И все же Оренбургская губерния имела более крупные запасы продовольствия, чем другие губернии Урала. Нормированные порции сахара здесь были щедрее — 2,5 фунта в месяц на человека, — а надвигавшийся на Оренбург в начале января хлебный кризис к середине месяца, как казалось, миновал: зерно появилось в достаточном количестве, на привозе ежедневно скапливалось по 100-150 возов пшеницы. Фактические цены были несколько выше твердых из-за прибавки к ним стоимости провоза. Русская мука стоила в Оренбурге 13 января 1917 г. 2 р. 75 к. - 2р. 78 к. за пуд при твердой цене 2 р. 29 к. Цена пуда сеянки доходила до 3,8-4 р. [602]
Однако рынок Оренбуржья не был устойчивым. Из-за снежных заносов во второй половине января стали учащаться опоздания товарных поездов с грузами, а крестьянский подвоз хлеба вновь начал сокращаться. В условиях дефицита сахара и яиц оренбургский полицмейстер запретил изготовление сдобы, пирожных, тортов, бисквитов и сладких сухарей. Пекари стали подвергаться штрафам за изготовление сдобы и выпечку булок весом менее 5/8 фунта.[603] Однако штрафные санкции были не в состоянии ни восполнить нехватку хлеба, ни остановить рост цен. Мука на хлебном рынке вздорожала до 3,8-3, 95 р. за пуд, пекари повысили цену фунта хлеба с 6 до 7 к.
В январе министерство продовольствия на 25% повысило закупочные цены на мясо для поставок в армию. На жизни горожан эта мера немедленно сказалась самым неблагоприятным образом и вызвала растерянность местных продовольственных органов. 28 января было созвано экстренное собрание мясной комиссии и мясоторговцев:
«Новое повышение цены на мясо и скот застало мясную комиссию врасплох. Повышения цены в таких громадных размерах никто не ожидал.
Вопрос вызвал продолжительные прения, причем большинство указывало, что переходить сразу от 40 к. на 50 к. неудобно.
Ввиду этого комиссия признала необходимым к будущей неделе подготовить население путем объявлений в газетах и расклейкой плакатов, что повышение цены на мясо исходит не от местных условий, а от распоряжения министерства».[604]
В феврале продовольственная ситуация обострилась: цены на яйца к концу месяца были взвинчены до «неимоверных размеров» (1 р. 40 к. за десяток), подвоз хлеба иссяк — на рынке можно было увидеть не более 10-15 возов.[605] Большие нарекания жителей вызывали порядки в распределении сахара. Он отпускался только в городских лавках и официально должен был выдаваться с 14 до 17 часов. На самом же деле лавки открывались на час позже, а отпуск сахара производился крайне медленно: за два часа его могли получить не более 20-30 человек. Один из горожан, А. Гарлицкий, написал по этому поводу письмо в редакцию «Оренбургской жизни», в котором нарисовал живописную картинку распределения нормированного продукта:
«Я три дня утром и вечером выстаивал на более чем двадцатигр[адусном] морозе, в конце концов еле попал в помещение городской лавки, и то благодаря исключительно любезности полиции, потому что более сильные отталкивают более слабых. После трехдневных мучений получил сахар-песок в городской лавке вблизи Биржевой гостиницы, сильно подмоченный водою».[606]
Подобный ажиотаж вокруг продовольственной проблемы наблюдался и в уездном Челябинске. В январе 1917 г. окончился срок продовольственных карточек, выданных на полгода. К этому времени привычными стали «хвосты» за рационированными товарами:
«Со времени установления здесь карточной системы на получение предметов первой необходимости в первых числах каждого месяца замечается громадное скопление публики у продовольственных магазинов, которая стремится возможно скорее получить по карточкам разные продукты».[607]
Аресты за искусственное повышение цен на продовольствие на срок от недели до месяца не помогали — жизнь продолжала дорожать. Всего несколько месяцев назад сливочное масло было в изобилии по цене 50-60 к. за фунт; в конце января его стоимость поднялась до 1,8-2 р., причем и за эти деньги достать его было невозможно. С введением карточек на мясо в начале февраля говядина совершенно исчезла из мясных лавок. Можно было купить лишь свинину и баранину, при этом в лавках были в изобилии выставлены коровьи головы и ноги ценой 30 к. за фунт (12 р. за пуд). К концу февраля исчезла местная ржаная мука, а привозная поднялась в цене до 7 к. за фунт.[608]
Сложной была продовольственная ситуация и в Уфимской губернии. Уфа в начале января осталась без крупчатки, а в Стерлитамаке по распоряжению городской управы мука выдавалась по 20 фунтов на человека. Из-за сильных морозов — до 26°С, заставивших прекратить в середине января занятия в школах, подвоз продуктов в губернский центр был ограничен. Базарные цены стояли примерно на одном уровне с ценами в других уральских губерниях и, как и везде, «крепчали» с каждой неделей. С 18 января по 10 февраля цена пуда пшеничной муки повысилась с 4 до 7 р., фунта сметаны — с 50 до 70 к. [609]
Параллельно с ростом цен товарный рынок сжимался. Ярмарка в Уфе в конце января 1917 г. не имела ничего общего с дореволюционной:
«Открылась ярмарка... Собственно — вернее, балаганы на ярмарочной площади: торговли почти нет, если не считать десяток незначительных убогих лавчонок, преимущественно с галантереей и, вероятно, местных. Где-то на Центральной открылся еще убогий зверинец, который заслуживает внимания со стороны общества покровительства животных и полиции... Вот и вся — некогда знаменитая в местном крае, — Уфимская ярмарка».[610]
Сахар, которого в вольной продаже не было, продавался из-под полы на вокзале, где железнодорожные служащие предлагали его по 2 р. за фунт. С предложением купить сахар они ходили также по домам обывателей.[611]
В связи с вздорожанием жизни и нехваткой продуктов питания в Уфе в 1916 - начале 1917 г. были введены карточки на ряд из них. К концу января 1917 г. горожане привыкли к белым, желтым, синим и красным карточкам, на основании которых они могли купить по твердой цене ржаную муку, крупу, сахар. Зависимость от системы централизованного распределения продовольствия не обходилась, однако, для покупателей без морального ущерба. Горожане жаловались, что продавцы в городских лавках издеваются над ними, пользуясь их беззащитностью. Так, в одной из лавок Уфы приказчица отказалась отпустить одной из покупательниц сахар, якобы по причине просроченной карточки. Женщина смогла получить законную порцию лишь после того, как в дело вмешался старший приказчик.[612]
В дефиците оказались не только продукты питания, но и лекарства. В то время как в городе были зарегистрированы случаи брюшного и возвратного тифа, вспышка гриппа и малярии, спекулятивные цены на аспирин были в 3,5 раза выше, чем на складе земства (180 р. против 53 р. за фунт), на камфору — в 3,6 раза (8,2 р. против 2,3 р.), на хлороформ — более чем в 8 раз (18,2 р. вместо 2,24 р.).[613]
Власти, как могли, пытались сдерживать рост цен и побороть спекуляцию. За повышение цен на предметы первой необходимости, изготовление и хранение кислушки (браги) в январе 1917 г. в Уфе были подвергнуты штрафам от 3 до 300 р. и аресту от трех дней до месяца не менее 46 торговцев, в феврале — не менее 42.[614] Ничто, однако, не помогало — остановить повышение цен и спекулятивные махинации было невозможно.
Неизбежным спутником нарушения привычного ритма и удорожания жизни стал рост преступности. Наряду с незаконным повышением цен, спекуляцией государственным и муниципальным имуществом и нелегальным производством и хранением алкоголя участились случаи краж, делая и без того убогие будни еще менее защищенными. Из Слободского Вятской губернии в феврале 1917 г. сообщали:
«Кражи в городе участились: воруют ночью, воруют днем, и из частных квартир, и из общественных мест. [...] Жители, чтобы обезопасить свое имущество от расхищения, собираются ставить американские капканы и запираться патентованными замками».[615]
Наиболее благоприятную среду для карманных воров представляли места скопления людей. В пермской почтово-телеграфной конторе при входе в нижний этаж были развешаны плакаты-объявления с предостережениями публики: «Рекомендуется охранить карманы от воров ввиду неоднократных случаев краж». Автор заметки в последний номер органа царской губернской администрации полагал, что такие объявления были бы полезны и в других местах скопления горожан.[616]
Во время войны, в результате сокращения рынка промышленной продукции массового спроса и нарушения нормальной циркуляции товаров, российский город оказался заложником деревни. Последняя с трудом мирилась с введенной государством хлебной монополией, с твердыми ценами и обязательными поставками для обеспечения армии. Участились случаи открытого проявления недовольства, которое наиболее активно демонстрировали крестьянки — жены мобилизованных в армию, ставшие фактически самостоятельными хозяйками, с которыми община должна была считаться. Автор одной из корреспонденций из Чепецкой волости Вятского уезда в январе 1917 г. так описал их настроения:
«В последнее время часто приходится наблюдать, как наши солдатки, собираясь на сходки в волостное правление, по-своему истолковывают текущие события. Наступившая реквизиция овса стала излюбленной темой для их толков и предположений: