[158] Лишь в конце 1922 - начале 1923 г. было ликвидировано «двоевластие» народных судов и революционных трибуналов с упразднением последних.
На Урале органы управления в годы революции, гражданской войны и болезненного выхода из нее, при их многообразии и видимой активности, были не в состоянии обеспечить эффективный контроль и упорядоченность жизни в регионе. Очевидна сквозная и перманентная тенденция к упадку власти, которой не могли воспрепятствовать ни революционный энтузиазм большевиков, ни попытки их противников цивилизованно или жестко навести порядок. Только через три-четыре года после окончательного установления советской власти на Урале затяжной кризис управления удалось приостановить.
Застаревшее противостояние государства и общества в Российской империи, полное взаимного недоверия и нетерпения, позволяет, казалось бы, предположить, что ослабление и поступательный распад государственных структур в годы революции и гражданской войны должны были сопровождаться расцветом политической общественности — совокупности институтов и идеологий автономной мобилизации общества. Достаточно надежным индикатором определяемой таким образом общественности является динамика развития политических партий и независимой печати. Именно эти две несущие конструкции политической общественности анализируются в завершающих главу параграфах.
На первый взгляд, бурное развитие политических партий в России и отдельных ее регионах, включая Урал, в 1917 г. подтверждает предположение о расцвете общественности на руинах автократического государства.[159] После бурного партийного строительства в годы первой российской революции партийно-политический ландшафт постепенно размывался, а организации всех партий, вне зависимости от их программатики, объял 10-летний летаргический сон. Негаданный взлет партий при совершенно новых обстоятельствах 1917 г. был гораздо масштабнее аналогичного процесса в 1905-1907 гг. (табл. 1). Количество российских социал-демократов (без национальных образований) возросло с 1907 г. по лето-осень 1917 г. более чем в пять раз. Особенно стремительным был рост Партии социалистов-революционеров (ПСР). Чуть ли не 20-кратное приращение численности эсеров происходило прежде всего за счет укрупнения организаций, так как количество последних несколько сократилось. Наиболее стабильным оказался леволиберальный центр российской многопартийности. Кадеты первыми из партий России восстановили инфраструктуру уровня 1906 г. — времени своего расцвета. Уже в марте-апреле 1917 г. количество комитетов Конституционно-демократической партии (КДП) и численность их членов примерно соответствовали уровню первой русской революции. Удельный вес участников политических партий в России повысился с 0,5% населения до 1,5%.
Размах развития многопартийности 1917 г. в стране не стоит, однако, абсолютизировать: в значительной степени он опирался на новое пробуждение национальных движений нерусских народов и возникновение их партийно-политических представительств. С этой оговоркой развитие всероссийских партий выглядит значительно скромнее. Не стоит забывать, что партийный ландшафт 1917 г. кардинально изменился по сравнению со временем 10-летней давности: на нет сошли консервативно-реформистский Союз 17 октября и праворадикальный Союз русского народа (СРН) вместе с более мелкими радикально-монархическими объединениями. По этой причине партийная палитра всероссийских политических образований в 1917 г. упростилась, а сеть организаций крупнейших общероссийских партий стала почти в три раза менее плотной.
На Урале развитие партийно-политического спектра в 1917 г. проходило по общероссийской схеме с некоторыми региональными особенностями.[160] Наиболее весомой силой были эсеры, за ними следовали большевики. Правда, разрыв между численностью тех и других в Уральском регионе был невелик. К местной специфике следует отнести и большую, в сравнении с всероссийской ситуацией, слабость местных конституционных демократов, которые по численности сторонников находились на последнем месте, причем с большим отрывом. Своеобразие многопартийности на Урале в 1917 г. сложно понять, не учитывая ее дореволюционного прошлого. Для нее прежде всего было характерно преобладание радикальных течений при слабости умеренных (табл. 2). Количество филиалов всероссийских партий в 1917 г. на Урале, как и в целом по стране, было, по сравнению с 1907 г., меньшим, при более чем двукратном увеличении общей численности их членов.
Помимо уродливой диспропорции между либерально-консервативными и лево- и праворадикальными объединениями, партийно-политической палитре региона была свойственна неравномерность территориального размещения организаций. Эта тенденция осталась неизменной и в 1917 г. (табл. 3)
И до революции, и во время нее партийная жизнь наиболее оживленно протекала в Пермской губернии. Оренбуржье, наиболее спокойное и консервативное по причине его казачьего профиля, являлось своеобразным антиподом Среднего Урала. Западная и юго-западная периферия Урала — Вятская и Уфимская губернии — до революции существенно уступали Пермской губернии по количеству социал-демократических и охранительных организаций, преобладая по числу эсеровских групп. Вятская губерния, прославившаяся земским либерализмом, традиционно была также регионом относительного успеха либерально-консервативных объединений. В 1917 г. Средний Урал превратился в безусловный региональный эпицентр партийно-политической деятельности. На его территории действовало абсолютное большинство организаций всех существовавших тогда крупнейших всероссийских партий.
Не лишним будет отметить, что данные источников и, следовательно, исследовательские оценки численности уральских филиалов российских партий сильно разнятся, отражая сумбурность процесса партийного строительства в 1917 г. Так, сведения о численности уральских эсеров к лету 1917 г. в литературе колеблются от 40 до 150 тыс. человек.[161] Многое свидетельствует в пользу того, что обобщенные цифровые данные о численности партий на Урале, использовавшиеся современниками, выполняли очевидную пропагандистскую функцию и потому могли завышаться. При попытках историков обобщить информацию по отдельным организациям той или иной партии результаты подсчетов оказываются, как правило, более скромными. Использование, например, цифровых данных о численности большевистских организаций, предложенных Н.К. Лисовским, при осторожном применении экстраполяции известных данных на группы с не выявленным членством позволяет оценивать количество большевиков на Урале в октябре 1917 г. не в 35 тыс., как принято в литературе, а в 30 тыс. Особенно разительны отклонения в оценке численности эсеров, если идти по пути сбора информации об отдельных организациях. На основании данных центральных и местных архивов и периодической печати И.С. Огоновской удалось собрать сведения лишь о 51 организации эсеров (из кочующей из публикации в публикацию цифры 104!), а А.А. Кононенко в приложении к диссертации об уральских социалистах-революционерах смог привести данные лишь о 27 организациях.[162]
Серьезно отличается статистическая информация об уральских кадетах в 1917 г. Т.А. Гаузова ввела в научный оборот сведения о 37 комитетах и 2,5 тыс. членов. И.С. Огоновская пятью годами позже оперировала данными о 91 кадетской организации примерно с 6,5 тыс. участников.[163] Для дальнейшего анализа тенденций развития политической общественности на Урале более полезными являются обнаруженные исследователями данные о размещении и численности отдельных партийных организаций, чем общие цифры, которыми оперировали современники.
Одним из симптомов слабости дореволюционной уральской многопартийности была неравномерность территориального размещения организаций в каждой из губерний. Умеренные партии являлись преимущественно «городскими», в то время как левые и правые радикалы более успешно внедрялись в горнозаводскую зону и сельскую местность. В 1917 г. произошла явственная «демократизация» политического ландшафта. Удельный вес партийных организаций вне городов существенно повысился. Социал-демократам, прежде всего большевикам, в 1917 г., как и десятью годами раньше, удалось закрепиться в горнозаводских местностях. Более активно, чем раньше, происходило проникновение кадетов за границы городов. Партия социалистов-революционеров, напротив, приобрела на Урале в 1917 г. более городской характер, потеснив либералов в их домене — городах (табл. 4).
Судя по географическому расположению партийных организаций, в 1917 г. на Урале улучшились возможности для реализации межпартийного взаимодействия. До революции известно 59 населенных пунктов, где та или иная партия могла встретиться с организованными противниками или союзниками, а в 405 местах партийные группы действовали в одиночку.[164] В 1917 г. межпартийная кооперация и борьба были возможны, по данным И.С. Огоновской, уже в 93 пунктах. Полный спектр многопартийности, как и прежде, был представлен в губернских и крупных уездный центрах.
Сопоставление дореволюционной и революционной многопартийности на Урале позволяет констатировать слабо выраженную преемственность в ее развитии, отразившуюся лишь в различной интенсивности партийной жизни в отдельных губерниях. Судя по остальным параметрам, можно говорить о рождении многопартийности в 1917 г. заново. На революционном Урале социал-демократические организации, например, не были реанимированы в 46 населенных пунктах, в которых действовали ранее, зато возникли в 48 поселениях, где активность социал-демократов в 1902-1916 гг. не проявлялась.