ь на справочный аппарат глав 1.1-1.3, чтобы убедиться, что политической истории революции, гражданской войны и перехода от «военного коммунизма» к НЭПу на Урале историки уделили значительно больше внимания, чем экономической, а социальная история русской революции в регионе пока не написана. Многие темы здесь лишь эскизно намечены. Каждая из них представляет самостоятельный интерес и готовит немалые трудности на увлекательном исследовательском пути, а потому не под силу одному историку. Каждая из них продолжает ждать своих исследователей.
Восстановив общие контуры развивавшихся событий и протекавших процессов, необходимо обратиться теперь от знаний профессионалов к знанию многих — тех обычных, чаще всего безымянных людей, которые непосредственно видели и переживали происходившее; тех, кто жил повседневными заботами, работал, занимался поисками пропитания, отдыхал, радовался и страдал посреди разворачивающейся трагедии. Другими словами, пора шагнуть из рабочего кабинета в будни революционных лет.
2. Великие потрясения (Взгляд из опасной близости)
«Мы находимся, если взглянуть земным глазом, в положении железнодорожных пассажиров, которые потерпели аварию в длинном туннеле, и именно в таком месте, где свет его начала уже не виден, а свет конца настолько слаб, что глаз должен постоянно искать его и постоянно теряет, так что в существование начала и конца едва верится. Вокруг же нас — из-за смятения чувств или сверхчувствительности — лишь чудовища и, в зависимости от настроения или поврежденности каждого, восхитительная или изнуряющая калейдоскопическая игра. Что мне делать? или: для чего мне это делать? — вопросы не этих мест».
«Читать книги по истории революции приятнее, чем переживать революции».
2.1. Неизвестная революция: 1917 год глазами обывателя
«Это небывалое, это чудо истории, это откровение ахнуто в самую гущу продолжающейся обыденщины, без внимания к ее ходу. Оно начато не с начала, а с середины, без наперед подобранных сроков, в первые подвернувшиеся будни, в самый разгар курсирующих по городу трамваев».
О русской революции, особенно о 1917 г., написано такое количество литературы, что выбор названия этой главы может вызвать недоумение и показаться нескромным. Действительно, что еще неизвестно о событиях, которые расписаны чуть ли не по часам?... Сколь бы провокационным не показалось определение революции 1917 г. как «неизвестной», оно имеет, однако, не метафорический, а буквальный смысл. Вернее, несколько смыслов. Во-первых, речь пойдет здесь о революции не из перспективы крупных политиков и знаменитых образованных ее современников, видных участников и маститых экспертов. Внимание будет сфокусировано на жизни во время революции обычных, ничем не выдающихся людей. Эта тема пока не прописана и, следовательно, революция в таком ракурсе остается почти неизвестной. Во-вторых, события в столицах для провинциального населения — особенно сельского — оставались большей частью неизвестной величиной: сведения о них приходили в отдельные уголки страны с опозданием, и, проходя через десятки рук, приобретали фантастические черты. В-третьих, шаблонная подгонка процессов 1917 г. под схему поступательного роста влияния
большевиков во всероссийском масштабе до предела упрощает и спрямляет процессы, шедшие в отдельных регионах, и придает динамике развития событий фаталистическое звучание. Между тем, факторы радикализации русской революции не сводились к неизбежному успеху или неуспеху тех или иных политических сил: ее будущее из 1917 г. представлялось более чем туманным, перспективы ее были неизвестны.
1917 г. начался на уральской периферии Российской империи, как любой другой: люди работали и отдыхали, женились и рожали детей, обменивались новостями и умирали в собственной постели. Благодаря счастливому неведению своего будущего, они жили привычной жизнью, с обычными радостями, огорчениями и заботами. Ничто, казалось бы, не предвещало скорого и неумолимого приближения грандиозной катастрофы, которая перепашет и исковеркает миллионы человеческих судеб. Жизнь шла своим чередом.
К войне, которая длилась вот уже два с половиной года, все привыкли, она не будоражила более сенсационными сообщениями, не вдохновляла на патриотическое единение. От однообразия будней спасали всевозможные развлечения, степень разнообразия и эстетический уровень которых зависел от культурной принадлежности и возможностей каждого. Вятское общество по-прежнему посещало городской театр, который за январь 1917 г. дал дюжину представлений, делая время от времени полные сборы. Публика попроще посещала кинотеатры (именовавшиеся современниками новомодным словом «электротеатры») «Прогресс», «Одеон» и «Колизей», в которых в зависимости от художественных пристрастий можно было посмотреть киноленту «Ястребиное гнездо», драму в трех частях «Хороши только первые робкие встречи», комедию-фарс «Муж, шансонетка, жена и банкир» или экранизацию пошловатого лубка «Ванька Ключник — злой разлучник». В Перми к услугам горожан были городской театр, художественный театр «Мираж», электротеатры «Заря» и «Луч», кафе-театр «Колибри». В уездном Екатеринбурге вкусы образованной публики были более изысканны. Городской театр имел в своем репертуаре за январь-февраль 1917 г. два с половиной десятка опер П.И. Чайковского и М.И. Глинки, Г.М. Римского-Корсакова и А.П. Бородина, Ж. Бизе и Д. Верди, Ф.Ж. Галеви и Д. Мейербера, Д. Пучини и Ш. Гуно, А.Г. Рубинштейна и Р. Планкетта, Ж. Оффенбаха и Э.Ф. Направника. Менее утонченные ценители прекрасного обходились посещением кинематографов «Лоранж» и «Художественный театр». В Оренбурге приличное общество татаро-башкирского происхождения посещало мусульманский театр, а для русских зрителей давал представления городской театр, специализацию которого составляли драмы, миниатюры, детские спектакли. Случались и гастроли театральных знаменитостей. После закрытия театрального сезона в городском театре в течение двух недель в конце февраля-начале марта с двенадцатью спектаклями выступала труппа Варшавского русского театра М. Арнольдова. Досуг обывателя услаждали цирк и кинотеатры «Фурор», «Олимп», «Аполло», «Кино-Паллас» и «Люкс». Всего два кинотеатра — «Луч» и «Люкс» — могли посещать челябинские зрители. В четырех кинотеатрах — «Художественный театр», «Искусство», «Фурор» и «Заря» — отдыхала уфимская публика.
В уездном захолустье и сельской местности развлечения населения были непритязательны. Празднование Рождества и святок, как и в довоенное время, несмотря на введение в 1914 г. сухого закона, сопровождалось пьяным разгулом и кулачными боями. Златоуст — один из уездных центров Уфимской губернии — в первый день Рождества накануне 1917 г. представлял собой картину, привычную с предвоенных лет:
«...беспрерывно то справа, то слева на склонах гор слышатся душераздирающие крики — то дикая несвязная пьяная песня, то неистовый нечеловеческий крик дерущихся, то на розвальнях гонит пьяная ватага, грозя раздавить прохожих. [...] Это темная часть публики сварила к празднику бражку из скудной выдачи сахара заводоуправлением по три четверти фун[та] на человека. Нет сахара — беда, появился сахар — еще более».[581]
«Пьяные» развлечения в деревне не обходились без азартных игр, принимавших порой драматичный оборот. Из Уржумского уезда Вятской губернии в январе 1917 г. сообщалось, что карточная игра «...ведется здесь исстари, но ныне приняла огромные размеры: играют старики, пожилые и ребята. Частенько игра оканчивается дракой, увечьем и даже убийством».[582] В начале января, как сообщалось в этом же репортаже, в деревне Гари Уржумского уезда был убит выигравший в карты пожилой мужчина, за что к суду было привлечено восемь человек. В селе Вольно-Сухарево Уфимского уезда празднование масленицы сопровождалось массовым пьянством. Одурманенные алкоголем толпы горланили песни и безобразничали.[583]
Повальное увлечение горячительными напитками не миновало и городских жителей, причем не только из низших классов. В условиях запрета на вольную торговлю спиртным в городах укоренилось употребление денатурированного спирта, получившего в обиходе ласковое название «денатурка». Ею угощали гостей даже в приличных компаниях, где собирались люди с высшим образованием. В Оренбурге празднование Рождества в конце 1916 г. с «денатуркой» закончилось отравлениями.[584]
За внешним спокойствием повседневной жизни, нарушаемым лишь пьяным весельем городских и сельских обывателей да хулиганскими выходками подростков, все с большей отчетливостью маячили грозные предвестники продовольственного кризиса, ложившиеся на плечи «маленького человека» тяжким грузом ежедневных забот.
В Вятке и уездных центрах Вятской губернии, где положение с продовольствием зимой 1916-1917 гг. было лучше, чем во многих городах Центральной России, население начинало, тем не менее, испытывать на себе сложности со снабжением. В начале января 1917 г. фунт черного хлеба стоил уже 6 к., белого — 10 к. На рынке можно было приобрести четверть молока за 1 р., фунт творога — за 20 к., сметаны — за 55 к., постного масла — за 2 р. 10 к., десяток яиц — за 60 к., пуд картофеля — за 1 р. [585] Помимо того, что цены были в среднем в три раза выше довоенных, подвоз продовольствия не отличался стабильностью. Привоз молочных продуктов в начале января был ограничен, дрова то исчезали с рынка, то появлялись в изобилии — по 7-11 р. за воз, 26-27 р. за сажень.