«После же перехода власти к большевикам 23 октября 1917 года до сих пор нигде не объявлено, сколько и на какую сумму бумажных денежных знаков было выпущено этим правительством, и можно лишь догадываться, имея косвенные данные, что за 5 месяцев большевистской властью отпечатано бумажных денег около 12 миллиардов рублей. Кроме этого выпущено немало разных купонов всех видов займа, чеков. Также нужно принять во внимание, что за последнее время с разрешения правительства печатают деньги, кроме государственной типографии, и в частных типографиях Петрограда, следовательно, бумажных денег выброшено на рынок около 32-35 миллиардов рублей».[385]
Негодуя на небрежное отношение большевиков к финансам, их оппоненты вынуждены были признать, что никаких иных источников пополнения государственной казны нет — налоги не собираются, на займы рассчитывать не приходится: «нам денег никто не даст, так как настоящая власть одним из очередных декретов платить по этим займам отказалась».
«Может ли настоящая власть, не имеющая кроме печатного станка других источников доходов, отказаться печатать эти деньги? Ведь источника налогового дохода теперь у настоящей власти нет, ей почти никто налогов не платит! Понятно, нельзя серьезно считать за источник государственных доходов разные "контрибуции", взятые с буржуазных слоев населения».[386]
Альтернативные попытки остановить инфляционный вал с помощью введения собственных валют и изъятия из обращения денежных излишков во время гражданской войны успеха не имели и приводили к еще более тягостным для экономики последствиям. Так, не смогли преодолеть жалкое положение финансов меры Сибирского правительства по оздоровлению рубля. Его постановлением в ноябре 1918 г. на всей территории, освобожденной от советской власти, объявлялось свободное хождение, наряду с кредитным билетом, разменных казначейских знаков достоинством 50, 25, 20, 10, 3 и 1 р., выпущенных госбанком Сибири. Попытка Временного российского правительства А.В. Колчака весной 1919 г. изъять «керенки» достоинством 20 и 40 р. вызвали взлет цен, прекращение торговли, приостановку крестьянами подвоза хлеба в города, рост в 2,5 раза арендной платы за землю и перспективу значительного недосева хлебов.[387] Огромные запасы кредитных билетов Временного правительства, обесцененные и поэтому ходившие в неразрезанных рулонах, остались на руках у крестьян, и, по свидетельству очевидцев, использовались ими еще в конце 20-х гг. в качестве обоев.
Не имея сил справиться с валом «пустопорожних» денег, «белые» власти вынуждены были не только печатать собственные деньги, но и мириться с хождением на своих территориях «вражеских» купюр. Так, утвержденным А.В. Колчаком постановлением омского Совета министров от 25 февраля 1919 г. советские боны стоимостью 1 и 5 рублей, выпущенные Екатеринбургским и Пермским отделениями Государственного банка, допускались к обращению наряду с общегосударственными денежными знаками на территории Вятской, Пермской, Оренбургской, Уфимской и Тобольской губерний, с обязательством держателей предоставить их до 1 мая 1919 г. в Пермское, Тюменское, Челябинское или Екатеринбургское отделение госбанка для заштемпелевания.[388]
Больший эффект имела знаменитая денежная реформа 1921-1924 гг., ставшая одним из важных инструментов НЭПа. В конце 1921 г. в обращение был введен серебряный рубль, в 1922 г. появились бумажные червонцы, приравненные к 10 золотым рублям, а затем в свободном обращении оказался и золотой червонец. Была проведена деноминация рубля: рубль образца 1922 г. был приравнен к 10 тыс. прежних рублей. Не следует, однако, переоценивать эффект этой реформы. По данным авторитетного специалиста в области финансов Л.Н. Юровского, в течение первого года НЭПа цены выросли в 71,8 раза, в то время как в предыдущем году — в 9,9 раза. Тем не менее, государству на этот раз впервые удалось поймать инфляцию за хвост: в 1920/21 г. денежная масса росла вдвое медленнее цен, а в 1921/22 г., напротив, скорость дороговизны в два раза отставала от темпов увеличения количества денег.[389] Наступал короткий период стабилизации российской финансовой системы.
В неразрывной связи с коллапсом российского сельского хозяйства, промышленности и финансовой системы находилась агония торговой сферы, на которую общая неблагоприятная экономическая конъюнктура воздействовала двойственным образом: параллельно со свертыванием свободного торгового оборота приобретал небывалый размах черный рынок. Государственные мероприятия 1916 г. по ограничению цен, частичная монополизация торговли сельскохозяйственным сырьем и введение карточек на хлеб и сахар вызвали угасание вольного рынка, еще не приспособившегося к нелегальному существованию.
Размывание рынка мирной продукции и снижение платежеспособности беднеющего населения во время войны неизбежно сказывались на состоянии торговли на Урале. В конце января 1917 г., за два дня до открытия знаменитой Ирбитской ярмарки, корреспондент одной из газет запечатлел безрадостную картину:
«Не тянутся когда-то бесконечные обозы сибирских ямщиков, не везут товаров из России, заперты двери торговых ярмарочных помещений, нет той предпраздничной суеты и разборки товаров в Пассаже, не шныряют по улицам наши доморощенные "Ваньки", согласные в прежние времена объехать за 5 коп. весь город. Пусто, тихо и сонно...».[390]
В слободе Кукарка Вятской губернии, которая ранее славилась хлебным рынком, в конце 1916 - начале 1917 г. торговая жизнь заглохла: ржаная мука не появлялась в свободной продаже, разве что по знакомству ее можно было купить по 3,2 р. за пуд.[391]
На протяжении 1917 г. легальная торговля постепенно сворачивалась как из-за сокращения промышленного и сельскохозяйственного производства, так и из-за продолжения Временным правительством малоуспешной политики частичного регулирования товарооборота. После прихода к власти большевиков торговле, как явлению, не вписывающемуся в планы социалистического переустройства, была объявлена беспощадная, но также малоэффективная война. Национализация торговли в условиях отсутствия действенного государственного аппарата для организации товарообмена ввергла движение товаров в хаос. При национализации частных магазинов и складов были расхищены или испорчены огромные запасы продовольствия, вследствие чего население столиц впервые испытало настоящий голод.[392] Уличные торговцы в городах арестовывались и штрафовались, а крестьянам предлагалось ссыпать хлеб на склады продовольственных комитетов в обмен на «квитки», по которым они могли получить в уездном городе оплату по твердым ценам. Неудобство и невыгодность этой процедуры обусловили массовое уклонение от нее крестьянства. В результате с конца 1917 г. до осени 1918 г. — до утраты в ходе гражданской войны основных хлебородных районов — советское государство смогло заготовить чуть более 1 млн. т. зерна, или 11% хлебных излишков, то есть в 10 раз меньше, чем министерство земледелия в 1916 г., и в 6 раз меньше, чем Временное правительство. Хаос заготовительной кампании охватил Поволжье и вятское Прикамье, из которого весной 1918 г. в народный комиссариат продовольствия (наркомпрод) с тревогой сообщали: «В дело заготовки хлеба внесена полная анархия. Закупочного аппарата на местах нет».[393] Ослабшие традиционные торговые связи стали насильственно обрываться. Так, 10 ноября 1917 г. был запрещен вывоз хлеба и фуража из Челябинского района.[394]
Провал советской продовольственной политики создал благоприятные условия для расцвета черного рынка: в середине 1918 г. население городов в зоне большевистского господства покупало у частных нелегальных торговцев, окрещенных в Советской России «мешочниками», от 70 до 90% потребляемого продовольствия. Во второй половине 1918 г. государство «диктатуры пролетариата» в спешном порядке создало систему борьбы с нелегальным товарооборотом, которая, правда, реально дала значительно меньший эффект, чем предполагали ее творцы: наркомпродом была сформирована продовольственная армия. Заградительные и реквизиционные отряды наводнили деревню. Крестьяне по мере сил сопротивлялись сдаче хлеба государству по твердым ценам, которые абсолютно не соответствовали действительному спросу и были в десятки раз ниже рыночных. Загнанная такими мерами в подполье торговля была в значительной степени парализована. Пытавшиеся реанимировать ее в отвоеванных у Красной армии районах «белые» власти вынуждены были констатировать: «...местные торговцы, обобранные большевиками, ничего не предпринимают».[395]
Таким образом, в 1918 г. в стране сложилась причудливая ситуация, которая мало соответствует расхожему представлению о монолитном характере политики «военного коммунизма»: «...в Советской России времен военного коммунизма бок о бок существовали две различные системы распределения — распределение государственными органами по твердым ценам (или впоследствии бесплатно), и распределение через частную торговлю».[396]
Антисоветские режимы, в том числе возникшие летом 1918 г. на территории Урала, не сталкивались со столь острой продовольственной проблемой. Разрешение свободной оптовой и розничной торговли действовало на рынок продуктов питания умиротворяюще. И тем не менее в условиях гражданской войны и конкуренции областнического эгоизма даже горячим поборникам свободных буржуазных отношений приходилось переступать через собственные принципы. Так, 29 августа 1918 г. в заседании ВОПУ рассматривался вопрос о создании Главного управления продовольствия, первоочередные задачи которого мало чем отличались от генерального направления деятельности большевистских продовольственных органов: