Ситуация принципиально не изменилась и спустя 10-15 лет. Так, в Оренбургской губернии и в самом Оренбурге на рубеже первого и второго десятилетий XX в. численность обитательниц борделей и проституток-одиночек оставалась стабильной, не отклоняясь существенно от количества, зафиксированного в материалах первой всеобщей переписи 1897 г. В губернии было всего 16 домов терпимости и свиданий с числом проституток от одной до семи. Средний возраст проституток составлял 22 года: половина из них была больна венерическими заболеваниями. Треть публичных домов существовала менее двух лет, столько же — свыше пяти. Помимо Оренбурга, где располагалось 13 домов терпимости, бордели имелись в Верхнеуральске и Троицке.[2025] В целом, создается впечатление, что до 1917 г. проституция не составляла серьезной проблемы для региона и не внушала властям существенных опасений.
Русская революция 1917 г. вместе со сломом властных структур уничтожила и надзор за институтом продажной любви. Место прежних официальных сдержек развитию сексуальной коммерции заняли неблагоприятные социально-бытовые условия революции, гражданской войны и «военного коммунизма»: разрушение товарно-денежных отношений и инфраструктуры развлечений, ухудшение материального положения населения, приведшая помимо прочего, к снижению сексуальной активности как мужчин, так и женщин. Под влиянием оскудения материального существования обезличенные половые контакты, как и другие проявления человеческой жизнедеятельности, претерпели характерную трансформацию: «Любовью можно было расплатиться за продуктовую карточку более высокой категории, которая позволяла получить дополнительные паек, за ордер на жилплощадь, за место в вагоне при поездке в деревню с целью обмена вещей на продукты, а иногда даже за жизнь близкого человека».[2026]
На Урале, как и в России в целом, революция форсировала общемировую тенденцию вытеснения бордельной проституции свободной, замену легальной торговли телом тайной, увеличение удельного веса непрофессиональной торговли любовью. Новые власти, объявляя себя противниками социальных пороков, предпринимали скорее декоративные, чем реальные шаги по преодолению проституции. Так, в октябре 1917 г. исполком Екатеринбургского Совета рабочих и солдатских депутатов распорядился о закрытии с 1 ноября домов терпимости. Помимо моральных соображений в пользу этой меры приводился сугубо прагматичный аргумент: помещения домов свиданий предполагалось превратить в квартиры для беженцев и тем самым смягчить остроту жилищного вопроса.[2027] Через полтора месяца после победного возвращения атамана А.И. Дутова в Оренбург, в начале сентября 1919 г., областная войсковая милиция утвердила представление начальника городской милиции о закрытии в Оренбурге домов терпимости.[2028]
Многое говорит, однако, о том, что дальше демонстративных мер по борьбе с сексуальной коммерцией ни один из режимов периода гражданской войны и «военного коммунизма» не пошел. Масса проблем и недостаток средств позволяли смотреть на этот феномен как на второстепенный. И пресса, и специальные информационные материалы внутреннего пользования 1919-1920 гг. хранят глухое молчание по этому вопросу.
Наличие проституции в это время, равно как и беспомощность власти в вопросе об отношении к ней, иллюстрирует деятельность Челябинской комиссии по борьбе с проституцией в марте-июне 1921 г., в сложный период перехода от «военного коммунизма» к «новой экономической политике». Она была создана 10 марта на заседании особой комиссии по выработке плана работ по борьбе с проституцией, в котором приняли участие представители губсобеза, губнадзора, РКСМ, губюста, охраны труда, губздравотдела, женотдела, союза врачей. Представительный форум принял решение создать постоянно действующую комиссию; направить запрос в губисполком с целью выяснить, есть ли распоряжение о помещении проституток в концлагерь и существует ли таковой; в случае, если он имеется, распределить его обитательниц через бюро рабочей силы по различным мастерским, а больных — направить на лечение в губздравотдел; обследовать детские приюты и колонии; поручить женотделу и губернскому комитету союза молодежи вести культурно-просветительскую работу среди женщин; в кратчайший срок оборудовать дом временного пребывания бездомных женщин и обеспечить его снабжение; организовать при железнодорожной станции дежурство представительниц женотдела; создать при уездных собезах аналогичные комиссии. Для решения многочисленных задач было решено заседать каждую среду.[2029]
Энергично начатая деятельность вскоре, однако, захлебнулась: если в марте и апреле прошло по три заседания, то в мае и июне — по одному. Причинами тому были размах бытовой проституции и неопределенность мер реагирования на нее. Уже на втором заседании комиссии 16 марта выяснились серьезные сложности в предстоящей ей работе. Концлагерь для проституток к этому времени был закрыт, женщины распущены, а милиции было сделано распоряжение не задерживать публичных женщин. Обследование детских домов также не внушало оптимизма: оказалось, что совместное проживание мальчиков и девочек было запрещено совсем недавно. В доме-изоляторе при губнаробразе были обнаружены три девочки 12-14 лет, больные венерическими заболеваниями, в том числе одна — сифилисом.[2030]
Видимо, на том же заседании, 16 марта, была утверждена инструкция волостным комиссиям по борьбе с проституцией, предполагавшая необходимость их создания. Им поручалось установление факта проституции и направление публичных женщин, как трудовых дезертиров, через милицию в губернскую комиссию по борьбе с проституцией. Губернская инстанция должна была осуществлять осмотр, лечение женщин или отправку их в трудовую колонию.[2031] Однако неделю спустя обнаружилось, что принудительная посылка женщин на медицинской освидетельствование запрещена, несмотря на то, что «...участились случаи привода под конвоем женщин, подозреваемых в распространении заразы, для медицинского осмотра».[2032] Как следует из протоколов заседания губернской комиссии, волостные филиалы так и не были созданы.[2033]
О таком же исходе дела год спустя, в июне 1922 г., сообщал Екатеринбургский губсобез:
«Борьбы с проституцией никакой не велось, хотя комиссия была создана, но она оказалась неработоспособной. Домов-приемников для беспризорных девушек, а также мастерских, создать не удалось, но эта работа стоит на очереди».[2034]
Меры по преодолению торговли телом ограничивались просветительской работой. Весной 1921 г. уральская пресса неоднократно публиковала заметки с названиями «Борьба с проституцией», «Большое зло» и т.п., взывая к классовой сознательности и подчеркивая опасность раскола рабочего класса и крестьянства на «самку» и «самца».[2035]
Появление челябинской и аналогичной ей организаций по борьбе с проституцией, как и их неэффективность, сигнализировало об ее неординарных масштабах. Создаваемые организации руководствовались циркуляром №93 наркомсобеза о мерах борьбы с проституцией. В этом документе, исходившем из тезиса, что «проституция является неизменной принадлежностью всякого классового государства», констатировалось кардинальное изменение формы этого явления в Советской России: профессиональная сексуальная коммерция сошла на нет, торговля любовью превратилась в источник «дополнительного заработка». В этой связи контролировать ее было невозможно, поскольку, как отмечалось в циркуляре, «кадры ее непрерывно растут, и явление это достигло огромного распространения». Именно этой, «подсобной» проституции адресовалось внимание документа. Указав, что в крупных городах России осталось не более 100-200 продажных женщин-профессионалок, наркомсобезовский циркуляр подчеркивал:
«Несомненно большее значение с социальной точки зрения имеет проституция подсобная, которая является вспомогательным ресурсом при том тяжелом экономическом и продовольственном положении, в котором находятся в настоящее время женщины, работницы и служащие в советских учреждениях. Формы и границы этой проституции неопределенны и неуловимы, колеблясь от систематической продажи своего тела до случайных единичных продаж».[2036]
Об этом мотиве продажной любви прямо говорится и в упоминавшейся инструкции волостным комиссиям по борьбе с проституцией:
«Нередко тяжелое материальное положение, отсутствие всяких средств к жизни, полный развал хозяйства кидает женщину на путь проституции. Волкомиссии могут и должны подать посильную помощь в таких случаях».[2037]
Именно такая драматичная ситуация, поставившая вопрос об элементарном физическом выживании, сложилась на Урале во время голода 1921-1922 гг. Отсутствие продуктов питания за пределами государственной распределительной системы обрекало на голодную смерть не только крестьянство, но и безработных горожан. Положение жертв 50-процентного сокращения штатов было охарактеризовано обзором-бюллетенем Екатеринбургской губчека за первую половину января 1922 г. следующим образом:
«Часть уволенных и оставшихся без работы ищет заработка в более благоприятных по урожаю районах губернии; другие занимаются мелкой торговлей и спекуляцией и, наконец, третья часть — это оставшаяся без всяких средств к существованию и заняться чем-либо неспособные, за отсутствием одежды и других средств».