Тем не менее, риск, видимо, считался оправданным, игра стоила свеч. Ни профилактические мероприятия, ни суровые санкции не могли остановить хронического злоупотребления властью в корыстных целях. Участие во власти позволяло не только выжить, но и выиграть от всероссийского разорения, не только переждать бедствие, но и благоденствовать — пусть с неясной перспективой — за счет других.
Популярной, хотя тоже отнюдь не безопасной модификацией приспособления к режимам было членство в близкой к власти партии. Этот феномен получил бурное развитие с самого начала революции 1917 г., вызывая тревогу старых работников социалистических и либеральных партий по поводу бурного притока совершенно случайных людей в их состав. Многие быстро смекнули, что вступление в партию дает шанс на участие в беспрецедентном по масштабам разделе кадрового «пирога». Первые партийные собрания в провинциальном захолустье весной 1917 г. порой представляли собой до наивности откровенные торги вокруг соблазнительных должностей. Характерный эпизод, произошедший на одном из первых собраний челябинских конституционных демократов, описал в свойственной ему стенографической манере К.Н. Теплоухов:
«"Желаю сделать заявление!" — "Пожалуйста!" — говорит председатель. — "Я так думаю, что надо убрать городского судью Судакова". Судаков — юрист с большим опытом, — знающий, беспристрастный. "Сообщите причины!" — просит председатель. "Причин никаких нет, а только он давно уже тут сидит!" — "А кем его заменить? — не тобой ли?" — раздается иронический вопрос из публики. "А хоть бы и мной! — не великое дело сидеть за столом да бумаги подписывать, какие писарь пишет!"» [1879]
По мере вытеснения конкурентов с политической сцены большевистская партия превратилась в своеобразный инструмент карьеристских вожделений. Засоренность РКП(б) людьми, пришедшими в нее из корыстных соображений, была постоянным предметом озабоченности партийного руководства и темой обсуждения на всех этажах партийной иерархии.
В июне 1917 г. В.И. Ленин писал, как о вполне естественном явлении, о том, что в большевистскую партию стремится «...тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек...».[1880] Через три с половиной года после прихода большевиков к власти от былой оправдательной риторики не осталось и следа: в апреле 1921 г. В.И. Ленин видел одну из главных проблем советской, особенно провинциальной, действительности в «...злоупотреблениях примазавшихся к коммунистам старых чиновников, помещиков, буржуа и прочей сволочи, которая иногда совершает отвратительные бесчинства и безобразия, надругательства над крестьянством». По отношению к ним он предлагал «чистку террористическую» — «суд на месте и расстрел безоговорочно».[1881]
Л.Б. Красин, как и другие высшие партийные функционеры, в период партийной чистки 1921 г. был убежден в ее благотворности для решения всех проблем управления Советской Россией:
«Источником всех бед и неприятностей, которые мы испытываем в настоящее время, ...является то, что коммунистическая партия на 10 процентов состоит из убежденных идеалистов, готовых умереть за идею, но не способных жить за нее, и на 90 процентов из бессовестных приспособленцев, вступивших в нее, чтобы получить должность».[1882]
Центральная контрольная комиссия ЦК РКП(б) — несомненный эксперт по проблеме партийных злоупотреблений — констатировала: «...в нашу партию вошло много мелкобуржуазных элементов, которые способны быстро ориентироваться в окружающей обстановке, приспособляться и выдвигаться на ответственные посты».[1883]
Причины поступления на государственную службу и партийное членство в революционной России похожи, как близнецы. Искренняя преданность и признательность новой власти за «восстановление справедливости» и за предоставление ее адептам шанса на рывок наверх по социальной лестнице были редким исключением. В упоминавшемся уже дневнике Сарапульского военного комиссара И. Седельникова, который в 1918 г. совмещал эту должность с председательством в местном комитете РСДРП(б)/РКП(б), по поводу причин его вступления в партию звучат знакомые мотивы:
«Почему я стал большевиком?... Стремление выйти из мелкобуржуазной семьи... в крупную буржуазию, чтобы жить в свое удовольствие, ни в чем не стесняя себя, ни в чем не отказывая себе: иметь хороший обед, иметь прислугу, пить тонкие вина и проводить время в обществе и ласках красивых женщин. Пусть одураченные глупцы думают, что я идейный работник (таковым меня считают товарищи по партии), я им покажу себя, лишь бы власть попала в мои руки».[1884]
Вступление в партию еще в меньшей степени, чем устройство на работу в государственные структуры, создавало легальные каналы обеспечения материального благополучия. Оплата труда ответственных партийных работников и служащих партийных комитетов осуществлялась в соответствии с общей тарифной сеткой для трудящихся различной квалификации, была номинальной и нерегулярной. С другой стороны, добросовестное выполнение партийной работы в условиях острого дефицита квалифицированных кадров требовало от штатных функционеров напряжения на грани человеческих возможностей. Так, самоубийство одного из членов политотдела Троицкого комитета РКП(б) в апреле 1921 г. было расценено медицинским экспертом, как результат нервного перенапряжения и прокомментировано следующим образом:
«...не раз приходилось мне слышать от членов партии, что при получении отпуска по болезни во врачебной комиссии ответственными работниками, членами партии, такой отпуск не разрешается на основании партийной дисциплины, не разрешается подлежащей властью несмотря на то, что комиссиями отпуска даются очень трудно, несомненно реже, чем должны были бы даваться на основании правил медицины».[1885]
Вместе с тем, принадлежность к партии большевиков обеспечивала существенное приближение к источникам распределения, причем на законных основаниях. Среди материалов губкомов партии периода «военного коммунизма» высок удельный вес всевозможных заявлений от членов партии и соответствующих распоряжений в отделы социального обеспечения и учетно-распределительной комиссии о первоочередной выдаче одежды и обуви. Известны случаи, когда партийные организации пытались «усовершенствовать» действовавшую распределительную систему в свою пользу. Так произошло в конце 1919 г. в Миассе, где собрание местных коммунистов вмешалось в компетенцию райпродкома, потребовав для себя снабжения вне наряда губпродкома. В этой связи миасский продовольственный комитет обратился с жалобой в губернскую инстанцию: «Благодаря такому отношению со стороны общего собрания партии в одиночном порядке являются некоторые маловоспитанные члены партии и насильно требуют для себя лично отпусков продуктов и предметов внепланового наряда, в противном случае угрожают всякими мерами, называя ответственных партийных работников райпродкома — саботажниками».[1886]
Еще более привлекательным вступление в партию делали открывающиеся возможности незаконного материального обогащения, которые наиболее активно эксплуатировались в сельской местности, вдали от контроля губернских властей. В феврале 1920 г. печатный орган ижевских коммунистов опубликовал зарисовку о поведении и настроении сельского «коммуниста»:
«В селе Воеводском живет контролер по мельницам, Кудров.
Он контролер и вообразил, что ему — сам черт не брат.
Ходит пьяный по улицам, требует у встречных документы, как будто имеет на то право. А один раз даже арестовал какого-то красноармейца.
И называет себя коммунистом.
Приезжает в село уполномоченный по топливу. Говорит о том, что нужно возить дрова.
И вот, приходит к нему этот местный "коммунист-контролер".
— А мне, конечно, не надо за дровами-то ехать?
— Почему?
— Да я — коммунист!
Уполномоченный растолковал ему, что коммунист должен показать пример — крестьяне съездят раз, он — два.
Бывают такие "коммунисты" в деревнях, только не следует крестьянам судить по ним о всех коммунистах».[1887]
Хотя партийная пресса пыталась интерпретировать подобные случаи как исключение из правил, есть все основания предполагать широкое распространение корыстных мотивов — по официальной советской терминологии, «шкурничества» — в партийных массах. Об этом свидетельствуют многочисленные случаи должностных преступлений, нарушения партийной дисциплины (от военных мобилизаций 1919-1920 гг. целые ячейки спасались путем самороспуска), выход из партии и сотрудничество с антисоветскими режимами с последующим — после восстановления Советской власти — возвращением в РКП(б), описанные в прессе и материалах ЧК. Аналогичные сведения встречаются и в частной переписке. Так, в политических сводках Вятского отделения военной цензуры за последние месяцы 1920 г., помимо прочего, встречаются и такие выдержки из приватных писем из Уржумского уезда:
«Миша поступил в коммунисты, так все делают, как ему вздумается, и спекулирует».
«Среди сослуживцев не без дряни — есть один коммунист, вор и провокатор».[1888]
По мере обострения продовольственной ситуации осенью 1921 г. нарастала и «криминализация» поведения рядовых коммунистов. Из Верхнеуральского уездного комитета РКП(б) в Челябинский губком сообщалось:
«...растет число преступлений среди членов организации, партизански настроенные в бытность в партиз[анском] отряде проявляют себя, был случай, когда коммунист заехал в пределы Башреспублики, забрал там пятьдесят пуд[ов] хлеба, десять п[удов] сала (сам он скрылся неизвестно куда), выявляется сейчас ярко и элемент ради шкурнических целей вошедших в организацию».