м-то совещается... Думают, гадают, пустить или не пустить нос по ветру, и по какому направлению?
Инстинкт нам подсказывает, что все не только возможно, но вероятно, что таков был ход событий.
Без этого было нельзя и если все это подтвердится, надо облегченно сказать:
— Все это только к лучшему».[628]
Все пришло в движение и начало организовываться. Как грибы после дождя, стали возникать десятки партийных, профессиональных, национальных и любительских объединений. Организационный порыв охватил и подрастающее поколение. В Вятке 5 марта в губернской земской управе состоялось общее собрание учеников старших классов средних учебных заведений — гимназий, коммерческого и реального училищ — и студентов. На повестке дня стояло «1) отношение учащихся к моменту и 2) организация учащихся, сообразно потребностям времени».[629] Через неделю инициативу учеников поддержали педагоги, приняв решение об организации союза с целью создания «свободной, самоопределяющейся школы с выборным началом».[630]
Воодушевление плескалось через край:
«Екатеринбург стал неузнаваем.
Везде — и в общественных, и в правительственных учреждениях, и в конторах, и за прилавками, и на улицах города — везде живут одним, везде оживленно комментируют последние события, жадно ловят сенсационную злобу дня, телеграммы и газеты, местные и столичные, — берутся с боя, нарасхват.
Страстно дебатируются вопросы дня, — и внешняя политика, и война, и знаменитая четыреххвостка, и форма правления, и Учредительное собрание, и распоряжения Временного правительства.
Пульс общественной жизни бьется учащенно, жизнь, если так можно выразиться, — "европеизируется".
Жизнь бьет ключом, кипит...».[631]
Стихийно высвободившаяся энергия обрушилась на символы старого порядка. Вятский исполком постановил присвоить вятской публичной библиотеке имени Николая I имя А.И. Герцена.[632] Из зала Челябинской городской думы были удалены портреты всех царствующих особ, начиная с Екатерины II и заканчивая изображениями Николая II и его сына Алексея.[633]
Порой желание рассчитаться с прежним режимом, покончить со старой жизнью выливалось в акции вандализма. В Ирбите 18 апреля солдаты 168-го пехотного полка самочинно свергли памятник Екатерине II, что было расценено властями как «акт грубого самоуправства». В конце мая в Екатеринбурге во время срывания со зданий орлов и медалей Российской империи пострадали гербы Бельгии и Франции, памятные доски с историческими датами основания города, постройки здания государственного банка и т.д. [634]
В революционном ажиотаже больше разрушалось, нежели созидалось. Несмотря на заверения в преданности революции и Временному правительству, были ликвидированы прежние правительственные учреждения, распущены полиция и жандармерия. Их служащих, даже если они не подвергались преследованию и насилию, ждало бесперспективное будущее. Растерянностью и отчаянием дышат строки письма в Петроград супруги помощника челябинского полицмейстера:
«14 марта, 1917, г. Челябинск.
Его превосходительству
Председателю нового строя
Родзянко.
Мой муж, помощник полицмейстера г. Челябинска, остался не удел. В Челябинске рабочий комитет полицию не признает. Я и муж радовались новому правительству, да и кто не радуется? Но теперь мы не знаем, что делать. Мы остались совершенно без средств, жалования, причитающиеся моему мужу за 2 месяца, не выдают, на что же мы будем существовать? Умоляю Ваше Высокопревосходстельство дать моему мужу службу. Вы освободили Россию, освободите и нас от голода, не давайте повода роптать на новый строй. Чем виноваты мы, что раньше существовало правительство во главе с царем? И почему полицейские должны страдать за старый строй? Дайте нам кусок хлеба, и мы будем честно и преданно служить новому правительству и тогда так же, как и все, будем радоваться новой жизни и свободно можем сказать: "Да здравствует свободная Россия и пусть Господь сохранит жизнь председателя новой России".
г. Челябинск
гостиница Дядина
Наталия Иоанновна Де-Гросс-Добровольская».[635]
Разрушение старых институтов управления вкупе с обуявшей россиян эйфорией свободы не снимало, а обостряло прежние проблемы и создавало новые. Стремительными темпами росла преступность. Население Вятки стонало от карманного воровства на рынке:
«Не проходит ни одного торгового дня, чтобы кого-нибудь не обокрали; деньги вытаскивают из карманов, из сумок. На рынке постоянно раздаются слезы и рыдания пострадавших».[636]
В середине мая состоялось соединенное совещание губернского комиссара, президиумов исполнительного комитета и Совета рабочих и солдатских депутатов и других организаций, председателя и прокурора окружного суда по принятию решительных мер борьбы «с все возрастающими кражами и грабежами в гор. Вятке и губернии и других бесчинств».[637] Эффективных мер, однако, изыскать не удавалось. За май 1917 г. только 2-ой частью городской милиции Вятки было зарегистрировано 57 краж.[638]
Расцвету преступности в немалой степени поспособствовало наивное представление населения о сопутствующих революции всеобщем примирении и освобождении. В марте 1917 г. по городам Урала наряду с официальной амнистией прокатилась волна стихийного прощения всех преступников: толпы горожан открывали ворота тюрем, не задумываясь о последствиях, которые в обстановке ликвидации правоохранительных органов не замедлили сказаться. Во второй половине марта Пермский губернский комиссар торопил городского комиссара Екатеринбурга с созданием милиции взамен разогнанной полиции: «Ввиду предстоящих праздников и освобождения по амнистии ныне большого числа уголовных арестантов, озаботьтесь о скорейшем формировании повсеместно милиции и принятии мер к поддержанию полного порядка».[639]
В Челябинске, по воспоминаниям бывшего банковского служащего И.Д. Дмитриева, весной 1917 г. из тюрьмы были выпущены 500-800 уголовных преступников с условием обязательного вступления в армию. Они были переведены в воинские казармы и влиты в 109-й полк. Однако, с первых же дней под прикрытием солдатских шинелей начались ночные кражи и грабежи. Многочисленные шайки орудовали сначала на окраинах города, вблизи казарм, а затем — на всей территории уездного центра. Караульщики, нанятые населением, разбежались. Жители пребывали в панике. Городская управа ничем не могла помочь ввиду отсутствия средств и малочисленности милиции.[640]
Этот опыт не пошел, однако, новым властям впрок, разбиваясь о легкомыслие и радужные умонастроения. В апреле 1917 г. Челябинская городская тюрьма оказалась практически без всякой охраны: рабочие и солдатские депутаты настояли на том, чтобы на Пасху камеры были открыты, а вход в них был бы свободен для всех желающих и без всяких пропусков. В результате посетители, арестанты и надзиратели дружно распивали в камерах «дышничек» (денатурированный спирт).[641]
Со специфической проблемой столкнулись весной 1917 г. власти губернских центров и уездных городов. Изготовление самодельных спиртовых суррогатов и их нелегальная продажа стали принадлежностью городской жизни. К этому бедствию прибавился массовый провоз контрабандного спирта с Дальнего Востока. Обнаружились злоупотребления и бесконтрольное расходование спирта и спиртосодержащих технических веществ из государственных хранилищ. Ни регулярные облавы на тайных изготовителей и спекулянтов вожделенным напитком и сырьем для него, ни создание специальных органов (так, в марте-мае 1917 г. регулярно заседала секция по борьбе с пьянством Екатеринбургского комитета общественной безопасности), ни обращения к врачам с просьбой относиться к выписыванию из аптек спирта и спиртосодержащих лекарств с особой осторожностью, ни воззвания к населению о вреде пьянства не могли остановить тяги к спиртному, спекуляции им и роста преступности. Население, как могло, использовало новую ситуацию для добычи алкоголя любого качества и в любом виде. Размах спекуляции спиртосодержащими суррогатами, которые без всякого учета и в больших количествах отпускались в сапожное производство, заставил исполком общественных организаций г. Слободского еще 12 марта 1917 г. постановить: «Возбудить соответствующее ходатайство о том, чтобы политура продавалась исключительно из казенных лавок тем же порядком, как это существует по отношению к денатурированному спирту».[642]
Однако контроль за расходованием спиртосодержащих веществ через 10 дней после известия о Февральской революции в регионе был уже безвозвратно утрачен. Вятский управляющий акцизными сборами 13 марта 1917 г. с растерянностью и тревогой обращался к губернскому комиссару с вопросом о порядке выдачи разрешений на приобретение крепких напитков для технических надобностей, который надлежало установить заново. Прежде, по закону от 13 октября 1914 г., этим занималась полиция, которой в марте 1917 г. уже не существовало.[643]
Настоящей головной болью для Временного правительства, его губернских комиссаров и общественных организаций стала судьба государственных запасов спиртного. С крахом самодержавия эти вожделенные сокровища враз оказались бесхозными. 13 марта 1917 г. Временное правительство разослало акцизным управляющим циркуляр о необходимости охраны винных складов. Ссылаясь на стратегическое значение спирта для военной промышленности, в том числе для изготовления пороха, новое правительство предусматривало возможность его уничтожения при крайней необходимости по усмотрению местных властей. За этим аргументом скрывался, видимо, другой и не менее важный мотив. Погромы винных складов в столице, которые начались сразу же после Февральской революции и, как показало дальнейшее развитие событий, оказывались грозной реальностью во время каждого политического кризиса, знаменовали тектонические толчки недоверия населения к новой власти и были серьезной опасностью для ее существования.