Данные о партийном стаже исключенных свидетельствуют, что среди них преобладали лица, вступившие в РКП(б) совсем недавно — в конце 1919-1921 гг. Среди убывших из партийных организаций Челябинской губернии их удельный вес достигал 4/5, в Пермской — 2/3.[1905] Удивляться этому не приходится. Уже в 1920 г., по данным партийной статистики, большевики с дореволюционным стажем составляли ничтожное меньшинство (табл. 46).
Таблица 45. Состав исключенных из Вятской губернской организации РКП(б) в ходе переписи 1921 г.[1906]
Таблица 46. Партийный стаж коммунистов Урала в 1920 г. (%).[1907]
Таблица 47. Удельный вес вступивших в партию в Оренбургской губернской организации РКП(б) на 1922 г. (%).[1908]
Цифровые сведения о партийном стаже уральских коммунистов отражают, если можно так выразиться, динамику приспособленчества. До конца 1918 г. интенсивность вступления в партию на Урале соответствовала среднероссийскому показателю. В период господства в большей части региона антибольшевистских режимов приток в ее ряды резко снизился. Зато в последние месяцы 1919 г., сразу после закрепления на Урале «красных», прием в партию пошел полным ходом, значительно превышая средние показатели. Любопытно, что это не наблюдалось в Вятской губернии, где власть в губернском центре не менялась и, следовательно, государственные структуры были более или менее укомплектованы. Напротив, в екатеринбургской и челябинской губернских партийных организациях, где удельный вес вступивших в партию в январе-августе 1919 г. был минимален, пополнение последних четырех месяцев года превышало половину. Именно в это время проводились партийные недели массового приема в РКП(б), которыми только в Вятской, Екатеринбургской, Пермской и Уфимской губерниях воспользовались более 40 тыс. человек.[1909] Совпадение времени активного вступления в партию коммунистов и интенсивного строительства советского государственного аппарата прослеживается и по материалам Оренбуржья, где пик притока в РКП(б) представителей всех социальных групп, кроме крестьянства, пришелся на 1919 г., запоздав в сельской местности на год (табл. 47).
О характерном несовпадении периодов активности вступления в партию представителей отдельных социальных групп свидетельствует поступательное сокращение удельного веса рабочих среди партийного пополнения при стабильном росте доли коммунистов-крестьян. Половину всех членов РКП(б) в Оренбуржье в 1920-1922 гг. поставляла сельская среда. Между тем, именно эти годы были наиболее тяжелые для деревни: за разгулом реквизиционной политики последовал разорительный продналог. Наибольшая интенсивность притока селян в партию именно в это время также дает основание предполагать, что вступление в РКП(б) в значительной степени использовалось как инструмент выживания в чрезвычайных условиях.
Многое говорит о том, что партийная перепись конца 1921 г., проведенная ради очищения организации от случайных и своекорыстных членов, отнюдь не достигла и не могла достигнуть своей цели. Направленная против карьеристов в партии, она в значительной степени проводилась их руками. Видимо, «чистыми» удалось выйти из этой кампании очень многим. Жалобы на порочащие коммунистов действия не прекращались и после чистки. Из сводки ГПУ о положении на Челябинских угольных копях за октябрь 1922 г. явствует, что работники райкома присвоили общественную пшеницу, «пропили» 700 млн. р. из партийного фонда, а один из них, Н. Чернышев во время спектакля в народном доме, будучи сильно пьяным, вытащил наган и кричал: «Перестреляю всех, гадов, которые стоят нам на дороге...».[1910]
Сохранение тенденции к эксплуатации партийного членства в корыстных целях признавалось и местным партийным руководством. Так, в отчете Троицкого уездного комитета РКП(б) за первую половину 1922 г. особое внимание уделялось влиянию НЭПа на партийную среду. В нем подчеркивалась засоренность партийной организации:
«...мещанские элементы..., которые не обладали слишком большой смелостью и самостоятельностью и не вышли из партии после объявления НЭП, остались членами РКП(б) и под покрывалом нашего авторитета обделывают свои маленькие делишки как члены партии.
Эти элементы в большинстве случаев считают себя высококвалифицированными хозяйственниками и стараются пристроиться в хозяйственных и кооперативных органах».[1911]
Немногим улучшился после проведения чистки партийный учет и, следовательно, дисциплина членов партии. В январе 1922 г. на губернской конференции РКП(б) в Челябинске прозвучало такое признание:
«Особенно плохо обстоит у нас дело с учетом членов РКП(б). Даже сейчас, после чистки, мы не в состоянии точно сказать, сколько членов партии у нас осталось».[1912]
Партийная чистка 1921 г. не могла исправить ситуации, сложившейся в большевистской партии в первые годы после превращения ее в партию власти. В ее составе продолжали преобладать малограмотные и некомпетентные искатели должностей, материального благополучия, вступившие в партию в период комплектации ею новых государственных служб. В условиях дефицита профессиональных управленцев членство в партии оставалось ключевым средством приспособления к советскому режиму.
При знакомстве с материалами о служебных злоупотреблениях и моральном облике партийной массы в революционной России складывается впечатление о превращении населения страны в сообщество карьеристов. С одной стороны, это не составляло сугубо российский феномен, а отражало универсальную тенденцию, характерную для революционной эпохи: разрушение государственной власти всегда порождает бум карьеризма и благоприятствует заполнению властных структур случайными людьми.[1913] С другой стороны, масштабы приспособления к новым режимам через прямое вхождение в их подразделения не следует переоценивать. Далеко не все искали должностей. Основная масса самодеятельного населения страны, крестьянство, жило своей, замкнутой и самодостаточной жизнью, мечтая о невмешательстве в нее государства. В ситуациях, когда достигнуть этого идеала было невозможно, эксплуатировались широко распространенные способы нейтрализации нежелательных для крестьян действий представителей власти. К ним относится посылка ходоков в вышестоящие — вплоть до центральных — инстанции или направление в них письменных жалоб и заявлений. Именно благодаря их многочисленности современный исследователь имеет в распоряжении массовый источник о незаконных действиях низовых государственных инстанций. Зная, однако, о том, что этот путь восстановления справедливости сопряжен с риском, и не строя иллюзий по поводу морального облика и мотивов деятельности новых функционеров, крестьяне широко пользовались «задабриванием» их с помощью взяток. Факты применения этого метода избавления от назойливого внимания власть имущих всплывают в уральских чекистских документах с осени 1919 г., когда большевистский режим окончательно утвердился в регионе и начались массовые реквизиции крестьянских запасов продовольствия. Так, уполномоченный Екатеринбургской губчека в Красноуфимском уезде писал, что продагенты «...за взятки послабляют крестьянам и тем дают возможность при описи хлеба скрыть часть хлеба. У меня есть донесения, что наши агенты живут там роскошно».[1914]
Дистанцирование крестьянства от государственной опеки в революционные годы объясняется ее характером: «...крестьяне видели нежелание и неспособность считаться с их интересами» в некомпетентной политике в деревне не только Советов, как полагает Т.В. Осипова,[1915] но и всех сменявших друг друга на протяжении 1917-1920 гг. режимов. Их реквизиционная деятельность ориентировала крестьян на самостоятельное решение своих проблем и стимулировала выработку собственных, производственных по своему характеру, техник приспособления к новым, неблагоприятным условиям.
Одним из них, особенно популярным со времен Первой мировой войны и «сухого закона» в России, стала переработка зерна в алкоголь. Самогоноварение было одной из наиболее выгодных форм утилизации хлеба. Занятый по долгу службы вопросом незаконного изготовления спиртного челябинский акцизный чиновник К.Н. Теплоухов в хронике за 1915 г. писал:
«Продажи водки и пива не было, — оставшиеся запасы были вывезены в надежные места. "Руси есть веселие пити" — и в городе и в уезде начали варить бражку.
Хлеба было достаточно, но в городе — при цене сахара 15 копеек фунт, дрожжей — 32 к. — варили сначала из сахара. На ведро бражки надо 10 ф[унтов] сахара — 1 р. 50 к. и фунт дрожжей — 32 к., — всего 1 р. 82 к. — продавали по 3 р. ведро, — ведра хватало на троих с избытком. В уезде больше варили из хлеба; — хозяйки сами делали солод и дрожжи из хмеля. Хмель в заводском пиве прибавляется для консервирования пива, но бабы, думая, что он охмеляет — валили в бражку столько, что получалась ужасная горечь... На ведро бражки из хлеба материалов шло на 40-50 к. — продавая по 3 р., зарабатывали хорошо, но наиболее жадные — желали еще больше: чтобы на вид бражка была темной, т.е. крепкой — прибавляли охры; чтобы пенилась — мыла. Крепость от этого не увеличивалась, пробовали прибавлять настоя табаку — слышно на вкус... Наконец, нашли, — стали прибавлять куриного помета! По словам А.Ф. Бейвеля (известный челябинский врач и общественный деятель — И.Н.), настой его производит временное слабое отравление крови, — появляется легкое головокружение, похожее на опьянение...».