января 1922 г. [102] На подавление восстаний направлялись милиция и красноармейские формирования, отряды ЧК и другие боевые единицы силовых ведомств, рабочие отряды. Так, в феврале 1920 г. для подавления восстания «Черного орла» в Башкирию были направлены отряды из Бугульмы общей численностью в 400 штыков при четырех пулеметах, из Бугуруслана — броневая площадка и 274 штыка при двух пулеметах, из Мелекесса — 300 штыков при шести пулеметах, из Кинельчеркасс — 143 человека, вооруженных 80-ю винтовками и четырьмя пулеметами, из Уфы — войска внутренней охраны республики (ВОХР) в 75 сабель и 100 штыков, 50 лыжников с пятью пулеметами и двумя бомбометами, из Симбирска — отряд в 170 штыков и 30-я бригада ВОХР с двумя пулеметами.[103] Рапорты о ходе подавления крестьянских восстаний напоминали сводки с поля боя. Из Башкирии во время боевых действий против «Черного орла» одной из групп советских войск сообщалось:
«Восставших около 25800 человек, всадников у них 800, винтовок 1268, пулеметов 2, наши силы: штыков 6700, пулеметов 48, всадников 372, орудий 4. В ходе последнего боя наши потери — раненых 44 и убитых 15 человек. У противника убитых 1078, раненых 2400 и захвачено 2029 человек».[104]
В Оренбургской и Челябинской губерниях, где против «диктатуры пролетариата» выступили потомственные военные — казаки, потери повстанцев были не столь велики, однако и там соотношение потерь сторон было разительным. Так, по данным Челябинской губернской ЧК, к осени 1920 г. советские войска потеряли в боях с повстанцами убитыми и ранеными, без вести пропавшими и расстрелянными 29 человек, в то время как со стороны повстанцев было 354 убитых, 40 раненых, 110 расстрелянных, 565 взятых в плен и 25 перешедших к «красным».[105]
К концу 1921 г. повстанческое движение на Урале сошло на нет. Не только жесточайшие формы его подавления со стороны советской власти, но и невиданный голод парализовал всякую энергию открытого сопротивления и поставил население перед проблемой элементарного биологического выживания.
Пунктирно намеченный событийный ряд 1917-1921 гг. дает первое, самое общее и приблизительное представление о том, что пережило за несколько лет население Урала, и позволяет лишь догадываться о масштабах народной трагедии. Здравый смысл подсказывает, что степень нестабильности и напряженности, разорения и бедствий на той или иной территории, охваченной гражданской войной, зависит от того, как часто она переходит из рук в руки и, следовательно, частотность смены власти может использоваться в качестве критерия для измерения — пусть приблизительного и схематичного — размеров гуманитарной катастрофы. Используя данные исследований и справочной литературы о переходе власти из рук в руки в губернских и областных центрах, можно составить примерную карту-схему частотности смены власти в России во время революции и гражданской войны. Предложенная в приложении карта[106] по ряду причин весьма приблизительна. Во-первых, она базируется на информации о губернских центрах, в то время как отдельные, особенно окраинные уезды многих, в том числе уральских губерний, пережили гораздо больше переходов власти, чем их административные столицы. Так, население горнозаводской зоны вокруг Ижевского и Воткинского заводов в Вятской губернии, центр которой с 1918 г. закрепился за большевиками, в 1918-1919 гг. поочередно пережило власть Советов, рабочих повстанцев, Комуча, Колчака и лишь к середине 1919 г. оказалась в сфере советско-коммунистического управления. В Екатеринбурге, входящем на карте в Пермскую губернию, власть сменилась не три, а пять раз, не считая компромиссные властные структуры ноября 1917 г. Во-вторых, для сельской местности, особенно на Южном Урале, где чешские и башкирские, «красные» и «белые» отряды, крестьянские и казачьи повстанцы сменяли друг друга в одних населенных пунктах вплоть до 1921 г. чуть ли не десятки раз, а в других не появлялись вовсе, реконструировать частотность переходов власти вообще не представляется возможным. В-третьих, предложенная карта не учитывает многочисленных административных экспериментов, в ходе которых губернии меняли свои очертания: на карте они остаются неизменными, а именно — дореволюционными.
Тем не менее, несмотря на все допущения и очевидные неточности, представленная карта позволяет очертить зоны различной степени бедствий и, что особенно важно для данного исследования, «вписать» Урал в общероссийский контекст. Обнаруживаются как минимум три зоны, в которых частотность смены власти принципиально различалась. Примерно половина из 46 отмеченных на схеме губерний испытала смену правителей лишь дважды — весной и осенью 1917 г. Реже она происходила трижды, если переход к «диктатуре пролетариата» осуществлялся через относительно длительное пребывание у руля власти промежуточных, оставшихся верными свергнутому Временному правительству, или советских властных структур, которые выступили после большевистского восстания в Петрограде в конце октября 1917 г. с лозунгом «однородного социалистического правительства» и представляли собой компромисс местных большевиков с другими социалистами.[107] Такая модель смены власти была характерна для Центральной и Северо-Западной России, части Поволжья, Русского Севера.
Во второй зоне переходы власти осуществлялись от четырех до семи раз, половина которых чаще приходилась на 1918-1919 гг., реже они захватывали 1920 г. По такой схеме события развивались в 15 губерниях европейской части России, население которых в 1918 г. испытало приход «белых» в различных обличьях. Это было характерно для граничащих с Украиной великорусских губерний, большей части Новороссии, ряда губерний Поволжья и Урала.
Наконец, третья зона отличалась наиболее частой сменой власти — от 8 до 14. Она охватывала девять губерний: почти всю Украину и западный кусок Новороссии — регион, в котором сложно переплелись интересы Советов, оккупационных властей Германии, украинских националистов, казачьей и крестьянской вольницы. Следствием сложной расстановки сил стали сменявшие друг друга волны «освободителей». Эпицентром катастрофы на юго-западной периферии бывшей Российской империи стал Киев: он лидировал по количеству смен власти в 1917-1920 гг., которое достигало рекордной цифры — 14 переходов города из рук в руки за четыре года (!). Смена власти в старинном, ранее цветущем городе стала для его жителей частью их горьких будней, в которых все перемешалось настолько, что обыденное сознание было неспособно восстановить очередность происшедших трагических событий. М.А. Булгаков, переживший гражданскую войну в Киеве, позднее писал:
«По счету киевлян, у них было восемнадцать переворотов... Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитали их двенадцать. Я точно могу сообщить, что их было четырнадцать, причем десять из них я лично пережил».[108]
На Урале фактически можно наблюдать все три зоны. Вятка, где власть удерживалась большевиками с конца 1917 г., типологически относится к первой из них, Пермь и Оренбург — ко второй, Уфа балансирует на границе с третьей (семь смен власти). Если же частотность переходов власти отслеживать не на губернском, а на уездном уровне, картина будет еще более сложной и драматичной,