Попытки реализации централизованной распределительной политики, проводимой с целью соблюдения по-разному понимаемой справедливости и с различной степенью интенсивности вcеми режимами, начиная с предреволюционного времени и на протяжении всего рассматриваемого периода, демонстрируют слабость человеческой природы и несовершенство планирующей функции человеческого разума. Все без исключения практиковавшиеся системы распределения открывали широчайшие возможности для злоупотреблений со стороны как распределительных организаций, так и пользующегося их услугами населения. Карточное распределение оказалось на практике не более стабильным и надежным, чем архитектурные сооружения из игральных карт.
Система частичного нормирования потребления товаров массового спроса давала сбои с самого начала введения, еще до Февральской революции. Факты таинственного исчезновения продуктов из распределительных организаций то и дело всплывали в прессе. В январе 1917 г., например, обнаружилось, что Яранская уездная земская касса мелкого кредита вместо продажи городскому и сельскому населению, согласно решению губернского продовольственного совещания, соответственно по 1,5 и 1 фунту сахара на человека, ограничилась уравнительным распределением по 3/4 фунта. При этом никакого остатка в кассе не оказалось.[1953]
По мере радикализации революции и, вместе с ней, размывания потребительского рынка и распространения регулируемого государством распределения возможности манипуляций с продовольственными карточками нарастали. Одна из вятских газет жаловалась, что в сентябре 1918 г. губернская продовольственная управа ввела для себя «классовый паек», выдав своим служащим по 4,5 фунта коровьего масла.[1954] Если в «белой» зоне Урала массовых злоупотреблений в распределении продуктов по твердым ценам удалось избежать благодаря легальному функционированию рыночных отношений, то «военный коммунизм» оказался питательной средой для всевозможных нарушений.
Особенно злоупотребляли близостью к распределительному механизму его представители в сельской и горнозаводской местности. В июле 1919 г. из села Ситьма Нолинского уезда сообщалось:
«У нас в селе Шабалин, заведующий продовольственной лавкой, распределяет продукты не по совести. Крестьянину и рабочему табаку и мыла вовсе не дает, а для членов исполкома откуда-то до сих пор находится и то, и другое».[1955]
В том же номере вятской газеты описывалась процедура распределения в селе Святица Глазовского уезда:
«На днях в Святицкое общество потребителей привезено было разного галантерейного товару, деревенские бабы и девушки с утра, еще до открытия лавки, уже толпились в ожидании очереди и думали что-либо да купить, но к великому сожалению купить им всем не пришлось, т.к. часть товара уже распродана, а часть еще нужно было оставить заведующему продотдела т. Перменову по выписке (т.к. в очереди стоять члену исполкома неудобно). Кроме того, еще несколько человек тут же за прилавком отбирают себе необходимое и заявляют, что это нужно оставить им для себя и продавать бабам не следует.
Позже я узнал, что эти люди были тоже служащие исполкома — делопроизводители: 1) военком т. Целоусов, 2) продотдела Наговицын, 3) отд[ела] социального обеспечения Лемонов.
Так все полученное распределили».
Через несколько месяцев после закрепления советской власти на Среднем Урале, в ноябре 1919 г., уполномоченный Екатеринбургской губчека доводил до сведения начальства:
«Продовольственное положение в Надеждинском заводе и его окрестностях очень плохое. Выдают по 2 фунта муки в 3 и 4 дня, а кто у власти, то замечается, живут по прошлогоднему, им доступно получать паек побольше, да еще уворовать...».[1956]
Уполномоченный приводил в своей политсводке мнение секретаря особого отдела ВЧК при 3-й Армии. Тот писал в Екатеринбургский губисполком о фактах злоупотребления в отделах социального обеспечения, в частности, об обмене их работниками пожертвованной населением для армии добротной одежды на свою плохую, прокомментировав эти случаи таким образом:
«...кто к заведующему поближе, тому можно выдать что-нибудь получше и побольше, несмотря на то, что у такового есть, что одевать. [...] ...много есть со стороны работников прошлогодних замашек: взять да прикарманить».
В конце 1919 г., в связи с обследованиями ряда уездных продовольственных комитетов Пермской губернии, комиссия, проверявшая Кунгурский упродком, констатировала: «...обнаружен незаконный отпуск разным лицам продуктов детского питания, в особенности сеянки, мяса, сливочного масла, сыру, сахарного песку и др.» Оказалось, что перечисленные продукты в августе-сентябре 1919 г. регулярно выписывались бывшему упродкомиссару, членам коллегии и служащим упродкома.[1957]
Акт ревизии Осинского упродкома показал порочность многоступенчатой схемы распределения, делавшей работу продовольственных органов герметично закрытой от глаз непосредственных потребителей. Губпродком распределял наряды на получение продуктов и предметов первой необходимости. По этим документам упродкомы получали их и распределяли затем через третью инстанцию — потребсоюз. В результате наиболее дефицитные вещи распределялись исключительно среди работников этой пирамиды. Так, в декабре 1919 г. резиновые калоши, беличьи и куньи меха из Осинского наряда были распределены между персоналом губпродкома, упродкома и несколькими представителями власти: «Обыкновенно население совсем не знает о том, что будет распределять тот или иной товар, а потому идут и получают те, кто узнает случайно».[1958]
В декабре 1919 г. в Оренбургский губком РКП(б) с докладной запиской обратился заведующий отделом общего распределения губпродкома К.Я. Фарафонов, сообщая о нарушениях в распределении продуктов в губернском центре, связанных с параллельными выдачами продуктов горпродкомом и центропродкомом. Последний обслуживал железнодорожников без учета того, что они получали нормированные порции и в горпродкоме: «...все эти выдачи на продовольственных карточках не отмечаются, что дает жел[езно]дор[ожни]кам возможность получать другую порцию при выдаче из кооператива по продовольственным карточкам».[1959]
В 1920 - начале 1921 г., во время кульминации «военно-коммунистического» распределения, техника «карточных фокусов» достигла совершенства. Публикуемые материалы и секретные документы пестрели сообщениями о многократном получении продуктов из-за слабого учета со стороны распределительных органов, распределении без обследования нуждающихся, сокрытии предметов массового спроса из корыстных соображений. В мае 1920 г. в Вятке потребительское общество не выполняло пятый пункт правил пользования талонными книжками: предметы распределения отпускались без предъявления основной продовольственной карточки. Многие, запасаясь несколькими талонными книжками, получали выдаваемые товары, не имея карточки.[1960] Зато у агента карточного бюро распределительного отдела при Челябинском губпродкоме В. Колесникова при обыске в конце 1920 г. было найдено 25 продовольственных карточек. Попался он на том, что обменял четыре карточки на три фунта свиного сала.[1961]
На 1 декабря 1920 г. в Екатеринбурге числилось 30842 едока, а пайков было распределено 32 843. По Екатеринбургскому узловому участковому отделению потребительского общества значилось 12 270 человек, среди которых оказалось 12530 (!) курильщиков. Местная пресса по этому поводу писала:
«Этими незаконными выдачами удовлетворялись преимущественно лица высшей железнодорожной администрации, сотрудники узлового общества и его участкового отделения, сотрудники районной транспортной чрезвычайной комиссии и т.д. В широких размерах практиковалось и самоснабжение».[1962]
В одной из волостей Сарапульского уезда местные ответственные работники в августе 1920 г. не только распределяли дополнительные пайки между собой, но и обеспечивали ими крестьянствующих членов своих семей. Некоторые из них получили по 100 аршин мануфактуры и большое количество продуктов, включая три фунта соли на человека, в то время как крестьяне получили из остатков всего по полфунта соли.[1963]
Особой изобретательностью в получении продовольствия сверх положенного отличались командированные работники, пользуясь разнобоем в нормах и учете выдачи продуктов в различных населенных пунктах. Так, осенью 1920 г. в Екатеринбурге находящемуся в командировке полагался фунт хлеба в день, в Нижнем Тагиле — полтора фунта, в Верхней Туре — два, в Кушве — 1/4. Отметки о выдаче хлеба в одних местах проставлялись на мандатах, в других — вносились в особые книги. Зачисление на довольствие проводилось с момента появления, а выдача осуществлялась за число дней, которое пожелает указать командируемый. Одна из уральских газет, обратив внимание на эти несообразности, описывала тактику, избираемую командируемыми:
«Командированные в Н.Тагил ухитряются последовательно зайти в советскую столовую пообедать и получить там полтора фунта хлеба, а затем уже "по пути" заглянуть в общество потребителей и там получить пять фунтов хлеба на три дня, и в тот же вечер отбыть из Н.Тагила куда-нибудь по соседству, где повторяется та же история».[1964]
В 1921 г., несмотря на начало НЭПа, пайковое снабжение сохранялось, а следовательно, оставались в силе прежние методы приспособления. В августе 1921 г. автор фельетона «Пайкисты» в одной из челябинских газет попытался выделить основные типы пользующихся централизованной системой распределения. Он определил такие типажи, как «пайкист-философ», говорящий о пайке вскользь, невзначай и только заведующему хозяйственным отделом; к этому типу примыкал «рассеянный» пайкист, не заметивший, что получил несколько пайков; в классификации имелся и «пайкист-коллекционер», собирающи