«...плохое обеспечение неминуемо повлечет за собой закрытие заводов и поэтому необходимо, чтобы Совет съездов поставил об этом в известность Временное правительство для того, чтобы заводским предприятиям было предоставлено право беспрепятственно увольнять всех рабочих».[245]
Октябрьская революция, успех которой в значительной степени был связан с надеждами населения на возможность радикального улучшения материальных условий существования, не принесла желаемого облегчения. Сопровождавшие ее хозяйственные эксперименты большевиков, в сочетании с неуправляемыми и с экономической точки зрения наивными действиями самих рабочих, лишь усугубили кризисную ситуацию в промышленности.
Прямой реакцией на приход большевиков к власти было решение правлений уральских акционерных обществ в Петрограде приостановить перевод денег заводам, на которых был организован рабочий контроль, вслед за чем неизбежно произошли закрытие ряда предприятий и рост безработицы. В результате добыча железной руды и меди в 1917 г. понизилась соответственно на 33% и 38%, доменное производство упало на 60%, многие доменные печи остановились. Реакция местных Советов и рабочих, озабоченных перспективой дальнейшего существования, последовала незамедлительно: в декабре 1917 г. было национализировано имущество акционерных компаний Богословского, Кыштымского, Симского, Сергинско-Уфалейского, Невьянского горнозаводских округов. До лета 1918 г. национализации подверглись предприятия 25 из 34 округов, вследствие чего было огосударствлено 85% уральской металлургической промышленности. Национализация на Урале проходила поспешно, быстрее, чем в стране в целом. Большевистское государство молниеносно и отчасти против собственной воли «проглотило» уральское горнозаводское хозяйство, однако из-за отсутствия достаточных средств и квалифицированных управленческих кадров было не в состоянии его «переварить» и предотвратить дальнейшее закрытие заводов и фабрик. Даже спустя два года государство не располагало точными сведениями о количестве национализированных предприятий и их стоимости. Составленный статистическим отделом ВСНХ «Список национализированных предприятий РСФСР на 1919 год» не содержит полного перечня огосударствленных уральских заводов.[246]
Расстройство денежного обращения усугубило неуправляемость огромного национализированного хозяйства и бедственное положение рабочих. До января 1918 г. государственная задолженность уральским рабочим по зарплате составляла, по неполным данным, 1378 тыс. р., в январе — 5228 тыс., в феврале — 13789 тыс., в марте — 14397 тыс., достигнув в конце апреля отметки в 35 млн. р. [247]
Не следует высокомерно записывать все мероприятия новой власти, связанные с национализацией и реорганизацией управления промышленностью Урала, в разряд экономических курьезов, но, вместе с тем, было бы большим преувеличением вслед за советской историографией оценивать их как вершину хозяйственной целесообразности и делать скоропалительные выводы о том, что «были уничтожены социально-экономические причины, порождавшие "прикрепленность" рабочих к заводу и низкий уровень их заработной платы, являвшиеся серьезным тормозом на пути технического прогресса».[248] В управлении промышленностью, как и в политике, наблюдалось пересечение полномочий различных инстанций и административный хаос.[249] Наряду с подчиненным ВСНХ коллегиальным Заводским совещанием Уральского района, повсеместно вводились сменившие управляющих округами и отдельными предприятиями комиссары производств, действовавшие на основе принципа единоначалия. В их полномочия входили обеспечение бесперебойной заготовки сырья и топлива, закупка материалов, строительство новых цехов, фабрик и заводов, открытие счетов в банках и получение ссуд. Кроме того, существовали Областное правление национализированными предприятиями Урала, Деловые совещания, окружные Деловые советы с компетенциями по управлению сохранившими прежние границы и архаичное содержание горнозаводскими округами. На крупных предприятиях работали «красные семерки» (пять рабочих, двое служащих), на мелких (менее 3 тыс. работников) — «тройки» из двух рабочих и служащего, инженера или техника. Уральскому областному совнархозу никак не удавалось разграничить полномочия со строптивым Екатеринбургским губсовнархозом, что вносило дополнительную путаницу в хозяйственные мероприятия.[250] Подобное многовластие, как и в политической сфере, оборачивалось безвластием и хозяйственной дезинтеграцией.
Попытки урегулировать проблему оплаты труда в условиях галопирующей инфляции также не приносили ожидаемого эффекта. Первый съезд металлистов Урала в феврале 1918 года, вводя общеуральский тарифный договор, ориентировался на сложившуюся в горнозаводском хозяйстве патриархальную связь рабочего с землей: тарифы были на четверть ниже петроградских, так как местный рабочий имел дом, хозяйственные постройки, приусадебный участок и посевные площади. Исходя из мизерного прожиточного минимума в 240 р. в месяц на семью из двух человек, часовая оплата труда рабочего колебалась, в зависимости от профессиональной группы и квалификационной категории, от 1 до 2 р., зарплата ученика составляла 30-80 к. в час.[251] Несмотря на введение штрафных санкций в случае «явного нерадения» работника, производственная дисциплина и производительность труда неуклонно падали. Так, производство чугуна понизилось с января по май 1918 г. более чем на треть, производительность труда рудничного рабочего в первой половине 1918 г. была почти в два раза ниже, чем в первой половине 1916 г. [252]
Неизбежным спутником сокращения производства и разрушения промышленности было развитие безработицы. С 16 января 1918 г., когда была открыта биржа труда в Уфе, до 15 марта было зарегистрировано 5153 безработных, из которых нашли работу 1948 человек. На 25 марта на бирже числился 1551 нуждавшийся в трудоустройстве при наличии 180 мест. Самые крупные группы безработных представляли чернорабочие (36%), торгово-промышленные и канцелярские служащие (26%) и рабочие металлопроизводящих и обрабатывающих производств (16%).[253] В июне 1918 г. в Уфе было уже 2300 зарегистрированных безработных, а на Урале в целом, по сведениям Областной биржи труда, — 25 тыс. человек. Среди них 40% были чернорабочими, 30% — торговыми и конторскими служащими, 15% — квалифицированными рабочими.[254]
Крах большевистских попыток остановить развал промышленности на фоне продовольственных трудностей и невыплаты обесцененной зарплаты усиливали недовольство рабочих, разразившееся летом-осенью 1918 г. открытыми выступлениями в Кусинском, Кушвинском, Невьянском, Рудянском, Саткинском, Шайтанском, Юговском заводах и свержением в августе 1918 г. советской власти в Ижевске и Воткинске.
Гражданская война создала дополнительное напряжение для ослабленной уральской промышленности в виде разрыва экономических связей между территориями, дальнейшего разрушения транспорта, финансового кризиса. На эти проблемы тяжким грузом накладывались, с одной стороны, хронические болезни промышленности Урала, с другой — труднопреодолимые последствия многомесячного большевистского господства.[255]
Декларация Временного областного правительства Урала от 25 августа 1918 г. с патетическим подъемом перечисляла хозяйственные трудности, которые предстояло решить новой власти:
«Великие трудности стоят на пути возрождения России и в частности Урала, где вся жизнь нарушена: заводы находятся в полном расстройстве; запасов сырья и топлива мало; продовольствия недостаточно; денежные знаки наравне с золотом и другими ценностями в казначействе и банках на многие сотни миллионов разграблены большевиками».[256]
Объем производства чугуна, стали, меди, добычи угля за 1918 г. упал, по сравнению с неблагоприятным 1917 г., в два-три раза. Самой актуальной из проблем, с которыми столкнулись новые власти после ликвидации Советов, был, пожалуй, вопрос о большевистском наследии в социально-экономической сфере. «Достижения» большевистской власти, в большей степени декларированные, чем реализованные, нельзя было, тем не менее, отменить одним махом. Это и не предполагалось «демократической контрреволюцией» региональных правительств. Решая наиболее болезненную проблему собственности, Комуч, в сфере влияния которого находился юго-запад Урала, сопровождал денационализацию промышленности сохранением части прав профсоюзов, полученных при советской власти, и законодательным закреплением 8-часового рабочего дня. Областные правительства Урала и Сибири избрали более жесткую линию, аннулировав все декреты советской власти в области социального законодательства. Вместе с тем, вернуться к добольшевистской ситуации в отношении частной собственности на промышленные предприятия уже не представлялось возможным. Во-первых, бывшие владельцы, учитывая неблагоприятную экономическую конъюнктуру, не спешили заявить свои права. К апрелю 1919 г. лишь один из 25 национализированных горных округов был официально возвращен его хозяевам. Более успешно проходила реприватизация средних и мелких предприятий. Во-вторых, процессу возвращения крупных промышленных объектов в частные руки препятствовали установки левых либералов и умеренных социалистов — членов временных областных правительств Урала и Сибири, воспитанных на экономической теории К. Маркса и российской традиции государственного дирижирования экономикой. Оздоровление промышленности виделось им в первую очередь в устранении советского многоцентрия управления экономикой и создании эффективного хозяйственного аппарата. Основной тенденцией в реорганизации управленческих структур второй половины 1918 - первой половины 1919 г. и при ВОПУ, и при колчаковской диктатуре было поступательное усиление принципа единоначалия и жесткости экономической политики. С этой целью уральские областники создали, наряду с традиционными хозяйственными ведомствами, специальные учреждения для управления горнозаводской промышленностью: Главноуправление горных дел и Уральский промышленный комитет. Последний постепенно превратился в главную централизованную инстанцию государственного регулирования производства. Управление