Летом 1922 г. в Белебеевском уезде Уфимской губернии сельские сходы принимали решения, обрекавшие обессилевших от голода односельчан на верную смерть: «На общих собраниях выносятся постановления, чтобы не давать пайков безнадежно слабым, а помогать только тем, которые держатся на ногах».[2296]
На сельских собраниях в Уфимской губернии открыто звучали требования узаконить каннибализм. В январе 1922 г. в Идрисовской волости Златоустовского уезда «...отцы требовали от местных властей разрешения на убой своих детей»; в Белебеевском уезде голодающие предлагали: «...прежде чем погибнуть всем, надо заколоть и съесть председателей и членов исполкомов, как получающих государственный паек».[2297]
Помимо многовекового опыта хладнокровного отказа от спасения одних в пользу других распространению каннибализма способствовали и другие обстоятельства. Предыдущие испытания, особенно год гражданской войны, невероятно понизили цену человеческой жизни и выработали равнодушие к картинам смерти. Участие в боевых действиях и всплеск массовой бытовой преступности вовлекли значительные слои населения в практику насилия и убийств, в том числе социально одобряемых. Большинство крестьян либо само участвовало в страшных расправах над ворами, либо разделяло ответственность за самочинные убийства, одобряя принятие самосудных приговоров на сельских сходах.
Кроме того, в 1921-1922 гг. невероятно повысилась доступность человеческого мяса. Беззащитные, ослабленные голодом люди блуждали по дорогам и сами стучались в дома, прося ночлега. Неубранные трупы лежали на дорогах и улицах. Покойники, которых некому было хоронить в промерзшей земле, складировались и месяцами лежали в сельских амбарах и кладбищенских ледниках. Склады трупов часто становились объектом повышенного внимания голодных, опустошавших хранилища-холодильники путем кражи или сговора с охраной. В крестьянских избах, среди живых, лежали умершие от голода родственники, смерть которых не регистрировалась, — не было сил дойти до сельского совета или он был пуст. Искушений отведать человечины было более чем достаточно.
Наконец, употребление человеческого мяса аграрным населением, «ядро» питания которого составляла растительная, а не животная пища, облегчалось тем, что прежние столовые привычки крестьян оказались нарушенными: поеданию человечины предшествовало длительное, за неимением хлеба и его суррогатов, использование в пищу исключительно мяса: сначала — домашней птицы, крупного и мелкого скота, затем — дойных коров и лошадей, а после их истребления — мяса животных, ранее не годившихся для еды: кошек, собак, грызунов. От этих кулинарных экспериментов до утоления голода себе подобными оставался один шаг.
В этой связи обращает на себя внимание удельный вес представителей башкирского населения, относительно недавно и частично перешедшего от кочевого скотоводства к оседлому образу жизни, среди арестованных каннибалов Южного Урала. В структуре питания башкир, особенно горных, традиционно роль основной пищи играли не злаки, а мясо. В уголовных делах об употреблении человечины в пищу башкирские фамилии встречаются очень часто.[2298]
Добыча человеческого мяса была организована «артельно» — семьей или группой односельчан. Это обеспечивало больший успех в преодолении сопротивления жертв. Группы каннибалов составляли от двух до десятка человек, одиночки являлись скорее исключением.[2299] В выборе жертвы также был определенный резон. Чаще всего заманивались знакомые или дети — те, кого легче было зазвать в дом и от кого не ожидалось серьезного отпора. Так, в феврале 1922 г. две женщины — П. и Е. Новиковы — в поселке Наследницком Троицкого уезда зарезали троих детей, взяв их из детской столовой якобы для того, чтобы отогреть дома. Возможно, на совести людоедов из этого поселка были и четверо других детей, бесследно пропавших из столовой.[2300]
Летом 1922 г. в Курганском уезде были пойманы на месте преступления трое людоедов — крестьянка Григорьева, ее 12-летний сын и И. Митинская, которые вместе с другими подельниками за два месяца убили и съели в семи деревнях и селах около 20 детей, преимущественно девочек, в том числе пятерых детей Григорьевой в возрасте от двух до семи лет и троих детей Митинской.[2301]
При отборе объекта для съедения учитывалась даже его «упитанность». В мае 1921 г. в Златоусте семья из трех человек — мать, сын и дочь — съели 15 человек: «Дочь заманивала их, истощенных отпускали обратно, сытых убивали, ели, продавали мясо».[2302]
Пространные показания 15-летнего Р. Бочкарева, который вместе с 14-летним Ф. Стропченко в начале 1922 г. убил в Троицке 13-летнего мальчика с целью употребить в пищу его мясо, обнажают «рациональность» в действиях изголодавшихся подростков — хладнокровное планирование убийства, коллективные действия и разделение труда в его осуществлении:
«В январе месяце ему и проживавшему с ним Федору Стропченко и сестре последнего Марии жилось особенно плохо и питались исключительно мясом собак. С 20 января и до дня убийства мальчики совершенно ничего не ели. 27 января, обессиленные от голода, они лежали на полу и обдумывали: откуда бы что-нибудь достать и утолить голод. Размышляя таким образом, Стропченко обратился с вопросом к Бочкареву: "Едят ли вообще где-нибудь людей?" Бочкарев на это ему ответил, что есть такие племена, которые употребляют в пищу человеческое мясо. После этого разговор как-то оборвался, и они снова задумались, а минут через десять Стропченко предложил Бочкареву следующий план убийства. Бочкарев должен был привести на квартиру кого-нибудь из своих знакомых, т. к. знакомых легче завести, а он, Стропченко выберет удобный момент и убьет его. Бочкарев на это изъявил свое согласие, имея в виду одного своего самого крупного должника, Константина Кузнецова. На другой день, утром, отправился на базар с надеждой, что там его встретит. Еще вечером накануне, когда они вели об этом разговор, Бочкарев выговорил себе все вещи, который будут с Кузнецовым. Мальчики на базаре действительно встретили Кузнецова, который искал там свою мать. Подойдя к Кузнецову, Бочкарев с ним разговорился (о чем они говорили, не запомнил) и прошли несколько раз базар вдоль и поперек, но матери Кузнецова так и не встретили. В этот день был сильный мороз, и пробыв на базаре минут 15, оба они замерзли и Кузнецов первый попросил у Бочкарева зайти к нему на квартиру и погреться. Бочкарев согласился, и они вместе пошли к нему на квартиру. На квартире у Бочкарева в это время топилась железная печь, к которой замерзший Кузнецов подошел. Лежавший возле печи Стропченко тут же поднялся, зашел сзади его и схватил за шею, и начал душить, но осилить не мог, так как был слишком слаб. Видя, что Стропченко не может справиться с Кузнецовым, Бочкарев почувствовал какое-то озлобление и схватил топор, лежавший возле печи, и два раза ударил им по голове Кузнецова, последний упал, а Стропченко, не отрывая руки от его шеи, продолжал душить. Убедившись, что он не дышит, Бочкарев и Стропченко начали его раздевать. Кузнецов одет был в длинную меховую шубу, шерстяную фуфайку, розовую рубашку, рваную белую нижнюю рубашку, зеленого цвета суконные штаны, казенного образца летние штаны и порванные белые подштанники. На ногах черные валенки. За пазухой был сверток, в котором оказалось 6 арш[ин] шелку, 3 арш[ина] розовой ленты и четыре серебряные вещи: ситечко, совок, вилка и щипцы для сахара. На шее была серебряная цепь с коралловым крестиком. Все эти вещи Бочкарев бросил под печь, а труп перенесли вместе со Стропченко в комнату Бочкарева и уложили в деревянный ящик.
Покончив с этим, Бочкарев снова пошел на базар с пимами Кузнецова, которые и продал за 80000 рублей и купил три фунта лебеды, 5 кусков холодного, керосину и 1 коробку спичек. Придя домой, Бочкарев лебеду и холодное съел один, Стропченко же попросил его отрезать от трупа руки, желая их сварить. Бочкарев ничего не сказал, взял нож, отрезал руки, разрубил их на части и положил в котел. Когда суп был готов, Стропченко вместе со своей сестрой Марией начали есть, а Бочкарев, будучи сыт лебедой и холодным, отказался».[2303]
Обращает на себя внимание тот факт, что убийству мальчика подростками предшествовало длительное потребление ими животной пищи и затяжное полное голодание. Примечательны также сохранившееся у Бочкарева самообладание, позволившее ему сразу же после совершения убийства проявить «коммерческую жилку» в сбыте обуви жертвы, и отказ Бочкарева от употребления человечины, когда возникла альтернатива насыщения другими продуктами, прежде всего — псевдохлебной пищей.
Обработка, хранение и потребление человеческого мяса также были проникнуты здравым смыслом. Отвратительные картины обнаружения людоедов на месте преступления фиксируют преимущественное приготовление человечины в вареном виде. Акт осмотра в январе 1922 г. жилища двух башкир в Верхнеуральском уезде отражает процесс подготовки человечины к употреблению:
«...на печи в тряпке одна человеческая нога, отрубленная по колено, и на железной печке варилась в жестяном чайнике часть тела. В печи и на столе сложены объеденные кости, сами жители квартиры раздеты почти донага. Голова и другая нога и руки были спрятаны. Другая часть тела была засыпана снегом в кадке...».[2304]
Людским мясом не только утоляли острый сиюминутный голод — его заготавливали впрок, используя рецепты обработки животной пищи для длительного хранения. Перечень находок в доме Имамутдиновых (Уфимская губерния) в апреле 1922 г. свидетельствует, что каннибалы не забывали о своем завтрашнем дне, сохраняя способность к планированию перспективы: «...был обнаружен кусок человеческого мяса (грудинка), а также было обнаружено две бутылки топленного человеческого сала и один чайник с салом, при этом на кровати под подушкой были спрятаны кости, оставшиеся от съеденного человеческого трупа».