Но сегодня он все забыл — муки голода, ужасы голодной смерти, сегодня ему "море по колена", сегодня он "кум королю".
Сегодня он пропивает урожай, столь великими страданиями и усилиями добытый... [...] Куда ни поедешь, кого ни спросишь, — везде видишь и говорят — деревня варит и пьет самогонку — медовую и хлебную».[1556]
Употребление алкоголя приобретало в последние месяцы 1922 г. все более грандиозные масштабы, захватывало все социальные слои. В конце октября оренбургская печать, объявляя борьбу злоупотреблению спиртным, сетовала:
«Пьянство начинает принимать громадные размеры. Пьет спекулирующая публика. Пьет крестьянство. Попивают и рабочие.
Чего пьют? Рабочий и крестьянин "глушат самогонку", спекулянты покрупнее — спирт и вино».[1557]
О распространении пьянства и мерах борьбы против него обзор-бюллетень Челябинского ГПУ за октябрь 1922 г. содержал следующую информацию:
«С выплатой налогов и окончанием молотьбы на местах стали наблюдаться случаи варения самогонки, особенно это явление было отмечено в день праздника Покрова (крестьянский праздник 2-3 октября), [который] по-прежнему проводился в пьянствовании целыми неделями. Некоторые села, в особенности близкие к городам, находящиеся в лучших условиях, к празднику заготовили массу самогонки, в результате 1, 2 и 3 октября был пьяный разгул, в ряде сел и поселков со стрельбой, катанием на лошадях, песнями и гармоникой. В некоторых случаях пьянство захватывало до 80 процентов всего населения. Такое явление говорит за то, что "наши ожили" и уже стали забывать мякину, глину и суррогаты. Варение самогонки частично захватило города, в силу чего Губисполкомом с соответствующими судебными и карательными органами на объединенном заседании по вопросу борьбы с пьянством было постановлено просить Губисполком издать обязательное постановление о беспощадной борьбе с самогонщиками и пьянством».[1558]
Постановление должно было содержать две меры: создание при сельсоветах особых троек и выделение особого фонда для премирования губрозыска и милиции за успехи в выявлении самогонщиков и быстрой ликвидации домашнего массового изготовления спиртного.
Однако этих мер оказалось недостаточно — пьянство упрямо ширилось. В начале декабря 1922 г. VI губернский съезд Советов специально обсуждал вопрос о самогоноварении и предусмотрел три вида наказания самогонщиков: полную уплату продналога, который собирался в Челябинской губернии с 50-процентной скидкой; лишение права на получение весенней семенной ссуды; отказ от предоставления льгот и отсрочек по семенным ссудам прошлых лет.[1559]
В январе 1923 г. бражничество приобрело в стране беспрецедентные масштабы. В стандартизированных бюллетенях ГПУ появилась новая рубрика — «пьян(ь)сводка», которую было чем заполнить в любой губернии. Стали проводиться местные двухнедельники и месячники борьбы с пьянством и самогоноварением. Начались обыски и конфискации спиртного и аппаратов для его производства. Так, в Вятской губернии в январе было произведено 793 обыска, конфисковано 405 аппаратов и 292 ведра самогона, заведено 1017 уголовных дел; в Екатеринбургской губернии провели 320 обысков, в ходе которых конфисковали 502 аппарата, 23 ведра и 18 бочек и завели 1111 дел.[1560] Однако, несмотря на все принимаемые меры, пьяный ажиотаж пошел на спад лишь весной 1923 г., к началу полевых работ.
Опасение массового перевода зерна на самогон было, впрочем, единственной проблемой, серьезно беспокоившей власти, а обыски и конфискации орудий и продукции самогоноварения — единственным проявлением государственного насилия в деревне. В целом, сбор продналога 1922 г. проходил спокойно и не столь болезненно, как в предыдущем году. Сводка Вятского губернского отдела ГПУ за 30 августа - 1 сентября 1922 г. отмечала позитивные перемены в настроениях сельского населения:
«Повсюду в губернии, особенно в бывших голодных районах, наблюдается вполне удовлетворительное настроение крестьянства. Постепенно улучшается отношение крестьян к Советской власти и РКП(б)».[1561]
В заключении государственного информационного бюллетеня Челябинского губотдела ГПУ за август 1922 г. зафиксирован произошедший перелом:
«Стихийный голод пережит, смертность от голода как обычное явление прекратилась, по улицам валяющихся и бродящих, особенно на барахолке, не стало. Уголовная волна бандитизма миновала, за исключением отдельных случаев».[1562]
Налоговая кампания 1922 г. в Челябинской губернии без всяких затруднений была проведена с 5 сентября по 25 октября. Сбор продналога был выполнен на 100%.
ГПУ в августе 1922 г. констатировало улучшение материального положения и настроения крестьян:
«Отношение к единому натурналогу крестьянских масс хорошее. Наблюдались такие случаи, что крестьянин, еще не зная, сколько с него приходится налога, без всякого понукания по доброй своей воле вез и сдавал налог даже больше, чем его следовало, такие случаи были не одиночны, а их было много...».[1563]
В октябрьском обзоре-бюллетене Челябинского губотдела ГПУ также подтверждалось безболезненное завершение сбора продналога:
«Общее настроение крестьянских масс вполне удовлетворительное. За все время проведения продналоговой кампании не наблюдалось ни одного волнения, также не было, как раньше, всевозможных собраний и митингов. Произведенная продкампания на сельских хозяйствах не отразилась и не затронула существующего спокойствия крестьянства».[1564]
Тем не менее, материальные основы крестьянской жизни осенью 1922 г. были далеки от однозначного упрочения. Собранный в Челябинской губернии урожай был в полтора раза ниже продовольственной потребности, и собственного хлеба должно было хватить не более чем на полгода, после чего оставалось надеяться на помощь извне — благо, урожай в других губерниях был обильным. Во всяком случае, органы политического наблюдения в сентябре 1922 г. указывали на то, что сельское хозяйство губернии «нельзя назвать возбуждающим большие надежды».[1565]
Несмотря на урожай 1922 г., положение бедной части населения деревни не улучшилось. Жизнь крестьянина из особо пострадавшего от голода Верхнеуральского уезда была существованием на руинах. Как констатировали работники политического ведомства, «...жизнь бедняка в настоящее время нерадостна: домишки разваливаются, в большинстве без стекол, вместо которых железо, тряпье, дерево и прочее..., в хатах холодно и грязно, ходят зачастую полуголые, оборванные...».[1566]
Осенью наблюдался сильный падеж лошадей, который усугубили безнаказанные нападения волчьих стай на скот. Обрадовавшее крестьян декабрьское повышение рыночных цен на сельскохозяйственную продукцию — в ноябре для выполнения пяти налогов нужно было продать восемь-десять пудов хлеба, в декабре — два-три пуда — ударило по самому же крестьянству:
«Повышением цен на сельскохозяйственные продукты крестьяне до некоторой степени довольны, с одной стороны, но с другой, когда приходится покупать фабричные изделия: мануфактуру, обувь, то существующие цены крестьянство коробят. Более слабое крестьянство, не обеспеченное хлебом, немного приуныло — варение самогонки стало наблюдаться реже».[1567]
Если в целом отношение крестьянства Челябинской губернии к советской власти оценивалось положительно, то в Верхнеуральском уезде ускоренный сбор налога вызвал недоверие населения к властям. Своевременная и полная выплата налогов, среди которых, помимо продовольственного, в 1922 г. фигурировали трудовой, гужевой, общегражданский, подворно-имущественный, промысловый, а также местные налоги, в конце года требовала от крестьян большего напряжения, чем в сентябре-октябре. Характеризуя положение деревни в феврале 1923 г., автор информационной сводки ОГПУ был настроен пессимистично:
«Настроение крестьянских масс в общем можно считать подавленно-спокойным. Проводимые налоги могут иметь своим результатом сокращение посевной площади, так как в уплату налогов крестьяне вынуждены реализовать свои скудные запасы семенного хлеба. Отказов от выполнения налогов до сих пор не наблюдалось, но почти во всех уездах губернии, в особенности, беднейшее крестьянство переходит к употреблению в пищу суррогатов».[1568]
К этому времени в Курганском уезде были зарегистрированы голодающие: 15465 взрослых и 14100 детей. Месяца через два-три, то есть к началу весенних полевых работ 1923 г., в губернии прогнозировалась опасность занять одно из первых мест в стране по числу голодающих.
Голод оказался не преодоленным и в Оренбуржье. Если немногие относительно состоятельные крестьяне выполнили продналог без труда, то остальная и большая часть деревни по-прежнему недоброжелательно относилась и к НЭПу, и к советской власти. В особенно тяжелом положении вновь оказался наиболее пострадавший в 1921-1922 гг. Каширинский уезд, где из-за отсутствия рабочего скота, отчасти вымершего от голода, отчасти съеденного, крестьяне не смогли засеять необходимые площади. К тому же из-за неблагоприятной погоды много хлебов в 1922 г. опять погибло. Бюллетень Оренбургского губернского отдела ГПУ за 28 ноября - 5 декабря 1922 г. рисовал мрачную перспективу для жителей уезда:
«На крестьян вновь надвигаются все ужасы голода. Голод в уезде уже распространился на 10% всего населения уезда. Для голодающего вновь суррогат является лакомым кушаньем, но и это, вместе с наступлением настоящей зимы, исчезнет с их глаз. Количество голодающих увеличивается с каждым днем, тогда как заготовленной под посев 1923 года земли (по статистическим сведениям) очень мало».