Под ударами войны устаревшая организация производства оказалась разбалансированной и стала рассыпаться, подобно карточному домику. В 1914 г. из уральских горных округов было призвано на фронт 43,7% вспомогательных рабочих, занятых на лесозаготовительных и транспортных работах. В результате зимой 1916-1917 гг. из-за недостатка возчиков и квалифицированных лесных рабочих было заготовлено всего 28,6% необходимого топлива. Заводы Пермской губернии нуждались в 125 тыс. лошадей, которых к ноябрю 1916 г. имелось лишь около 30 тыс. С помощью дополнительных принудительных мер их дефицит к 1 февраля 1917 г. удалось восполнить лишь на 60-70%. Еще в 1915-1916 гг. из-за нехватки топлива и сырья были остановлены 22 доменные печи, 11 печей работали с неполной нагрузкой. В январе 1917 г. из 112 доменных печей стояли уже 55, с недогрузкой работали 20.[228]
Тупиковый характер развития индустрии Урала подтверждается, по меткому наблюдению В.В. Адамова, тем обстоятельством, что сама топография сталинской индустриализации в регионе принципиально отличалась от южнороссийской: если на промышленном Юге она опиралась на дореволюционные центры и фактически являлась органичным продолжением виттевской хозяйственной модернизации, то на Урале она проходила в 30-е гг. практически на голом месте, с нуля, преимущественно за пределами горнозаводских округов.[229]
Архаичность и бесперспективность созданного в XVIII в. уральского горнозаводского хозяйства не означали, с другой стороны, его безжизненности. Система округов была возрождена в 20-е гг., и советской власти не оставалось ничего иного, как опираться на нее в качестве единственной надежной и устойчивой организационной структуры до начала сталинской «революции сверху».[230]
Таким образом, уральская промышленность, представленная к началу 1917 г. 424 предприятиями с 330 тыс. рабочих,[231] испытывала ощутимые трудности еще до начала 1917 г. и тем более не была готова к тектоническим толчкам времен революции и гражданской войны.
С аналогичными, хотя и менее острыми сложностями столкнулось во время Первой мировой войны сельское хозяйство региона. В последние десятилетия существования империи обильные урожаи чередовались с регулярными недородами (1901, 1906, 1911 гг.). В результате объем собираемых хлебов в отдельные годы мог колебаться в полтора-два раза и более. Степень зависимости уральского сельского хозяйства от капризов природы и государственной помощи оставалась высокой.[232] Кризисные тенденции накануне революции имели менее выраженный характер, чем в центральных и западных губерниях, поскольку Урал не знал развитого помещичьего землевладения и на одно крестьянское хозяйство в 1905 г. в среднем приходилось более 20 десятин земли — почти в два раза больше, чем в Европейской России. На казачьих же территориях Южного Урала, где средний надел составлял 67,4 десятины, население практически не знало земельного голода. Удельный вес беспосевных хозяйств даже в 1916 г., в условиях вызванной военными мобилизациями нехватки рабочей силы, составлял в земледельческих зонах Урала всего 13-17%, доля безлошадных дворов — 15%.[233] Тем не менее, специалисты отмечают слабовыраженные неблагоприятные тенденции в развитии сельского хозяйства Урала:
«В годы первой мировой войны в связи с начавшейся хозяйственной разрухой в крае, как и во всей стране, происходило общее сокращение посевных площадей и поголовья скота. Однако губернии Урала продолжали выгодно отличаться о губерний Центральной России и по среднему размеру посева, и по количеству скота, приходившегося в среднем на одно крестьянское хозяйство».[234]
Так, в Уфимской губернии (без Мензелинского уезда) площадь посева в крестьянских хозяйствах в 1916 г. составляла 83% от уровня 1911 г., количество хозяйств без посева возросло с 11% до 13% всех хозяйств, число дворов без рабочей силы увеличилось более чем в два раза (с 11,5% до 22% всех дворов).[235] Тем не менее, нет оснований говорить о том, что сельское хозяйство и промышленность Урала неотвратимо дрейфовали в сторону катастрофы.
1917 г. обрушился на российскую экономику неожиданным ударом и отразился на ее состоянии самым чувствительным образом. В 1913-1920 гг. промышленное производство сократилось в пять раз, выплавка чугуна — в 33 раза, добыча нефти — вдвое. Сумма ущерба, причиненного катастрофическими событиями 1914-1921 гг., составила, согласно предварительным оценкам, 39 млрд. золотых рублей, или четверть всего довоенного достояния страны.[236]
В течение 1917-1919 гг. наблюдалось головокружительно резкое падение производства: изготовление чугуна понизилось в 17 раз, стали — в 15,5, проката — в 14.[237] В 1920 г. российская промышленность производила в среднем 10-20% от объема продукции 1913 г. За 1917-1919 гг. производительность труда в России сократилась в четыре раза.[238]
Распад российской промышленности вновь поставил Урал в положение индустриальной базы страны. В 1920 г. в регионе изготавливалось 69% производимого в РСФСР чугуна, 73% мартеновского металла, 70% проката, в 1921/22 хозяйственном году соответственно — 42%, 33%, 35% всероссийского производства.[239] Между тем, промышленное хозяйство Урала за годы революции и гражданской войны было беспрецедентно разрушено и к началу 20-х гг. агонизировало. Валовая продукция уральской промышленности в 1921-1922 гг. составляла всего 15% от объема 1913 г. Наиболее стремительно падало производство железа и стали, сократившись с 1913 по 1919 г. более чем в 10 раз, в том числе в 1919 г. — в два раза по сравнению с предыдущим годом. Резкий спад наблюдался и в выплавке чугуна — основе уральского горнозаводского производства: в 1919 г. на Урале выплавлялось 14% довоенного чугуна, в 1920-1921 гг. — всего 8% от уровня 1913 г. В 8-20 раз понизились производство мартеновского металла, проката, кровельного железа, добыча железной руды, прекратилась выплавка меди. Грузооборот Пермской железной дороги упал более чем в три раза — с 289 млн. пудов в 1913 г. до 92 млн. пудов в 1921 г. [240]
Не нужно быть внимательным наблюдателем, чтобы убедиться в неразрывной связи основных вех хозяйственной дезорганизации с политическими событиями в стране и регионе. Назначенный в марте 1917 г. по просьбе Совета съездов горнопромышленников Урала правительственный комиссар Временного комитета Уральского горнозаводского округа и созданное Екатеринбургское бюро Совещания горнопромышленников Урала не могли противостоять начавшейся в 1917 г. хозяйственной анархии. Опьяненные нежданной свободой, уральские рабочие в первые же месяцы после Февральской революции обратились к привычной и на этот раз безнаказанной практике самочинного захвата заводских земель и порубки лесов, отменяя всякие стеснительные юридические нормы по пользованию землей и лесом, по занятию различными промыслами. За март-июнь 1917 г. вновь возникшими органами рабочего контроля были изгнаны с 42 заводов, отчасти с последующей отправкой на фронт, 145 лиц административного персонала, в том числе 17 управляющих, 26 заведующих цехами, 11 лесничих, 33 мастера.[241] До определенного момента подобная «кадровая политика» рабочего контроля не могла иметь пагубных последствий по причине ограниченности ее масштабов — каждый из горных округов потерял первоначально от одного до пяти администраторов и служащих. Однако в перспективе в ней просматривается тенденция к депрофессионализации управления промышленностью, которая в дальнейшем приняла катастрофические размеры.[242]
Желая найти компромиссное решение и, по возможности, направить рабочие выступления за улучшение материальных условий в цивилизованное русло, совещание рабочих и предпринимателей в Екатеринбурге 28 марта 1917 г. под давлением Совета приняло решение воздержаться от неорганизованных действий, узаконить введенный явочным порядком 8-часовой рабочий день без понижения оплаты труда, добиться повышения зарплат, приостановить порубку леса заводоуправлениями на всех спорных участках.[243]
Однако ни обуздать стихию рабочих акций, ни приостановить разрушение экономики на протяжении 1917 г. не удалось. Второй Уральский областной съезд Советов в августе 1917 г. принял резолюцию о хозяйственной разрухе на Урале, в которой положение уральского хозяйства было описано, не без доли драматизации, в самых мрачных тонах:
«Полное истощение в сфере производительного труда и дезорганизация производства; крайнее расстройство и распад транспортной сети; близкое к окончательному краху состояние государственных финансов; задолженность, размеры которой готовы сравняться с общей суммой национального богатства страны...; доходящий до голода продовольственный кризис; абсолютная нехватка топлива и средств производства вообще; увеличивающаяся безработица и абсолютное обнищание масс...».[244]
Двумя месяцами позже, в начале октября 1917 г., председатель Временного комитета Уральского горнозаводского района В.Е. Европеус, знавший о положении местной металлургии не понаслышке, предлагал пойти на крайнюю и опасную в условиях революции меру предотвращения полного краха промышленности: