Чистить зубы щеткой ежедневно.
Ходить в баню аккуратно.
Обмывать ноги.
На пол не плевать.
Окурков не бросать.
Курить только там, где указано, так как против дружбы заставлять некурящих дышать вашим дымом и скверным воздухом.
При входе со двора вытирать ноги.
Одежду и обувь высушивать тотчас по приходе. Посуду мыть тотчас после еды.
Хлеб и пищу всегда держать закрытыми.
Есть только в столовой.
В сапогах на кровать не ложиться.
[...]
...Особенно заботиться о ногах — стричь ногти, мыть, всегда держать в тепле — высушивать портянки и носки».[2174]
К началу 20-х гг. крестьянская субкультура заполонила города, перечеркнув все цивилизаторские усилия военных и гражданских властей. Осенью 1921 г. уфимская пресса жаловалась на «новую эпидемию» — повальное увлечение традиционным крестьянским лакомством — семечками. Их грызли повсюду: на улицах, в учреждениях и даже в самом неподходящем месте — театре. Сценическое действо невозможно было воспринимать из-за треска подсолнечной шелухи, несущегося по партеру.[2175]
Жизнь в серых декорациях «окрестьяненного» быта ознаменовала торжество обезличенного, «серенького» человека с минимизированными, непритязательными потребностями, запросами и ожиданиями. Пропагандисты сближения с народом и «опрощения» из рядов дореволюционной русской интеллигенции, несомненно, ужаснулись бы, увидев плоды реализации своих призывов в ранней Советской России. В обстановке революционной катастрофы оказались востребованными культурные коды сельского сословия, которое всего за два поколения до этого пребывало в состоянии гражданской недееспособности, — психология неполноправия, уничижительное отношение к человеческой личности и самой жизни, готовность унижать и унижаться, применять насилие и покорно сносить его.
В хаосе российской революции, в калейдоскопической игре сменявших друг друга событий и режимов «разруха», бедность и одно из самых тягостных и унизительных ее последствий и проявлений — недоедание — оставались неизменными константами. Продовольственная тема являлась, пожалуй, самым устойчивым предметом обсуждения. О ней постоянно говорили на улице и в учреждениях, дома и в гостях, к ней непрестанно обращались общественная печать и органы государственной власти. Голод не только до неузнаваемости изменил внешний облик людей, но и безжалостно ломал ценностные установки и стереотипы их поведения:
«...репрессированный пищеварительный инстинкт оказывает давление на те тормоза, которые удерживают человека от воровства, лжи, поедания запретной пищи и т.п. И тот, кто никогда не крал, становится вором и бандитом; тот, кто стыдился протянуть руку, становится попрошайкой; верующий прекращает поститься; тот, кто всегда соблюдал закон, порывает с ним; аристократ, поборов в себе чувство позора, отправляется на рынок, дабы продать пару штанов; тот, кто стеснялся есть на улице, теперь делает это запросто; тот, кто ранее презирал людей, теперь попросту льстит им, лишь бы получить ломоть хлеба и т.п.»[2176]
Несмотря на упрощенческий бихевиористический пафос этих строк, написанных в начале 20-х гг. очевидцем революционных потрясений в России П.А. Сорокиным, не подлежит сомнению, что именно голод (или страх перед ним) оказался одним из самых важных факторов русской революции: он не только спровоцировал ее начало, но и повлиял на ее протекание и исход. Грандиозные политические и социальные потрясения, головокружительные перспективы глобальной переделки условий человеческого существования в значительной степени оказались заложниками такой прозаической малости, как пищеварение.
Прежде чем обратиться к вопросу о реальном потреблении продовольствия в одном из регионов революционной России, целесообразно обозначить официальные нормы питания, которые служили ориентиром при его рационировании. Специалисты по гигиене питания в позднем СССР исчисляли калорийность рациона, исходя из деления работоспособного населения на четыре основные группы. Энергетическая ценность потребляемой суточной нормы для лиц, работа которых не была связана с затратой физического труда или требовала незначительных физических усилий, определялась в 2600-2800 ккал для мужчин и 2200-2400 ккал для женщин. Норма для лиц механизированного труда и сферы обслуживания, если их работа не предполагала больших физических усилий, повышалась соответственно до 2800-3000 ккал и 2400-2600 ккал; если же она была сопряжена со значительным расходом физических сил, норма определялась в 3000-3200 для мужчин и 2600-2800 ккал для женщин. Наконец, немеханизированный труд и частично механизированную работу средней и большой тяжести должен был компенсировать рацион в 3200-3700 ккал для лиц мужского пола и 2800-3000 ккал — для женского. По мнению советских медиков, суточный рацион должен на 56-58% удовлетворяться за счет углеводов, на 30% — за счет жиров и на 12-14% — за счет белков; две трети энергии должно поступать при сгорании растительной пищи, треть — за счет продуктов животного происхождения. Несмотря на преобладание в структуре питания растительных продуктов, белки оцениваются как главная составляющая часть пищи, так как биологическая активность других питательных веществ проявляется только в их присутствии (табл. 48).
Нарушения сбалансированного и достаточного питания ведут к многочисленным заболеваниям, которые подразделяют на болезни частичной недостаточности питания (алиментарный маразм, анемия, цирроз печени, цинга, куриная слепота, рахит, эпидемический зоб, кариес зубов и др.) и болезни полного голодания и общего недоедания (алиментарная дистрофия и др.).[2177] Голод многолик и, по субъективным ощущениям, колеблется от приятных позывов к еде при непродолжительных перерывах в принятии пищи до вялости, болезненной тяжести в желудке и головных болей при более продолжительном отсутствии пищи, доходя до сильного возбуждения, бреда и потери контроля над собой в случае затяжного голодания.[2178]
Таблица 48. Суточная потребность в питательных веществах (в граммах)[2179]
Таблица 49. Представления о суточной потребности в питательных веществах в России первой четверти XX века[2180]
Таблица 50. Зависимость трудоспособности чернорабочего от размера пайка[2181]
Нормы питания, являясь отражением исторических условий и культурных установок, модифицируются во времени и изменяются от региона к региону. Так, в первой четверти XX в. в России они были выше, чем в Японии, но ниже, чем в Австрии, Англии, Германии, Франции, США. В самой России представления о сбалансированном питании существенно разнились (табл. 49). Наряду с большим разбросом в количественном определении структуры питания, в ряде научных разработок норм потребления пищи в те годы обращает на себя внимание более весомое место углеводов за счет белков и жиров.
Скудость питания в революционной России обусловила повышенный интерес к гигиене питания. Образованные современники были убеждены, что недоедание в годы революции чревато длительными последствиями для будущего страны: «Недоедание приняло в наши дни размеры общественного бедствия, которое сказывается не только на нас, но которое, это не подлежит сомнению, отзовется и на будущих поколениях, так как слабый, подорванный недоеданием организм не может произвести здоровое потомство».[2182]
В 1920 г., учитывая разрушение технической базы черной металлургии и увеличение в этой связи удельного веса чернорабочих, С.Г. Струмилин пришел к выводу, что нормальный пищевой паек для них должен содержать 3580 ккал. Его понижение неизбежно ведет к падению производительности труда и ослаблению жизнеспособности организма (табл. 50). При сокращении нормы калорийности пайка до 60% от предложенной С.Г. Струмилиным нормы, то есть ниже 2300 ккал, необходимых для подержания человеческой жизни, рабочий терял способность трудиться, наступало истощение, за которым следовала медленная смерть.
Поступательный развал потребительского рынка, начавшийся до начала революции 1917 г., обусловил настоятельную потребность в нормировании потребления. Эта проблема прежде всего приковывала к себе внимание рабочих профсоюзов, в том числе и на Урале. Так, Уральское областное бюро Всероссийского союза металлистов в феврале 1918 г. выработало прожиточный минимум рабочих, принимая в расчет семью из двух человек (табл. 51, 52).
Потребительские стандарты в отдаленной горнозаводской местности существенно не отличались от городских, но в связи с дороговизной стоимость прожиточного минимума в труднодоступных уголках Урала была более чем в два раза выше.
Выработанные в феврале 1918 г. нормы потребления исходили, скорее всего, не из гигиенических стандартов, а из дореволюционных привычек рабочих. Как и до революции, расходы на продукты питания должны были превышать половину бюджета рабочей семьи. При грубом расчете энергетической ценности нормированной пищи обнаруживается, что общая калорийность пайка соответствовала медицинским нормам. Однако в структуре суточного рациона углеводы на 10-20% превышали стандартную величину в ущерб белкам и жирам. Такой перекос особенно заметен в рабочем прожиточном минимуме за пределами городов, где культура питания в большей степени следовала крестьянским традициям.
После ликвидации большевистского режима на Урале летом-осенью 1918 г. официальные пайки стали несколько щедрее. Колчаковское правительство пыталось выправить ситуацию, сложившуюся при большевиках, и явно ориентировалось при этом на сибирскую продовольственную конъюнктуру, значительно более благоприятную, чем уральская. Так, в ноябре 1918 г. Уфимская губернская земская управа получила телеграмму из Омска, согласно которой семьям солдат, убитых, пропавших без вести, попавших в плен или потерявших трудоспособность, до назначения пенсии полагалось, в соответствии с законом от 1 октября 1918 г., получать денежную компенсацию, достаточную для покупки пуда муки, 10 фунтов крупы, 4 фунтов соли, 20 фунтов картофеля и 2 фунтов постного ма