мотря на то, что валовый сбор 1921 г. на душу в Шадринском уезде составлял всего 7,5 пудов, в Камышловском — 10,3 пуда, или в полтора-два раза ниже годовой прожиточной нормы.[355]
Во-вторых, благодаря натуральному характеру налога и множеству его составляющих, крестьяне не могли знать об общей сумме налога весной 1921 г., за исключением объема хлебного налога. Подготовка и обнародование постановлений правительства о размерах налогов по отдельным категориям растянулись с марта по сентябрь 1921 г. По многим видам продукции размер налога мог быть установлен лишь летом — по видам на урожай в различных регионах.
Наконец, сама организация сбора проводилась по образцам времен «военного коммунизма», с жесткими судебными и административными санкциями, с обременительными, если не разорительными, денежными штрафами. В июле 1921 г. циркуляр Верховного трибунала при ВЦИК и Наркомата продовольствия учредил особые сессии при губернских революционных трибуналах для рассмотрения в срочном порядке дел о нарушении декретов о продовольственных и прочих налогах. Летом они возникли и на Урале, причем в Екатеринбургской губернии продналоговые выездные сессии были учреждены еще до появления официального распоряжения и действовали особо энергично и сурово во всех уездах с июля по сентябрь.[356] Только этим и меньшими масштабами неурожая можно объяснить парадоксальный факт перевыполнения плана по сбору продналога в Екатеринбуржье. Из урожая в 15 млн. пудов хлеба Екатеринбургская губерния отдала 8,6 млн. пудов: чуть менее половины из них составил продналог, остальное ушло на семенной фонд, семенную ссуду и отправку в Поволжье, Челябинскую и Оренбургскую губернии. На потребление населению Екатеринбургской губернии в перерасчете 30 фунтов хлеба на человека в месяц в итоге оставалось запасов на пять месяцев, — до 1 февраля 1922 г. [357] Что будет с населением дальше — так далеко власти не загадывали.
Остальные губернии Урала с задачей продналога не справились, что подтверждает несоответствие планов по его сбору реальным условиями (табл. 20). Всего на Урале на январь 1922 г. было собрано 75,7% продналога, что существенно выше общероссийского показателя (53,3%).
Тяжело проходил в 1921 г. сбор продналога и в Вотской области. Хотя в связи с неурожаем Ижевский и Можгинский уезды были освобождены от государственного налога на хлеб, местное обложение и остальные виды налогов оставались в силе. К 27 сентября уезды Вотской области смогли собрать лишь от 2,3% до 15,9% планового задания по хлебу, от 0,12% до 8,6% по картофелю, от 2% до 29,4% по мясу. На 30 октября поступило лишь 12,6% всех намеченных налогов. К 15 декабря Ижевский уезд сдал 14,07% налога на рожь, 4,05% на овес, 6,1% на крупы, 8,48% на мед, 28,12% на сено, 52,8% на мясо, 77,96% на яйца, 90,55% на масло.[358]
После сбора урожая 1922 г. и налаживания более или менее регулярной помощи извне уральское крестьянство могло, как казалось, перевести дух. Расширение посевных площадей с 1923 г. свидетельствовало о том, что сельское хозяйство Урала миновало критическую точку. Стали возрождаться дореволюционные организационные формы крестьянского хозяйствования. На Среднем Урале на развалинах старых кредитных товариществ, ликвидированных в 1918 г., осенью 1921 г. затеплилось новое кооперативное строительство. На долю Кунгурского уезда, который не очень пострадал от голода 1921-1922 гг., пришлось собирание обломков бывших молочных и маслодельных артелей и создание кредитных товариществ. В начале ноября 1921 г. Пермский губернский союз сельскохозяйственных кооперативов (сельскосоюз) объединял всего 3 товарищества с 27 членами, в то время как Кунгурский уездный сельскосоюз насчитывал 58 товариществ и 2512 членов. В 1922 г. кооперативное движение поступательно росло: количество товариществ возросло с 95 в январе до 247 в августе, численность их членов — с 4,3 тыс. до 12,8 тыс. На территории Пермского уезда в них вошло 10% крестьян, в Кунгурском — 9%. Меньшего размаха достигло кооперативное строительство в других уездах Пермской губернии, в котором приняло участие 1-5% крестьян.[359]
В том, что видимое возрождение кооператорства было лишь бледной тенью его предреволюционного предшественника, убеждает состав его участников. В артелях и товариществах 3% членов не имели земельных участков, 8% были бескоровными, 20,5% — безлошадными. Среди крестьян-кооператоров преобладали владельцы двух-пяти десятин земли (41%), одной коровы (74,5%), одной лошади (75%).
«Успех» сельского хозяйства Урала 1922 г. был весьма сомнителен и по другим показателям. Урожай в Башкирии был в два раза ниже необходимого для прокормления населения и скота и восстановления посевных площадей до уровня 1921 г. [360] В Челябинской губернии в 1922 г. была засеяна вся запланированная площадь, однако структура посева вызывала тревогу: пшеницы было засеяно от 20% планового задания в Челябинском уезде до 75% — в Курганском; недосев пшеницы достигал 68%, ячменя — 26%. Зато, учитывая опыт прошлого года, крестьяне усиленно возделывали стойкие к засухе культуры, перевыполнив задание по посеву проса более чем вдвое, картофеля — втрое, конопли — в пять раз.[361] Это, в свою очередь, создавало проблемы со сбором продналога 1922 г.
С весны 1923 г. среди сельского населения 32 губерний СССР вновь стал нарастать голод. В апреле-июне голодали жители Вотской автономной области и трех губерний Урала. Наибольшие испытания вновь выпали на долю населения Южного Урала. В Челябинской губернии к лету 1923 г. голодало 400 тыс. человек, в БАССР — 800 тыс., — почти столько же, сколько весной 1922 г. [362]
Уральскому сельскому хозяйству, таким образом, в годы революции, гражданской войны и перехода от «военного коммунизма» к НЭПу был нанесен смертельный удар, оправиться от которого ему было не суждено.
Паралич российской экономики в годы революции в значительной степени был обусловлен серьезнейшей травмой ее «позвоночника» — сломом денежного хозяйства, беспрецедентное разрушение которого превосходит европейские аналоги, в том числе инфляцию в Веймарской Германии.[363] На момент взятия власти большевиками в стране в обращении находилось 19,6 млрд. р., в течение 1919 г. денежная масса выросла с 61,3 до 225 млрд. р., в 1920 г. в обороте было 1,2 трлн. р., в 1921 г. — 2,3 трлн. р. С 1913 по 1923 г. цены в среднем увеличились в 648 230 тыс. раз. Покупательная способность ураганно увеличивающейся денежной массы упала с ноября 1917 г. по 1 июля 1921 г. в 76 раз — с 2200 млн. р. до 29 млн. р. Рубль, одна из самых стабильных валют в мире со времен денежной реформы С.Ю. Витте, обратился в резанную бумагу. В марте 1922 г. 1 фунт стерлингов по курсу госбанка стоил 2300 млн. р., североамериканский доллар — 520 млн. р., золотая десятирублевая монета — 260 млн. р., разменный серебряный рубль — 32 млн. р. Цены промышленной продукции массового спроса к весне 1922 г. выросли по сравнению с довоенными в 4700 тыс. раз, продукты питания вздорожали в 6900 тыс. раз.
Уже в течение 1917 г. курс довоенного товарного рубля в бумажных денежных знаках повысился с 3 до 18 р.[364] Особенно стремительно обесценивались деньги во время гражданской войны и последней фазы «военного коммунизма». Рыночные цены на жиры с 1919 по 1921 гг. выросли в 32,5 тыс. раз, на сахар — в 42 тыс. раз, на соль — в 155 тыс. раз. Не смог остановить инфляцию и поворот к «новой экономической политике»: за первые 16 месяцев НЭПа покупательная способность рубля упала в 140 раз. Курс золотого рубля, составлявший в декабре 1921 г. 9 р. (образца 1922 г.), к концу мая 1922 г. вырос до 125 р., к ноябрю 1922 г. — до 840 р., к середине декабря — до 1350 р., к 21 декабря — до 1600 р. С 23 октября по 21 декабря 1922 г. стоимость одного золотника золота повысилась с 3500 р. до 7400 р.
Обесценивание денег в 1917 г. больно ударило по населению, в том числе уральскому. С января по декабрь 1917 г. цены на пшеничную муку на рынке Екатеринбурга повысились с 3,9 р. за пуд до 15 р., в Красноуфимске — с 4,5 р. до 18 р.; на ржаную муку, соответственно, с 3,6 р. до 13 р. и с 2,9 р. до 9,5 р.[365] Фунт хлеба, который в довоенное время стоил 4-5 коп., в мае 1918 г. на рынке Екатеринбурга стоил 80-85 коп. (в Москве — 4-5 р.). Цена чая и сахара за это время выросла в шесть-семь раз.[366]
В обстановке гражданской войны цены стремительно поползли вверх, особенно в «красной» зоне. Из Верхотурского уезда, недавно перешедшего от «красных» к «белым», 1 мая 1919 г. местные власти рапортовала управляющему Пермской губернией о небывало высоких ценах на продукты питания: пуд ржаной муки стоил 70-75 р., пшеничной — 80-85 р., сеянки — 100-110 р., крупчатки — 115-130 р., мяса — 250-300 р., сливочного масла — 480-560 р. [367]
Инфляция неудержимо развивалась и после прекращения боевых действий на Урале. В Вятке и других городах Вятской губернии в течении января 1919 - апреля 1920 г. стоимость самых необходимых продуктов питания неуклонно росла, несколько сбрасывая темпы, а иногда и незначительно отступая в конце лета - начале осени в связи с новым урожаем (табл. 21). С августа 1919 г. по февраль 1920 г. цены на предметы первой необходимости в Перми подскочили в 8,5 раз.[368]