[668] В Екатеринбурге недовольные дороговизной горожане в течении трех дней — 26-28 апреля — собирались на улицах в группы. Однако тревожные настроения не переросли в агрессивные действия. До погромов дело не дошло.[669]
Нетрудно заметить, что инициаторами беспорядков наряду с женщинами — основными действующими лицами продуктовых «хвостов» — чаще всего выступали солдаты, которых на Урале весной 1917 г. было около 250 тыс. В ряде уездных центров — Белебее, Глазове, Елабуге, Ирбите, Камышлове, Кунгуре, Сарапуле и Троицке — численность гарнизонов не уступала количеству гражданского населения.[670] Возвращающиеся с военной службы солдаты оказались также наиболее беспокойным элементом в сельской и горнозаводской местности. Из деревни Тужа Яранского уезда в апреле 1917 г. сообщали:
«С приходом из городов солдат начались у нас мелкие столкновения и скандалы на сходах, на базаре, придающие очень мрачный колорит картине деревенских отношений. Сегодня даже толпа крестьян, с солдатами во главе, начала отнимать у торговцев табак за то, что они его дорого продают. Произошла отвратительная сцена паники торговцев, все лавки закрылись».[671]
Приехавшие в отпуск в Верхопыжменскую волость Котельнического уезда солдаты, признав местный волостной комитет незаконным, переизбрали его. Позиция прежнего комитета наглядно показывает, что реальной властью новые государственные учреждения не обладали и были вынуждены подчиняться насилию:
«Старый комитет, не зная за собой вины, принял подобную выходку гг. военных за оскорбление и в то же время, опасаясь расправы, поспешил сложить свои полномочия. Граждане Верхопыжменской вол[ости] возмущаются самоуправством солдат и, разумеется, ропщут. Сегодня убрать этих, завтра придут другие солдаты и изберут новый комитет; "Какие же это порядки", — говорят они».[672]
Солдаты, прибывающие с фронта или из тыловых частей на побывку в Кыштымский завод, самочинно снимали с работы квалифицированных военнообязанных рабочих и сами занимали их места, не имея должных навыков. Екатеринбургский Совет солдатских и рабочих депутатов направил в Кыштым специальную комиссию, чтобы на месте разобраться в положении дел. Однако, солдаты к этому времени уже скрылись.[673]
Беспокойство усугублялось недостатком надежной информации о происходящем в Центральной России. Во многие деревни почта не поступала. В ночь с 8 на 9 мая, как нарочно, на некоторых участках северных железных дорог прошла снежная буря, порвав телеграфные провода. Снежный покров местами достигал высоты вагонов. Вятка утратила телеграфную связь с Рыбинском, Казанью, Нижним Новгородом, Харьковом, Тамбовом, Омском, Иркутском, Екатеринбургом, Орлом, Саратовом, Ростовом-на-Дону, Одессой.[674]
Городская жизнь оставалась полной тягот, связанных с недостатком продовольствия и предметов массового спроса. В Вятке городское управление постановило продавать белый хлеб по 12 к. за фунт. Торговцы, однако, отпускали его по цене 15 к. Было запрещено печь сдобные булки, чтобы обеспечить обывателя хотя бы минимальной порцией яиц, сахара и масла. Пекарни выпекали в апреле вместо сдобы простые булки по цене 3 к., которые были настолько малы, что фунт белого хлеба обходился в 25-30 к. — в три раза дороже, чем накануне революции.[675] В Перми почти во всех лавках исчез табак и папиросы. Остались лишь самые дорогие сигары, например, «Mersedes» по 3 р. за 10 штук. Большой редкостью стали такие прежде общедоступные сорта табака, как махорка, крупка и полукрупка, цены на которые в мае поднялись до 25-90 к. за 1/8 фунта.[676] В Оренбурге продовольственный комитет на заседании 10 мая в связи со скудостью местного рынка постановил запретить частным торговцам скупать муку.[677]
В Челябинске нормы и цены продуктов в марте остались теми же, что и в феврале: мука отпускалась по пуду на человека в месяц по цене 20,5 р. за 5-пудовый куль; сахар — по 1,5 фунта за 27 к. Однако и хлебородный Южный Урал испытывал стеснения с продовольствием. Показательно, что, приняв решение выдать на Пасху дополнительно по 10 фунтов муки, Челябинский продовольственный комитет уточнил, что эта порция будет вычтена из апрельской нормы.[678]
Не меньше, чем от нехватки продуктов, население города стонало от общего вздорожания жизни, деградации коммунальных служб и связанных с этим бытовых неудобств. Челябинские извозчики стали требовать за провоз сверх таксы, а на просьбу показать прейскурант находили симптоматичный ответ: «царя нет, и таксы нет, потому ты должен уплатить 50 к.»[679]
У конторы Челябинского городского продкома, члены которого, пользуясь недостатком персонала, постоянно требовали прибавки жалования, грозя в противном случае уйти всем коллективом, ежедневно для оформления продуктовых карточек собиралась очередь в 300-400 человек. Люди дрожали от многочасового стояния в весенней промозглости, в то время как служащие «барышни» мирно беседовали и лузгали семечки. «Если какая-нибудь женщина насмелится спросить: "Барышня, нельзя ли мою книжку закончить", то получит в ответ — "обождите, не до вас, у нас и так много работы!"» [680]
И все же поиски пропитания еще не стали единственным содержанием обыденной жизни. Будни шли своим чередом: 7 апреля Вятский кружок любителей спорта открыл футбольный сезон; в Перми в мае в незначительном размере началось мощение улиц, исправлялись разбитые мостовые, заделывались канавы от работ по канализации и расширению водопроводной сети. Обыватель мог посмотреть в кинематографах наскоро снятые на потребу дня картины на запретные ранее темы — «Революционер», «Григорий Распутин», «Смерть Гришки Распутина» или поглазеть на показываемые под шумок порнографические фильмы «Третий пол» и «Когда пробуждается зверь».[681]
Люди ждали скорейшей защиты от наступавшей бедности все более неуютной жизни. Вспышки нетерпения были пока редки и быстро угасали. Но радостное ожидание перемен и праздничное настроение революционной весны постепенно улетучивалось, оборачиваясь горьким разочарованием.
Лето 1917 г. на Урале не было богато крупными событиями. Регион будто бы затих после бурной весны. Единственным значительным общественным событием были выборы в городские думы в июле-августе, принесшие победу левым социалистам и либералам. В сельской местности спорадически вспыхивали акции передела земли и леса. В Слободском уезде, например, шла начатая весной массовая порубка леса. В ней участвовало до 20 деревень. Было безнаказанно вырублено более 40 тыс. деревьев Спасо-Шестаковской казенной лесной дачи: лесничий был не в силах предпринять ответные меры.[682]
Нарастала волна насилия, не санкционированного и не контролируемого государством. В Миасском заводе Оренбургской губернии ночные грабежи из квартир были прекращены поимкой четырех громил. Население завода 10 июня единогласно высказалось за самосуд, предотвратить который исполком был бессилен: трое заподозренных в преступлениях были растерзаны толпой.[683] Самоуправство творили и представители власти. Еще в апреле на волостного комиссара села Тойкино Сарапульского уезда священника И. Ваганова поступила жалоба, что он посадил под домашний арест семерых человек, в том числе учительницу, и несколько дней морил арестантов голодом. В августе по его наущению команда солдат избила нагайками местных крестьян, обвиненных в кумышковарении. Жалоба крестьян из Тойкино дает представление о том, с какой жестокостью была проведена эта экзекуция:
«Всего избито около двадцати человек, причем некоторые были биты до потери сознания. Шесть женщин, наказывая, позорно оголяли, секли до испражнения. Жить страшно. До приезда прапорщика Борисова с солдатами никаких волнений в Тойкине не было. Просим распоряжения не принимать таких жестоких мер».[684]
Городская жизнь все более представляла собой борьбу за существование. Газеты пестрели сообщениями об участившихся преступлениях. Городское хозяйство приходило в ветхость. Приезжавшим в Вятку рекомендовалось ходить по проезжей части улицы, поскольку в противном случае они подвергались риску сломать себе ноги из-за безобразного состояния тротуаров, напоминавших фортепианную клавиатуру. «Некоторые половицы тротуар являются капканом: с виду половица половицей, а вступишь — и провалишься».[685]
Главной проблемой городов оставалось нерегулярное и скудное снабжение продуктами и предметами первой необходимости. С 1 июня в Пермской губернии была введена хлебная монополия. Твердая цена 5-пудового мешка муки определялась в 22 р. — на четверть ниже себестоимости и в 2,5 раза дешевле рыночной цены. Месячная норма на человека была определена в 30 фунтов.[686]
С июня в Вятке сахарная норма для жителей снизилась с 1,5 до 1 фунта в месяц, причем горожане не были уверены, что получат хотя бы эту порцию. В июне на всю Вятскую губернию было запланировано отпустить всего 50 вагонов крупчатки, или чуть более 0,5 фунта на человека.[687]