«Не во что одеться — вот общий вопль, несущийся из нашей провинции. Действительно, положение с одеждой, вернее, с отсутствием одежды, отчаянное».[2239]
В том же номере сообщалось, что в Орлове рабочие на каждом собрании поднимают вопрос о снабжении одеждой и обращаются с ним во все учреждения, но власти отделываются общими фразами. Характерная история произошла в Уржуме, куда из Вятки была направлена мануфактура для распределения по пять аршин на человека. Местный горпродком выдал, однако, всего по два аршина, обещая остальные выдать в недалеком будущем. У корреспондента не было ни тени сомнения, что при таких обстоятельствах население обменяет полученные куски мануфактуры, из которых невозможно было что-либо сшить, на продукты и так же поступит впоследствии с остальными тремя.
Проблема одежды сохраняла жгучую остроту и в начале НЭПа, касаясь и местных советских и партийных работников. Челябинский губком РКП(б) и специально созданная при нем комиссия по оказанию помощи членам партии, которая занималась выдачей продовольственной помощи, пайков, премий, одежды и обуви, летом 1922 г. были засыпаны заявлениями с просьбой помочь «обмундироваться». Их содержание дает представление о степени обнищания населения. Так, в мае 1922 г. члены РКП(б) С. и А. Жарких писали в губернский комитет партии:
«Находясь с [19]18 г. по [19]21 г. в Красной армии и с [19]21 по настоящее время в советских учреждениях (в разных городах), мы никакого обмундирования не получали, все же, что имели раньше, забрано белыми при нашем отступлении. И сейчас в связи с разными переездами с одного места на другое все поизносили и абсолютно ничего не имеем. Просим губком оказать нам содействие в приобретении хотя бы самых необходимых вещей — как-то:
мужу — гимнастерку и белья (имеется только полученная пара белья из губотдела ГПУ и одна старая)
мне — белья
и ребенку — нет совершенно ничего — ни одеяла, ни белья — одним словом, завернуть не во что».[2240]
Это заявление, как и следующее, поданное в июле 1922 г. телеграфисткой Комаровой, свидетельствует как о скромности запросов в отношении носильных вещей, так и о невозможности выкроить из доходов средства для их удовлетворения:
«Состоя в партии уже четыре года, я за это время служила в разных учреждениях и в настоящее время служу в штабе частей особого назначения, и за время своей службы я обмундирования никакого не получила, в котором нуждаюсь, а на то жалование, которое я получаю, завести не в состоянии. Поэтому прошу вашего разрешения выдать мне одно пальто, ботинки, нижнее белье и верхнее платье».[2241]
Нехватка одежды заставляла прибегать к приемам, хорошо известным в крестьянских низах. Помимо самостоятельного пошива одежды к ним относилось ношение платья членами семьи по очереди. В 1922 г. к этому приему прибегали и городские жители, в том числе и сотрудники партийно-советских учреждений. Так, в августе 1922 г. работница Челябинского губернского комитета молодежи и член РКП(б) М. Голубева писала в губком партии:
«Крайняя нужда в связи с наступлением осени заставила меня обратиться с просьбой о помощи в губернский комитет партии. До сих пор я, в случае необходимости, пользовалась пальто матери; но теперь в связи с наступлением холодов это совместительство невозможно, так как оно нужно ей самой. А посему прошу ГК партии не отказать мне в снабжении из имеющегося фонда пальто, тем более что до сего времени я ничего не просила и не получала. В крайнем случае, за неимением в фонде пальто, прошу дать мне необходимое количество аршин сукна».[2242]
Приведенное ниже заявление в губком члена РКП(б) А.М. Захаровой обнаруживает еще одну причину отсутствия у населения белья. Имевшиеся запасы или вновь приобретенная одежда не только износились, но и, при недостатке средств на приобретение продуктов питания, шли на продажу или на обмен:
«Настоящим прошу Вашего ходатайства перед райкомом о том, что я в настоящее время нахожусь в критическом положении, у меня совершенно ничего не имеется, кроме одного пальто, ввиду того, что я была без должности 2 месяца и мне пришлось продать последние тряпки, для того чтобы купить кусок хлеба. В настоящее время нуждаюсь в обуви, пальто, платье...»[2243]
Однако даже полное исключение из семейных бюджетов расходов на одежду и прочие промышленные товары не обеспечивало большинству горожан достаточного питания. Основной проблемой, определявшей методы добывания пищи, служили мизерность официальных стандартов потребления и неспособность властей удовлетворить самые скромные запросы. В этих условиях невозможно было выжить без жесткого самоограничения «гастрономических» потребностей. В сентябре 1917 г. оренбургская пресса сетовала, рисуя режим питания учащихся:
«В последнее время Оренбург переживает острую нужду в продовольствии и, чего прежде не замечалось, недостаток в хлебе. Последний выдается по карточкам, по 1 ф[унту] на едока. При отсутствии других продуктов питания этого количества совсем не достаточно для насыщения, и кто питается только этой порцией, всегда ходит полуголодный.
Установленное количество хлеба выдается и в учебных заведениях с общежитиями, где, так[им] обр[азом], порцию в 1 ф[унт] приходится делить ученику на 4 части: два чая, обед и ужин. Ученики духовного училища не чувствуют, напр[имер], себя никогда сытыми и поддерживаются разным домашним печением, привезенным с каникул».[2244]
В период «военного коммунизма» основным, а зачастую единственным компонентом нормированного рациона стал хлебный паек, другие продукты — крупы, сахар, мясо и прочее — выдавались крайне редко и малыми дозами. На заводах Среднего Урала, согласно отчету районного комитета Екатеринбургского отделения Всероссийского союза рабочих металлистов за период с августа 1919 г. по август 1920 г., «более или менее аккуратно» по карточкам отпускались, в зависимости от категории, 25-36 фунтов муки в месяц, от полуфунта до фунта соли, два-три коробка спичек, четверть фунта дрожжей, а детям время от времени дополнительно — два фунта крупы, полфунта масла, три яйца и полфунта конфет или меда.[2245] В феврале-мае 1920 г. из рабочих 13 южноуральских заводов только златоустовские получили, кроме муки, крупу и капусту, а также небольшое количество мяса, сахара и соли. Комментируя положение дел на Южном Урале, профсоюзные работники писали: «Нормы выдач, однако, слишком малы, да и выдачи производились не каждый месяц и лишь на некоторых заводах».[2246]
Дела продовольственного обеспечения не пошли лучше и в начале НЭПа. Летом 1921 г. челябинским шахтерам месячного пайка хватало лишь на половину положенного срока.[2247] В апреле 1922 г. хлебный паек в Башкирии сократился на треть. Кроме хлеба выдавались лишь соль, спички и махорка.[2248]
Получение денежного довольствия также не гарантировало от нищеты. Помимо того, что оно было невелико и нерегулярно, значительная его часть уходила на всевозможные выплаты и взносы. В сентябре 1922 г. на эту практику жаловались работники Челябинского губернского отдела ГПУ. При окладе в 12 тыс. р. после вычетов в профсоюз, детский дом, кассу взаимопомощи, на «культработу» и за продукты его сотрудники получали на руки чуть более 7 тыс. р. Те, кто официально имел оклад 9,4 тыс. р., терял на вычетах половину заработка. Те незначительные суммы, которые, наконец, попадали в руки работнику, таяли на глазах:
«Из полученных чистых денег на руки каждому сотруднику приходится платить, прежде всего, партвзнос, затем нужно заплатить за квартиру, освещение, воду и проч[ие] коммунальные услуги. В итоге сегодня получил жалование, завтра нет ни копейки, а иногда еще получаемых денег на руки не хватает на расплату за коммунальные услуги и всевозможные налоги, за неуплату которых учреждения накладывают пени. Не говоря уже о других насущных потребностях, как дрова, овощи, мясо, молоко, табак».[2249]
Особенно тяжело было положение семейных сотрудников. Как и другие категории населения, чекисты прибегали к решению проблемы с помощью увольнений, заработков на стороне и продажи последнего платья.
Не имея возможностей укрепить свое материальное положение законными методами, население прибегало к разнообразным приемам, вплоть до откровенно преступных, описанных в предыдущей главе. Большинство из них объединял, однако, общий мотив — поиск дополнительных средств для существования — и единая стратегия: совмещение различных видов деятельности.
Наиболее подготовленными к такому образу жизни оказалось население горнозаводских поселков, которое и в дореволюционное время считало свою жизнь недостаточно обеспеченной и совмещало работу на заводах с сельскохозяйственным трудом. Выработанные в пореформенные десятилетия, во время заката уральской промышленности, способы выживания оказались спасительными в годы революционной катастрофы. Во времена стремительного «окрестьянивания» жизни затяжная консервация патриархальных отношений превратилась из недостатка в ощутимое преимущество, о котором работники уральских горнозаводских профсоюзов в 1920 г. писали:
«Надо сказать, что лишь благодаря тем мелкобуржуазным условиям, в которых еще живет уральский рабочий, обладающий своим домом, огородом, коровой, а иной раз и лошаденкой, — он не ощущает так сильно общего тяжелого продовольственного положения. При этом рабочие провинции поставлены в лучшие условия, чем городские рабочие, хотя продовольствие в городе выдается более аккуратно, чем на местах».